12:38 17.07.2015 | Все новости раздела "Прогрессивная Социалистическая Партия Украины"
Л. Владимирова. Памяти Павла Баулина
"Отверженному от родимой земли..."
7 июня 2015 года скончался Павел Борисович Баулин, уроженец г. Горький (Нижний Новгород), член Союза писателей России. 16 июля – сороковины Русского поэта, крещённого в Православии.
Ему было только 66 лет.
А 12 июля мы отметили День святых, славных и всехвальных первоверховных апостолов Петра и Павла...
Павел Борисович Баулин родился 23 ноября 1948 года, отец-фронтовик назвал его в честь своего погибшего брата. "Наверное, имя, которым был наречен, – писал Павел Борисович, – играло серьезную роль в ключевые моменты моей жизни.
Павел Баулин. Так звали молодого красноармейца, добровольца, который сложил свою светлую голову в январе 1942 года под Сухиничами, защищая Родину.
Павел Баулин (не я) сочинял стихи.
В сознании и подсознании моём никогда не угасает чувство ответственности за данное мне имя. А часто будто бы смещаются, наслаиваются времена. Вот он, вот – мой отец поднимает в атаку взвод в своём далеком 42-м. И я поднимаюсь вслед за ним. Из своего времени. Я не могу бросить в бою отца, я не могу бросить в бою Павла Баулина, того Павла!
У нас общий враг. У нас общая цель. У нас, воистину, одна Победа!"
В 1966 году, уже в г. Запорожье, куда семья переехала в 1951 году, Павел Борисович окончил с золотой медалью среднюю школу. В 1971 году – Запорожский машиностроительный институт им. В. Я. Чубаря, работал на Запорожском трансформаторном заводе (инженер-конструктор, старший инженер, социолог), с 1976-го – старшим мастером в ПТУ, преподавал специальные дисциплины. С 1986 года он – методист Дворца культуры металлургов в Запорожье.
"Свои первые виршики, – вспоминал он, – я написал лет в 12-13". Посещал "занятия областного литературного объединения", признался: "вёл двойную жизнь: основную и любимую". Тепло вспоминал запорожских поэтов Ивана Кашпурова, Петра Ребро, Александра Стешенко и др., "давших путевку в литературную жизнь". Увлеченность "ранним Вознесенским" сменилась пониманием глубинного родства с Николаем Рубцовым, Юрием Кузнецовым, Николаем Тряпкиным, Валентином Сорокиным...
Павел Борисович – автор книг "Родниковые дни" (1980), "Камертон доброты" (1986), "Слово и дыхание" (1988), "На память обо мне" (1992), "Жизнь и чудеса преподобного Сергия Радонежского" (1992), "Возвращение в прошлую жизнь" (2011), "Возлюбленный Смерти" (2014), многих публицистических статей. Он – член Союза писателей СССР с 1987 года, в 1988 - 1992 гг. возглавлял Запорожское областное литературное объединение.
Но... – "началась перестройка и все последующие трагические события для теперь уже не существующей страны и её граждан. Честный и чистый красноармеец Павел Баулин, – пишет поэт, – не мог бы понять, как нормальные люди могут так безропотно взирать на реализацию дьявольского плана врагов Отечества!? Как можно растаптывать собственные святыни, низвергать Устав и Традиции предков, подрубать исторические корни?!
И уже я, нареченный его именем, стал робко протестовать. В своих публицистических материалах я задавался элементарными вопросами: а стоит ли Украину – ядро православно-славянской цивилизации – вырывать из лона этой естественной и живительной среды обитания? а нужно ли в угоду политической конъюнктуре переписывть историю? и зачем родной для Украины русский язык (он же зарождался именно здесь!) превращать в гуманитарного изгоя?"
Откровенная травля "коллег по перу", гневные статьи, "доносы "куда следует"", "пропесочивания", изгнание.
В 1999-м Павел Баулин был исключён из Национального Союза писателей Украины с "расстрельной" формулировкой: "антиконституционная деятельность, направленная на ликвидацию государственной независимости Украины". В судебном порядке он добился отмены решения, но возвращаться в "Національну спілку письменників" не стал, вступил в Союз писателей России и в Конгресс литераторов Украины. Работал корреспондентом местной газеты "Наш город" ("Суббота"), тепло вспоминал поддержку главного редактора А.В. Пивненко.
"Выгоняя же из Спилки, – писал Баулин, – письменники как бы невольно толкали меня на политическую стезю". Снова вспоминая Павла Баулина-старшего, который "в тяжкую для страны годину ушёл добровольцем на фронт", сказал: "Спустя полвека он открыл мне, что и я должен чем-то пожертвовать ради Отчины, что сегодня (середина девяностых) моё предназначение, мой исторический долг в ином.
И я ушел на фронт.
Я пробыл на передовой почти 20 лет, я и сейчас не полностью демобилизованный. Где-то партизанила и моя поэзия. Но как бы независимо от меня".
