06:15 18.12.2010 | Все новости раздела "Коммунистическая Партия Украины"
Академик Андрей Анатольевич Зализняк: Некоторые проблемы порядка слов в истории русского языка (окончание) - elementy.ru
Начало см.
В связи с этим интересен следующий примечательный факт из истории развития славянских языков. Дело в том, что не во всех славянских языках развитие привело к тому же, что мы имеем в русском. В значительной части славянских языков до сих пор имеется ся в качестве отдельного слова, в отличие от русского, где кланяться, биться, сражаться и т. д. это единые слова. Отдельное слово ся (точнее, его фонетический эквивалент) имеется, например, в чешском, словацком, сербском, болгарском, и оно до сих пор иногда может оказаться слева от глагола.
Таким образом, славянские языки делятся на две группы: с одной стороны, те языки, в которых ся «прилипло» к глаголу, с другой — те, где оно до сих пор свободно может быть и слева, и справа от глагола. И вот оказывается, что в точности та же самая граница отделяет те языки, где исчезли ми, ти, мя, тя, и те, где они сохранились до сих пор. То есть совершенно отчетливым образом одно спарено с другим. Если остаются на месте в этом языке мя, тя, ми, ти, то и ся не прилипает к глаголу — в этом нет нужды. Если же они исчезают, то ся, следуя за ними, тоже не может сохраниться в прежнем состоянии, а испытывает описанное выше превращение в нечто совсем иное — в составную часть глагола.
Вот примерная схема того, что произошло в истории русского языка. Сам вакернагелевский механизм в значительной степени потерял базу, поскольку большая часть подчиненных этому механизму единиц просто исчезла. Ся трансформировалась в другую единицу, которая уже больше не энклитика. Сохранились фактически только три бывших вакернагелевских единицы — частицы же, ли, бы. И вы можете сами проверить, что даже сейчас в тех редких случаях, когда вам удастся соединить их попарно, будет естественно сделать это в порядке рангов. Это не совсем жестко, иногда наши писатели это правило нарушают; но всё же гораздо чаще они его соблюдают до сих пор. Так что почувствовать на себе, что такое вакернагелевский механизм, мы можем — в особенности с помощью частицы же.
Частица бы ныне уже довольно плохо подчиняется закону Вакернагеля. На первый взгляд, она может стоять в любом месте предложения. Но верно ли это? Можете ли вы указать такое место, где бы точно не может стоять?
– На первом месте в предложении.
– На первом месте, правильно. Это, конечно, первейшее свойство энклитики — не стоять на первом месте, совершенно справедливо. А еще?
– На последнем месте.
– Ну почему: я этого не сказал бы. Вот бы на последнем месте.
– Внутри обращения.
– Ну, внутри, конечно, да. Согласен. Но это более тонкая вещь. Вы близки к истине, нужно только чуть точнее.
– Перед запятой.
– Пожалуйста, прекрасно может стоять.
– Рядом с проклитикой.
– Да, это, действительно, несколько особый случай, даже и в древнерусском языке имеются некоторые ограничения на то, как сочетаются проклитика с энклитикой. Я не стал касаться этого — у нас мало времени. Это интересный сюжет, совершенно правильно, что вы это упомянули.
А вот про последнее место более аккуратно подумайте. Тут есть доля истины.
– Можно сказать: Ты это сказал бы, но нельзя Ты сказал это бы.
– О, совершенно правильно! Так сказать нельзя. Можно сказать: Ты бы это сказал, можно сказать: Ты это бы сказал, Ты это сказал бы. Здесь везде бы на разном месте, но нигде оно не уходит правее глагола с отрывом от него. Оторваться от глагола оно не может. Давайте проверим. Если вставить это после глагола, то получается безусловно неправильная фраза: Ты сказал это бы.
Тут всё просто: бы подчинено сказуемому, оно может уходить от этого сказуемого по закону Вакернагеля влево, но уйти вправо оно уже не может. Если всё-таки его оттеснили достаточно далеко вправо, то его последняя позиция — при самом глаголе, дальше оно уже уйти не может. Это древнее правило, которое прекрасно соблюдается в древнерусском, и, как видите, оно до сих пор работает и в современном языке.
В современном языке есть много и других энклитик, часть из них полностью сформировалась, а часть находится, так сказать, на полпути. Например, его, ему, им, их могут быть энклитиками, но могут ими и не быть. Есть такие двуфункциональные слова, скажем, как ведь, которое часто ведет себя безупречно по-вакернагелевски: я ведь, никогда ведь и так далее. Но тут не чистый закон Вакернагеля, потому что можно и начать фразу с ведь, например: Ведь я же вам раньше это говорил. Так что сейчас это случай не чистый.