Согласитесь, стоит услышать эти искренние слова из Предисловия к сборнику "Возвращение в прошлую жизнь", названного Павлом Борисовичем "Минувшие лики грядущего (наставления добровольца)", книге стихов после почти 20-летнего "молчания" поэта. "Лишь общими штрихами" он далее говорит о своих трудах. Скажу подробнее.
П.Б. Баулин – один из организаторов Украинского общества русской культуры "Русь", был избран в состав правления и в апреле 1992-го возглавил Запорожскую областную организацию "Руси".
Депутат Запорожского областного совета (1994-1998), председатель Запорожской региональной организации "Партии славянского единства" (ПСЕ).
Львовские товарищи, выражая соболезнование в связи со смертью П.Б. Баулина, написали: "Он был редчайшей, светлейшей и обаятельнейшей души человеком, пламенным и страстным оратором, обладал разносторонним и глубоким интеллектом, прожил честную, мудрую и праведную жизнь. Крупный, талантливый писатель и поэт, политический деятель, депутат Верховного Совета Украины, учредитель депутатского объединения "За Союз Украины, Белоруссии и России" ("ЗУБР"), Партии "Киевская Русь"..."
Да, Павел Борисович был депутатом Верховного Совета Украины 3-го созыва (1998-2002). Избран "не по какому-то партийному списку, а по одномандатному округу", "активно выступал в поддержку русского языка, сближения с Россией".
Пишут: "В Верховной Раде Украины 3-го созыва Павел Баулин был одним из самых активных депутатов: более ста пятидесяти выступлений с парламентской трибуны, десятки законодательных инициатив, действенная помощь избирателям..."
В январе 2001 г. Павел Баулин "выступил инициатором создания межфракционного депутатского объединения ЗУБР", был его координатором. "ЗУБР объединил 126 народных депутатов Украины. Летом 2001-го совместно с Н. Витренко участвовал в создании межпарламентского объединения ЗУБР депутатов Государственной Думы Российской Федерации, Национального Собрания Республики Беларусь и Верховной Рады Украины".
Выступая против русофобии, славянофобии, они нашли поддержку в парламенте России, "в ЗУБР вошел почти в полном составе парламент Белоруссии".
После проигрыша выборов 2002 года Павел Борисович – в Русском движении Украины, "стал заместителем председателя партии "Русский блок" и руководителем идеологического отдела РБ". С ноября 2002 года он – "шеф-редактор партийной газеты "Русская правда"". С осени 2004-го – член Прогрессивной социалистической партии Украины. "На президентских выборах 2004 года Павел Баулин – доверенное лицо кандидата в президенты Украины Наталии Витренко по общегосударственному округу. В 2005-2006 годах возглавляет Луганский, а затем Запорожский обкомы ПСПУ".
В апреле 2006 года избран депутатом Запорожского городского совета, был руководителем фракции "Народной оппозиции".
В октябре 2006 года создана партия "Киевская Русь", на Учредительном съезде 28 октября П.Б. Баулин был избран её председателем, возглавлял ее до 2 марта 2013 года. Входил в состав оппозиционного "Правительства народного спасения", возглавляемого Наталией Витренко, в качестве министра иностранных дел.
Павел Борисович был и председателем Президиума Всеукраинского объединения русских соотечественников (ВОРС).
Жесточайшая борьба "против вытеснения русского языка, переписывания истории, против насильственного отрыва Украины от России", за "сохранение Украины в рамках восточнославянской цивилизации", "осуждение агрессивной политики США и НАТО" и мн. др., отраженные в ярких публицистических статьях Павла Борисовича Баулина, нажили ему немало врагов. Травля, доносы, вызовы в прокуратуру, суды... Тяжелая болезнь... Мужество Ухода.
Говорят, он "в быту, в общении был очень скромным, деликатным человеком". И не случайно, наверное, напоминал многим Пьера Безухова...
Мне, далекой от политики, не пришлось знать Павла Борисовича, ни, к сожалению, как следует, – его стихов. Но сегодня, познакомившись с ними, тяжело переживая ранний Уход прекрасного человека, настоящего поэта-гражданина, лирика-символиста и философа, посчитала своим долгом предложить вашему вниманию эту подборку. К его сороковинам...
Помните: смех, восклицание Пьера Безухова? –
"Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! ... И все это мое, и все это во мне, и все это я!"...
15 июля 2015, Одесса.
Людмила Владимирова, к.м.н., член Союза писателей России.
P.S. Рекомендую аналитические статьи Маргариты Мысляковой (Новая книга Павла Баулина ; "...Просто паломник в мир манящий, но всё же иной" ); Людмилы Елисеевой (Сдёрнуть старую кожу привычного.О книге Павла Баулина "Возвращение в прошлую жизнь" )
"УКОРЕННОМУ В НЕБО..."
ПАВЕЛ БАУЛИН
РУССКИЙ УЗЕЛ
Убога быль, а вымысел – жесток.
Какую цену взять за сей урок?
Где злая золотая середина?
Ум дорожает, как вчерашний снег,
дурь обрекли на лавры и успех,
Весёлая, кровавая година!
Иуде нынче слава и почёт,
жиреет проходимец-звездочёт,
горбатится оплёванный народ,
подлец пупок едва не надорвёт,
витийствуя от имени народа.
Кто лапы к горлу русскому простёр?
Кто сатану возводит на престол?
Кто нас лишил земли и небосвода?
Народу – кнут, Отечеству – хула.
Объедки с заграничного стола,
как манну, обещают демократы.
Державы нет – кровавые куски,
остры национальные клыки!
И еле брезжит судный час расплаты.
И только ветеран былой войны,
не веря ухищреньям сатаны,
на пиджаке потёртом носит орден.
А ночью бредит (кто тут виноват?):
"Товарищ Сталин, дайте автомат!"
О, да поможет нам Святой Георгий!
1991
НЕУСЛЫШАННЫЕ СЛОВА
Ваша злоба страшна на излёте!
Клокотала безумия ночь.
Я терпел, ибо знал –
вы поймёте:
Только я и смогу вам помочь.
Я терпел – вы прозреете, братья!
Но знобила смертельная грусть:
Неужели опять до распятья
доведём нашу общую Русь?!
Я терпел – вы прозреете скоро,
этот варварский смолкнет набат.
Вы в глазах моих тени укора
не найдёте
и молвите: "Брат!
Что за дьявол затмил наше зренье,
искусил на вражду и раздел?.."
А пока ваших гульбищ глумленье,
вашу блажь я смиренно терпел.
Высевалось кровавое семя,
корень розни буравил века...
Отвратим же беспамятства время!
– Вот вам, братья, на дружбу рука!
Отрезвитесь – Отчизну просвищем.
Но в пространстве зависла рука
без ответного жеста.
Лишь нищий
длань обжёг мне плевком пятака.
Что ж, ищите иного мессию.
Но откроется в праведный час,
что страданья мои за Россию –
это, братья, страданья за вас.
В час молитвы, стыда и печали
Вы припомните дикие дни,
то, как гетману хищно кричали,
на меня указуя: "Распни!"
Но дарила распятья вершина
мне пред смертью увидеть сперва:
Русь едина,
как правда, едина.
И славянская верность жива.
1992
МЫ?
Былую славу гложет червь забвенья.
Порода измельчала. Стать не та.
И мы давно – заложники терпенья,
Терпения рабочего скота.
Не доблесть, не благое устремленье
к щедротам правды,
к истинам Христа,
По чуждой воле приняли терпенье,
Терпение рабочего скота.
Где связь времён?
Разорваны все связи,
когда во власти водки и кнута,
Поклоны бьём никчемности
и мрази
с покорностью рабочего скота.
Где воины с отвагой Пересвета?
Поводыри? Крушители оков?..
Нет ни земли, ни воздуха, ни света
на Отчине для собственных сынов!
Терпение скота – и вся отрада.
И вся премудрость – в гибкости хребта.
...Как свято
в живодёрню верит стадо
послушного рабочего скота!
* * *
Не печалюсь о прежних заботах,
пусть поют свою песнь впопыхах:
Кулики – на удельных болотах
и сверчки – на законных шестках.
Я – один. Я, как вихрь, неприкаян,
жизнь вмещающий в пару минут.
Мне в лицо ухмыляется Каин,
за спиной ошивается Брут.
И молвой, и глупцами судимый,
я прощаю предавших меня.
Тайны Господа исповедимы,
а моим не хватает огня.
Жизнь – потёмки, где правят потомки.
Горизонта безжалостен жгут...
– Ах, огня не хватает? –
Подонки
мои книги грядущие жгут.
ПОЭТ
Пусть говорят,
прошла моя пора,
царят иные баловни успеха...
Они – лишь искры моего костра,
мой отзвук, а точнее – просто эхо.
Мигнёт и сгинет адская черта
за листопадом. И в пространстве голом
так страшно – не бояться ни черта,
так горько – не делиться с ближним горем.
Устал ли,
умер ли? Да нет, не вышел срок.
Но век-вампир, инстинктами влекомый,
в живых оставил так немного строк!
Сплетён из сплетен мой венок терновый.
РУССКИЙ ОБЫЧАЙ
Я – камень!
Не драгоценный и даже не полу...
Слишком громоздкий и серый
для золотых оправ.
Я – камень!
Проросший в диком российском поле,
средь тысячелетних, нетронутых трав.
Целясь мне в сердце,
чужие ветры, как псы, визжали,
Но пулями сплющенными осыпАлись вокруг меня.
Я в ряд становился
со сварными стальными "ежами",
чтоб не прошла здесь ни чёрная сила,
ни крупповская броня!
Молнии вешние
на плечах моих вили гнёзда.
Бил мне в грудь кипяток
страстных мартовских рек...
Камень рушиться может, но он никогда не гнётся.
Даст стихиям отпор,
даст укрытие путнику и ночлег.
В этом – русский обычай,
его я вбирал годами
через соки земные,
через травы тысячелетние
и спешащие вдаль пути.
И теперь говорю:
– Грядущее! Положи меня в свой фундамент.
Не найти опоры надёжнее,
да и преданней – не найти.
ДЕМОНИЧЕСКОЕ
Мертва река, но камень жив.