Ну вот, всё.
И. Б. Иткин: Пожалуйста, вопросы.
Е. Б. Холодова (учитель русского языка): А можно ли точно сказать, где должны быть барьеры? Может быть, есть какие-то закономерности, какая-то структура предложения требует их? Например, сложность или длина предложения? Или, например, какие-то члены предложения, обстоятельства выделяются, или еще что-то?
А. А. Зализняк: Правильно, правильно, замечательный вопрос. Это всё опущено, потому что у нас с вами краткая лекция. Это действительно целый раздел системы правил. Предсказать абсолютно надежно нельзя, потому что всегда может не быть соответствующей интенции говорящего. Тем не менее имеется целый класс относящихся сюда правил, и я действительно довольно основательно занимаюсь тем, чтобы выяснить их по возможности полно. При этом оцениваются факторы, которые повышают вероятность барьера, хотя стопроцентно гарантировать результат не могут.
Точнее говоря, есть небольшое число случаев, когда барьер должен быть обязательно. Я называю это обязательными барьерами. Их немного: например, обращение. Оно обязательно требует барьера. Еще пример: придаточное предложение, вставленное внутрь главного.
Все остальные барьеры следует называть факультативными — они зависят от интенции говорящего. Но существуют ситуации, когда чистая статистика покажет, что в большинстве случаев говорящий всё-таки делает барьер. Самый простой из таких факторов — это смысловое противопоставление некоторой части фразы чему-нибудь другому. Например: Мне, а не кому-то еще. После этого мне, естественно, нужен барьер.
Могут быть и другие случаи отчетливого подчеркивания, так называемой эмфазы. Они тоже не стопроцентны. В разных текстах такая эмфаза может давать барьер, скажем, с 90-процентной или 75-процентной вероятностью. Причины такой эмфазы — семантические.
Кроме того, здесь имеет значение то, что вы совершенно правильно заподозрили, — просто громоздкость фразы. Тут уже можно сформулировать правило в терминах длины групп, из которых состоит фраза. В частности, очень сильным требованием, процентов на девяносто восемь, является необходимость поставить барьер, если фраза начинается с двучленной группы. Например: Подоткрытым окном вы же можете простудиться (барьер после окном); вариант Подоткрытым же окном вы можете простудиться почти невероятен.
Короче говоря, идея ваша верна. Правила, с некоторой вероятностью предсказывающие, на каком месте должны быть барьеры, можно построить, эта работа ведется.
Г. П. Морозова (учитель физики): У меня вопрос такой. Бывают ли такие ситуации, когда в языке, путем всяких изменений, оттенки смысла исчезали? То есть раньше были какие-то разные оттенки смысла за счет того, что слова разбегались по разным местам, а потом эти возможности исчезли, и смыслы исчезли? Или какие-то дополнительные смыслы, наоборот, появлялись внезапно?
А. А. Зализняк: Очевидно, что если какие-то средства в языке пропадают, то он должен как-то иначе обходиться в этих случаях — другими средствами.
Г. П. Морозова: Вот сейчас было два примера, по поводу того, что какие-то правила, которые позволяют обозначать смысловые оттенки, исчезали. Есть ли в принципе ситуации, когда такие правила появляются?
А. А. Зализняк: Конечно. Изменения в языке постоянно обнаруживают оба эти элемента: какие-то старые правила могут исчезать, и складываются какие-то новые, первоначально необязательные привычки. Скажем, в некоторой ситуации чаще говорят так, чем иначе. Потом это становится всё более распространенным, всё большее число людей, так сказать, заражается таким способом говорения. На конечном этапе такого движения это будет уже правило.
Мне было очень существенно продемонстрировать — не знаю, насколько мне это удалось, — что как раз в данном случае, хотя разница между древнерусской ситуацией, где ся «гуляет», и современной ситуацией, где ся приклеилось к глаголу, кажется капитально глубокой, — она была достигнута в истории русского языка без взрывов и катаклизмов. Тут замечательно, что это происходило на наших глазах — на протяжении той тысячи лет, от которой мы имеем огромное количество письменных памятников. Поэтому есть возможность проследить этот процесс с большой детальностью. Для древних этапов развития языка это далеко не всегда так бывает, чаще приходится строить гипотезы. А здесь всё непосредственно видно. И видно, как от века к веку просто изменяется статистика.