Гноится солнечный нарыв
на потной шкуре неба.
Страшны поля, но жив смутьян -
горелый, скрученный бурьян.
Земля не помнит хлеба.
Блудница-карлица бредет.
Безумен взгляд. Убитый плод
Гниет в смердящем чреве.
Земных страстей един итог:
Погибель... Да поможет Бог!
Но Бог во гневе.
И НА ФУТБОЛЬНОМ ПОЛЕ
Подножка!
Захлопала крыльями боль.
Дорожка
теперь мне закрыта в футбол.
Пинайте!
Такая уж, видно, судьба.
Пенальти?
Да нет, либерален судья.
... Когда я в ударе,
мне в спину громилы хрипят.
Кто туп и бездарен,
те честной игры не хотят.
Подножка,
подрубка,
подсечка, –
играете в пах, а не в пас.
А боль, как повестка
с приказом – навечно в запас!
... Но где вам угнаться,
но где вам распутать финты?
Да мне ли бояться
беспомощной вашей тщеты?!
Я фланги терзаю,
по центру лечу, как газель.
Уже осязаю
растерянно близкую цель.
Но снова – подножка!
Я в землю, как метеорит,
вонзаюсь. И оттиск подошвы
на теле,
как орден горит.
... Вы бьёте искусно,
своих подопечных круша.
Как трудно искусство,
Как просто его разрушать!
Пока что к исходу
отчаянный матч не пришёл.
Проносятся годы,
и близок решающий гол
НЕДЕЛЬНЫЙ ОТПУСК
Берёз полночное сиянье,
и тяжесть ртутная росы.
И наше новое свиданье,
Россия средней полосы.
Взметни же сосны голубые
над скорбью ивовой лозы.
Мы целый век в разлуке были,
Россия средней полосы.
Не хмурь ореховые брови,
не прячь медлительной красы.
Здесь – отчий кров,
я – кровь от крови
России средней полосы!
В края,
что мне даруют милость,
своё дыханье донеси –
моей любви неистребимость –
Россия средней полосы.
Вослед за близким расставаньем,
Россия средней полосы,
возникни не воспоминаньем,
В душе – берёзовым сияньем,
На сердце – тяжестью росы.
ЖЕНЩИНА В ОСЕННЕМ СНЕ
В одеждах из надежды и смятенья,
в туманах ночи, страсти и стыда
сквозишь лучом, скользишь усталой тенью,
спешишь куда-то, но придёшь сюда,
ко мне. Вздохнёшь и скажешь: "По привычке.
Не обольщайся, нынче – не вчера".
И сгорбится обугленная спичка.
И смолкнут угли прошлого костра.
...Но медлишь ты.
В глазах мерцают ветры,
как в снежном небе ранние слова.
С земли ночной на ледяные ветви
вот-вот вспорхнёт упавшая листва.
Прошелестят бессонные страницы
о том, что недра осени пусты.
Что краток век у полуночной птицы,
но долог век у призрачной звезды.
ПРОЩАНИЕ
Спасибо. Проводила до вокзала,
рассудочно нежна была со мной,
И что-то задушевное сказала,
и оглянулась, заспешив домой.
И эта чуткость не казалась праздной –
моих терзаний сник ажиотаж.
Пусть ненадолго,
но представил правдой
Ответных чувств пленительный мираж.
Когда ж пространство,
словно сердце, сжалось,
глушил коньяк, предвосхищая боль...
Что это было?
Состраданье? Жалость?
Всё, что угодно! Только не любовь.
* * *
В глухой монашьей тишине,
в порывах страсти несвободной,
в наивной правде – лжи бесплодной
ты будешь помнить обо мне.
В чужом неотвратимом сне,
бродя меж сфинксов и соблазнов,
зло или нежно, но не праздно
ты будешь помнить обо мне.
Как будто в адовом огне,
спеша к супружеским пределам,
душой,
надеждой,
жаждой,
телом –
ты будешь помнить обо мне.
И в поздней-поздней вышине
взовёт к тебе легко и властно
о жизни, прожитой напрасно,
живая память обо мне.
БЕСКРЫЛАЯ
Женщина пригожа, но бескрыла, –
мастерица снеди и тепла.
Женщина поэта полюбила,
чем подруг ревнивых превзошла.
Он парил меж звёзд,
она – по дому
на метле, а может, без метлы.
Силясь утолять его истому,
тщаньем укреплять его тылы.
А поэт, у светлых грёз в полоне,
изредка мольбам её внимал:
Женщину – синицею в ладони –
К журавлям высоким поднимал.
Но однажды, ради девы встречной,
возжелав свободу обрести,
Он разжал свои персты беспечно,
прошептав: бескрылая, лети!
Камнем в бездну!
Но Господним светом
заслонён был гибельный провал.
Женщине, низвергнутой поэтом,
Горний ангел крылья даровал.
Спасена.
Да ведь она любила!
И легла сомнения печать:
Он же убеждён, что я бескрыла,
жаль его хоть в чём-то развенчать!