Если в XII веке свободное употребление ся дает в хороших памятниках 75% (цифры я здесь даю условно, очень огрубленно); затем в XIII–XIV вв. — 50%; в XVI–XVII вв. — 30%; и, наконец, после XVII века — ноль, то совершенно ясно видно, что в каждый отдельный момент никакого взрыва не происходило, а шел незаметный процесс. То есть некоторое правило может исчезнуть не потому, что произошла какая-то революция и его заменили новым правилом, а потому что постепенно уменьшалось, вплоть до полного исчезновения, поле его действия.
Но точно так же плавно правила и возникают. Невозможно думать, что каждое правило современного русского языка существовало всегда. Оно, конечно, в какой- то момент появилось. Какие-то из этих правил очень старые, какие-то другие сложились недавно.
Г. П. Морозова: Просто если правила, которые позволяли раньше делать какие-то выразительные вещи, исчезают, то ясно, что язык изменяется в одном направлении, он, например, обедняется средствами.
А. А. Зализняк: В этом пункте — да. Но почти никогда это не значит, что он обедняется в целом. Это значит, что он начинает интенсивно эксплуатировать какие-то другие возможности в какой-то иной сфере языка. Всё время складывается некоторый баланс. Если мы будем узко смотреть на свое дело, то скажем: «Боже мой, какое обеднение!». Но мы при этом не замечаем, как за это время стали говорить в другом пункте, компенсируя то, что исчезло. Правда, быть может, язык компенсирует не в точности то же самое. Бывает так, что что-то действительно перестает часто использоваться, но экспрессия перемещается к выражению других обстоятельств.
С. Л. Козлов (культуролог): Первый вопрос такой. Мне показалось, что все примеры ритмико-синтаксических барьеров, которые вы приводили из современного русского языка, это всё были примеры из устной речи. Это были примеры явно устного говорения, устного словоупотребления. Насколько вообще явление ритмико-синтаксических барьеров связано с противоположением устной и письменной речи и можно ли сказать, что это явление устной речи по преимуществу?
А. А. Зализняк: Да, опять-таки это целый сюжет, который я не стал включать, по понятным причинам, в короткое изложение. Безусловно, связано, и именно в таком направлении, которое вы отметили. Это прежде всего свойство живой устной речи. А письменная речь, в особенности книжная, во-первых, может этого не соблюдать, во-вторых, может даже отталкиваться от этого. То есть она может свою книжность, свою неразговорность, неродство с речью улицы и дома подчеркивать именно тем, что ведет себя в этом отношении иначе. Особенно хорошо эта разница видна для древнерусского языка.
Это целая тема, которую при желании я мог бы обильно комментировать, поскольку по этому поводу ныне оказалось много материала. Обнаружился факт, который я опустил — но раз возник этот вопрос, то с удовольствием восстановлю — и который очень поразил бы неподготовленного наблюдателя.
После всего того, что я вам рассказал, картина истории русского языка должна вроде бы выглядеть так: в XII веке очень хорошо действует закон Вакернагеля, в XIII — хуже, в XVI — слабо, и сейчас от него мало что осталось. Такую примерно схему я изобразил.
Но я скрыл, чтобы нам не отвлекаться от главного, одно обстоятельство, которое сейчас должно выйти наружу. Я только бегло про это сказал, но вряд ли вы обратили на это внимание. Сейчас я это обстоятельство открою.
Всё рассказанное вам верно, однако при одном ограничении: что речь идет не о древнерусской литературе в целом, а о текстах, отражающих живую речь. Это, в частности, берестяные грамоты и некоторые другие документы, которые в этом смысле не хуже или почти не хуже. Если же вы возьмете весь объем древнерусской литературы в целом, скажем по хрестоматии, то вы ужаснетесь. Окажется, что в XII веке имеются тексты, где степень приклеивания ся к глаголу — 99,5%. То есть степень соблюдения закона Вакернагеля — 0,5%. Таков, например, Устав студийский XII века.
Реально существовал гигантский размах противопоставления между текстами, ориентирующимися на живую речь, — такими, как берестяные (и некоторые другие) грамоты, и текстами, не только не ориентирующимися на живую речь, но отталкивающимися от нее.