И другую блажь в себе открыла,
предвкушая новую вину:
Если тотчас не раскрою крылья,
что же я, поэта обману?
Падала! Итожила потери:
Спрятать крылья или развернуть?
И его не в силах разуверить,
И его не в праве обмануть.
НЕДОТРОГА
От волос, источавших сандал,
ветерок обольщения дунул.
Я тебя совершенно не знал,
я тебя совершенной придумал.
Позабытое слово "люблю"
на шершавых губах трепетало.
Я ценил благосклонность твою,
но одной благосклонности – мало!
Наше время в беседах текло.
И, глазами любя до предела,
Я страдал от того, что влекло
недоступно манящее тело.
...У полёта в небесном краю
есть сугубо земное начало:
Это плоть трепетала:
– Люблю!
А душа безнадёжно молчала.
* * *
Т. Г.
Обледеневший, скользкий небосвод, –
там солнцу никогда не удержаться!
Декабрь.
Судьбы последний поворот.
Пора прощаться!
Декабрь судьбы, пославший мне тебя –
Слезой, свечой, свирелью ночи мглистой.
Как хорошо, что ухожу любя,
тепло и чисто.
Декабрь судьбы. Встречаю день любой,
как увертюру предстоящей тризны.
... Я думал, ты – последняя любовь,
Нет, ты уже из следующей жизни.
* * *
Одиночества не приемлю,
просто грусти не вышел срок.
Вот акация чутко дремлет.
Разве с нею я одинок?
Вот взметнулась в притворном страхе
стайка птиц из-под самых ног.
Заповедные, бойкие птахи,
разве с вами я одинок?
Мой щенок, ожидая ужин,
заливается, как звонок.
Значит, я хоть кому-то нужен
и поэтому не одинок.
(Посмотри, как вечерние волны
запоздалый швыряют челнок.
Он – стремительный и проворный –
разве скажешь, что одинок?)
...Среди запахов, щебета, писка
шаг не спешен мой,
путь далёк...
Фотографии, старые письма...
Разве с ними я одинок?
ДВА СЕРДЦА
В траве вечерней остывают зори,
как угольки в серебряной золе,
как на ладонях – рваные мозоли,
когда – уставший – припаду к Земле.
Но в этот час блуждающего света,
забыв о сделках,
гонках,
болтовне,
в поту горючих рос
моя планета
прижмётся обессилено ко мне.
Не встану,
даже если и отважусь,
когда меня придавят с двух сторон
планеты нестерпимейшая тяжесть
и тягостно обрушившийся сон.
С Землёй сольюсь!
Ни горечи, ни ссадин.
И в тишине никто не различит,
чьё это сердце, загнанное за день,
так страшно и мучительно стучит.
СХВАТКА
Ударил гонг, как гром июля.
Распятый ринг.
Боксёры, в бой!
Один величествен, как буря,
совсем неопытен другой.
А ринг качается коварно,
а ринг,
как палуба в штормах.
Здесь все равны,
здесь каждый главный.
Здесь удержаться б на ногах.
Бросает вниз ударов бремя,
И за борт смыть грозит волна.
На ринге – я,
соперник – время.
Но зал болеет за меня.
* * *
Там, где ясная зелень густа,
вдруг упали горючие росы.
Это тихие травы грустят
и прощаются
перед покосом.
Далеко от утрат и обид.
Что же взор твой туманится мукой?
Это бедное сердце болит
перед вечной
разлукой.
НОЧНАЯ ТРОПА
Ю. К.
Только ветер да ветер, да сучья.
Да в глаза ледяная крупа.
Но явился на выручку случай,
задышала под настом тропа.
Только ночь, только ночь, только вьюга.
Спотыкаясь о ветер и мрак,
по следам неизвестного друга
я старался подстраивать шаг.
Замогильно деревья стонали,
и терялся спасительный след.
Я подумал,
дойти мне едва ли...
И увидел за пустошью свет!
Слава Богу, спасение близко.
Но под ветром на сером снегу
мёртвым светом дрожала записка:
"Я устал. Я идти не могу".
И на этом тропа обрывалась.
И упал – обессиленный я.
И на этом тропа начиналась.
И судьба начиналась моя.
НАШИ ЧАСЫ
По белизне целинной циферблата
спешат с нахрапом грозным бегуны.
Их каждый след ложится прошлой датой
ещё одной зимы,
ещё одной весны.
И я спешу, заметив, между прочим:
снега темны, ручьи светлы до дна...
Чем шире шаг, тем дни, увы, короче.
Ещё одна зима,
ещё одна весна.
Спешим в делах.
Лихи в любви и в споре!
Но жить быстрее – значит ли – сполна?
Мгновенна радость, мимолётно горе.
Ещё одна зима,
ещё одна весна.
...Летят по бездорожью циферблата
две чёрных стрелки в масле,
как в поту
Так ловко спровоцировав когда-то
меня на вековую суету.
Бегу, не замечая снега талость.
След путаный,
хотя тропа ясна.
Остановлюсь. Представлю, что осталась
всего одна зима, всего одна весна.
ДОМОВОЙ
Милее не сыщешь соседства!
Под газовой древней плитой
Малёхонький, родом из детства
живёт старичок-домовой.
В тоске ли, в душевном разоре
Меня он утешит всегда.
С ним горе – уже и не горе,
лихая беда – не беда.
В детсадовской старой рубашке
кивнёт мне седой головой...
– Привет, – говорю, – барабашка!
Он сердится:
Я – домовой!
И чтоб не казался он грозным,
к нему обращаюсь, порой:
– По маленькой, дедушка, вздрогнем?
А после – ещё по одной.
А после побродим по дому
в тиши увядающих грёз,
И робко задам домовому
я свой сокровенный вопрос:
– Что ждёт мою грешную душу
За гранью последнего дня?
– Не дрейфь, – ободрит домовуша, –
Умрёшь и... заменишь меня.
НИТЬ
Владимиру Солодовникову
Уже готовясь к вечному убытью,
за сущий миг до траурной межи
он обвязал своё запястье нитью.
Конец свободный мне отдал:
– Держи!..
Затем шагнул с презрительной улыбкой
туда, откуда возвращенья нет.
Но след за ним скользнул суровой ниткой,
продетой через тот и этот свет.
...Та нить звучит
то властной тетивою,
то тихой паутинкой, то струной,
сакраментально делая живою
Связь навсегда Ушедшего со мной.
Живая нить! –
Ушедшего причуда
моей ладони трепет отдаёт...
Так жутко,
что сигнал идёт оттуда!
Так благостно,
что всё-таки идёт.
БЕГ
Твёрже шаг,
твёрже шаг!
В спину лидера дышишь.
Каждой долей секунды
значителен прожитый век.
Твёрже шаг,
твёрже шаг!
Вот уже приближается финиш.
А за финишем что?
только времени бег.
...Вновь на линии старта
всё станет спокойней и строже.
Как в холодную воду,
в свой первый войду поворот.
Бег раскрутит жгуты
нескончаемых, жёстких дорожек,
превратив их в спираль
наших тяжких
и шатких высот.
Мы считаем круги,
так мучительно долго считаем,
с наслаждением странным
каждый смакуя вираж.
Мы пока что не лидеры
и поэтому не вызываем
на трибунах и в ложах
праздный ажиотаж.
Получив свою лепту
аплодисментов и сплетен,
Лидер сходит с дистанции,
шлейф состраданий за ним.
Лидер сходит с дистанции,
лик его светел,
как познавшего нечто,
недоступное остальным.
Нам его не понять.
Он теперь – не из нашей династии.
Так, как сорванный плод –
не родня
тем, что светят в саду.
Но клянусь, ради всех вас,
сошедших с дистанции,
Я уже никогда не сойду!
Твёрже шаг,
твёрже шаг!
В спину лидера дышишь.
Каждой долей секунды
значителен прожитый век!
Твёрже шаг,
твёрже шаг!
Мы уже пробежали и финиш.
Что нам финиш, когда
продолжается бег?
Что нам финиш, когда
продолжается бег...
* * *
Лик листа полуночно светел,
где над рощей чернильных слов
пролетает опальный ветер,
весь в репейниках злых плевков.
Он устал, он изодран в клочья
лютой совестью и молвой,
опалённый
опальной
ночью
и наждачной сухой травой.
Но срывая запреты с петель,
он поёт, что душа жива.
Пролетает опальный ветер,
уносящий мои слова.
МАСТЕР
Удача! Слава! В чьей вы нынче власти?
Из чьих волшебных сотканы огней?
...И молвит, взяв своё творенье, мастер:
– А мой соперник всё-таки сильней.
Он тем сильней, что в нём прочнее связи
с простой землёй, с дорогою своей,
он тем сильней, что свет его фантазий –
как воздух леса, как простор полей.
Я – весь предчувствие,
он – клокотанье чувства.
Он ищет душу,
я ищу слова.
Я следую традициям искусства,
он внемлет жизни, сути естества.
Моя любовь – порыв,
его – услада.
Он смотрит вглубь,
я – ввысь, поверх голов.
Я – сада аромат, он – корни сада!
Он резок, даже крут, я не люблю углов.
Но оба мы – одно.
Наш общий Бог – работа.
Одолевая вечности черту,
на гребне он бесстрашного полёта,
я набираю боль и высоту.
НОЧНОЕ ОБЛАЧКО
Предутренних предметов невесомость.
Возникло облачко хрустальное,
и вот
оно, как сон,
а может быть, как совесть,
над спящими кварталами плывет.
Ещё в садах дремало сладко лето,
ночные не ослепли фонари.
Ещё бесшумных тополей ракеты
не стартовали в синеву зари.
Заботы спали
и дела большие,
и мелкие – не начали возню.
Забылась зависть – где-то на отшибе,
и тихо злоба сохла на корню.
Будильники –
и тех сморила нега,
окраину проспали петухи.
Лишь облачко в себя вбирало немо
тьму, будто наши
тайные грехи.
Беспечно спали взрослые,
как дети,
касалась радость сердца и лица.
И стало облачко
вначале – цвета меди,
А после – цвета бурого свинца.
Рождался день желанный и кипучий.
И мы, вдыхая сладостный озон,
недобрым взглядом провожали тучу
Зловещую,
за дальний горизонт.
К успеху, что сулили все приметы,
Несла нас лихо юная Земля.
И словно серебристые ракеты –
летели в бездну неба тополя.
Но вновь, когда
ночная невесомость
нас в лёгкий сад забвений позовёт,
над миром, словно сон,
а может – совесть,
то облачко хрустально проплывёт.
* * *
Звучанье горечи сродни дыханью скрипки
в тиши страдания, когда гнетёт вина.
Простите мне все прошлые ошибки.
– Прощаю, – отзывается струна.
Струна предчувствия, звучи светло и нежно,
спасай надеждой душу вновь и вновь.
Ведь боль анестезирует надежда,
но исцеляет всё-таки любовь.
И чем пронзительнее горечи звучанье,
тем безотчётнее влечение любви.
И мимолётной встречи неслучайность
толчками отзывается в крови.
Всю накипь туч шальных,
всю тяжесть злых туманов
заветный дождь с души и с неба смыл.
Боль разочарований и обманов
хоть не затихла – потеряла смысл.
Не прошлой памятью,
не будущим гореньем
Любовь живёт во славие своё
теперешним – единственно – мгновеньем,
Всё прочее вне логики её.
...О, жизнь-судьба!
Неся нам скорбные крушенья,
всё ж каждый раз, как благостную новь,
Даруешь эту лесенку спасенья:
предчувствие,
надежду
и любовь.
И коль напомнят нам
года о смертном часе,
нас вызволят из времени оков
Бессмертия три вечных ипостаси:
предчувствие, надежда и любовь.
...Звучанье горечи сродни дыханью скрипки
в тиши страдания, когда гнетёт вина.
Простите мне все прошлые ошибки...
– Прощаю, – обрывается струна.
НЕБЕСНЫЙ ПОВОДЫРЬ
Отстегнув парашютные стропы,
так привольно идти над землёй.
Ничего, что небесные тропы
припорошены звёздной золой.
Ничего, что внушает тревогу
пустота под ногами. Маня,
золотится надежда,
что к Богу
каждый шаг приближает меня.
Бездна-синь – в полыньях и откосах,
хищны топи натравленных туч.
Вырву молнию, сделаю посох
и почувствую, как я могуч!
Пусть беснуется демонов свора,
Вопиет: "Смерть Грядущему! Смерть!"
Я уверен,
откроется скоро
под ногами небесная твердь.
* * *
Хочу, чтоб жили, никогда не ссорясь,
добром и миром всякий спор верша,
Как две сестры –
моя душа и совесть,
Как две надежды –
совесть и душа.
Когда по жизни, взмыливая скорость,
мечусь я ради бренного гроша,
Пронзи меня,
стремительная совесть,
Бессонной мукой
изведи, душа.
Когда же лётом дней обеспокоясь,
рвусь к истине, страдая и спеша,
Дай мужества мне,
доблестная совесть.
Дай веры,
вдохновенная душа.
Пусть навсегда
сквозь будни и парады,
сквозь сумрак похвальбы и клеветы
Блистает совесть хлёстким светом правды,
душа струится светом доброты.
НОВОПРЕСТАВЛЕННЫЙ
Теперь уже
ни смерть над ним не властна,
ни времени разящее копьё...
Торжественно, надменно безучастно
он утверждал величие своё.
А нам служить условностям несметным,
терзаться в страхах: сметь или не сметь?
И постигать,
что вольным и бессмертным
позволит стать
лишь собственная смерть.
* * *
Проклял жизнь: ну такая морока!
Поносил её в Бога и в мать.
Но зачем умирать раньше срока?
Раньше срока зачем умирать?
Попустило под утро немного.
Сгинул мрак, обнажив синеву
и туман, и в тумане дорогу...
– Так и быть, я ещё поживу!
Божий свет завораживал зренье.
Искушала весны круговерть.
– Надо жить!
Вот в такое мгновенье
и грядёт предречённая смерть.
Ни исхода теперь, ни истока.
Благость вечности и благодать.
Тяжело умирать раньше срока?
Раньше срока легко умирать.
НОВОГОДНЕЕ ВОСПОМИНАНИЕ
Полумрак. Тишина.
Пахнет хвоей в квартире.
В целом мире мы с мамой одни.
А на ёлочке нашей волшебно светили
золотые шары,
золотые огни.
Мама так молода,
мама так мной любима!
Приносил я ей зеркальце –
ну-ка взгляни.
А по улице нашей мчались бешено мимо
золотые лета,
золотые огни.
Пурпур стылой зари
красил блёклые дали.
Полыхали морозом январские дни.
А на ёлочке нашей не замерзали
золотые мои,
золотые огни.
...Свечи всё ж догорали,
а иглы желтели.
И лица дорогого тускнели черты.
На ладонях зимы – в круговерти метели –
золотые огни,
голубые мечты.
Дворник мёрзлые ёлки
кропил из канистры.
Мама взгляд
и меня от костра отвела.
Там из чёрных ветвей
с треском сыпались искры –
золотые огни,
голубая зола.
ПОСЛЕ...
Мягкий трепет неба золотого.
Рваный бег напористого дня.
Вечер, горизонт – петлёй итога...
Будто бы и не было меня.
Мамин лик в туманных хлопьях стирки.
Нервная снующая родня.
Лампа. Света тусклые опилки...
Будто бы и не было меня.
Чай вечерний. Тени гладят стену.
Болтовня, упрёки, вялый спор.
Кто о чём! Лишь траурную тему
не затронет общий разговор.
И когда чуть внятно, чуть упрямо
странный стук послышится в ночи,
то его узнает только мама.
Вздрогнет, побледнеет, замолчит.
И себя по древнему поверью
осенив знамением креста,
Двери распахнёт. Но вновь за дверью
вечная качнётся пустота.
ОБРЕТЕНИЕ СТРОКИ
Вопреки уговорам жены и наказам врача,
крепкий чай с коньяком
пью ночами, как средство от боли.
Из бессонных глубин возникает под утро свеча
и огонь обретает
по чьей-то неведомой воле.
Смерть торопит:
– Поэт!
Если есть, что поведать, – пиши.
Для последних стихов
до восхода продлится отсрочка.
...И не словотеченьем,
а мироточеньем души
я исчерпан до дна,
и осталась последняя строчка.
О, интриги судьбы!
Я скитаюсь на том рубеже,
где для строчки финальной
(единственного варианта!),
как ни пыжься, ни злись, ни молись, –
не достанет уже
ни оставшейся жизни,
ни свежести чувств, ни таланта.
Смерть стоит за спиной,
смерть касается робко плеча.
Я хочу оглянуться,
но мне не хватает отваги...
Я умру на рассвете.
Инфарктно простонет свеча.
И последнюю строчку
Господь воплотит на бумаге.
ПРОЗРЕНИЕ
Небо почерневшее остыло,
Сумраком простор заволокло.
И воскликнул я: взойди, светило!
И светило буйное взошло.
Мало справедливости под небом:
этот голодает, страждет тот.
Будь же каждый и здоров, и с хлебом!
И процвёл во благостях народ.
Ненависть – смертей и бед предтеча.
Я взмолился: хватит новых гроз!
И враги друг другу шли навстречу
И братались, не скрывая слёз.
Но коварен дьявол. Искушенье
наплодило мифов и химер.
И призвал я Божье Провиденье,
И во прах повержен Люцифер!
Доблесть, благородство и смиренье
торжествуют. И дружна семья
Божьих чад. Но леденит прозренье:
Господи! Ведь это – не Земля.
КРЕСТ ПОЭТА
Не сумел ни в морях, ни на суше
он молитвы и силы найти,
чтоб смогли его грешную душу
над греховной Землёй вознести.
Пробавлялся работой негрязной,
с верой правой в своё ремесло...
Сколько ж сброда и нечисти праздной
через душу поэта прошло?!
Святодействовал словом умело,
свет и славу снискали стихи.
Но душа с каждым днём тяжелела,
принимая чужие грехи.
И теперь ни в морях, ни на суше
ни молитвы, ни сил не найти,
чтоб смогли мою грешную душу
над спасённой Землёй вознести.
МОЛИТВА В ОКОВАХ
Есть и хлеб насущный, и ночлег,
Но ворчит старик, когда не спится:
Родина моя – двадцатый век,
двадцать первый – будто заграница.
Чуден Гоголь,
Днепр силён, как встарь, –
редких птиц влечёт его стремнина.
Блок воспел аптеку и фонарь –
всё на месте, а в душе – чужбина!
Прощены враги и должники,
интриган-лукавый обезврежен...
Но родные вянут родники
в Новом дне, что истов и мятежен.
Есть и хлеб насущный, и ночлег.
И не в том беда, что жизнь на склоне –
Чужд и страшен каждый новый век,
ибо Хронос держит нас в полоне.
Слышишь перезвон его оков?
Ныне, присно и во мгле веков.
КОРНЯМИ К НЕБУ
– Где корни мои? Я не чую земли
и кроной, и кровью немею.
Мне сокол сексотил:
– Они уползли –
подземные дикие змеи.
– Ты их проворонил, – мне ворон внушал, –
Ползут они гиблой тропою.
– Где корни? – моя разрывалась душа
в интригах с моею судьбою.
Где Родина-мать? Кто молитвой святой
и оборонит, и окормит?
Шипя: – Ты давно уже стал сиротой, –
змеились предатели корни!
О, Родина!
Время потерь и скорбей,
сиротство кромешного мига!..
Не чую любви светоносной твоей
под бременем пришлого ига.
Лишённый опоры – лишается сил.
Но превозмогающий порчу,
я ветви надёжные в небо вонзил,
как в обетованную почву!
Подземные змеи ко мне приползли
с повинной. Да в них ли потреба
отверженному от родимой земли
и укорененному в небо?!
Декабрь 2013
Обсудить новость на Форуме