Одним из пунктов отталкивания, начиная с очень раннего времени, было не следовать народному узусу расстановки ся. А приклеивать ся сзади глагола. Так что кроме того, о чём мы говорили, имелся еще совершенно иной мотив для приклеивания ся к глаголу: чем больше автор следовал книжному узусу, тем больше у него было приклеенных ся. Например, «Житие Феодосия» — замечательный памятник древнерусской литературы начала XII века, который, на первый взгляд, написан очень хорошим древнерусским языком. Там коэффициент свободы ся (коэффициент ухода влево от глагола) — 4%. A в 96% случаев ся ставится точно так же, как сейчас. Ясно, что автор этого «Жития» Нестор считал правильным ни в коем случае не писать так, как он говорил. Так что вы абсолютно правы, противопоставление здесь очень сильно выражено, просто эту тему мне пришлось опустить.
С. Л. Козлов: Второй вопрос. Он тоже касается ритмико-синтаксических барьеров, но он гораздо более дурацкий.
Откуда вы знаете, что они вообще существуют? Потому что откуда вы знаете, что за тем явлением, которое вы назвали ритмико-синтаксическим барьером, стоит какая-либо интенция говорящего. Например, откуда вы знаете, что ваша интерпретация второго из двух вариантов фразы Ужепошел есмь правильна, то есть вообще какая-то разница в интенции говорящего в данном случае есть?
А. А. Зализняк: Да ниоткуда.
С. Л. Козлов: Может быть, из контекста...
А. А. Зализняк: Ну, из контекста — это тоже ниоткуда. Пожалуйста, если вас устраивает ответ «из контекста», то да, конечно. Из большого числа контекстов, согласен. Но на некотором суровом уровне это то, что называется ниоткуда. Это всего лишь рабочая гипотеза анализа. Но, действительно, материал, который как будто бы согласуется с такой гипотезой, довольно широк. Но, конечно, это ничего общего не имеет с математическим знаком равенства.
И. Б. Иткин: Еще вопросы?
Понятно, что все устали, особенно устал сам Андрей Анатольевич. У меня в заключение не вопрос, а просто короткая просьба. Андрей Анатольевич, чтобы в конце лекции снова развеселить слушателей, расскажите, пожалуйста, про Васю. Загадайте.
А. А. Зализняк: Да-да, хорошо, вашу просьбу выполняю.
Берестяная грамота , второй половины XII века, написана очень хорошим древнерусским языком. Не буду ее всю целиком писать, перескажу содержание. Ситуация совершенно драматическая, и обстоятельства письма явно очень нетривиальные. Человек пишет из тюрьмы, которая была, видимо, чуть-чуть гуманнее, чем теперь, оттуда можно было посылать записки. Эта записка до нас и дошла.
Это записка двум друзьям автора. Он их умоляет потрудиться добраться до владыки, то есть до архиепископа, и изложить ему суть конфликта. По словам автора, он ни в чём не виноват, он своему обидчику ничего не был должен, а его посадили в долговую тюрьму, заковали в кандалы и нанесли ему побои.
Таково содержание этой грамоты, а кончается она следующими словами: А я ему ничего не должен и молю вася. Причем имя этого человека точно не Вася, он носит древнее имя Ремша. Так что почему он себя называет Вася, это нечто уму непостижимое.
– молю вас я...
– Нет, это тоже невозможно, потому что в древности нельзя было написать вас без твердого знака, — так, как здесь, не могло быть написано.
– Тут, наверное, надо понять, что такое ва...
– Правильно, правильно, очень хорошо! Вы имеете полное право не знать, что такое ва, но очень хорошо, что вы выделили это ва, это совершенно точно. А вот вы скажите, к какой категории слов это ва относится.
– Существительное.
– Существительное — это часть речи. А сперва давайте ответим на более общий вопрос — это слово полноударное или клитика?
– Ну, наверное, ударное...
– Если оно ударное, то ваша фраза нарушает тот самый закон, который мы даже для русского не нарушаем, — что нельзя поставить ударное слово между глаголом и энклитикой ся.
– Даа...
– После глагола у вас может быть только группа энклитик.
Значит, если ся — энклитика, то и ва — энклитика, причем ранг ее меньше, чем у ся. Ся относится к седьмому рангу, значит это какая-то энклитика от первого до шестого ранга.
Вы правильно выделили ва, и теперь мы с вами установили, что это ва может быть только энклитикой. Осталось только понять, что бы это могла быть за энклитика. Вы имеете право этого не знать, потому что это тонкость древнерусского языка. Это энклитика двойственного числа. Я напомню вам, что пишущий обращается к двум своим друзьям. И ва — это дательный падеж двойственного числа (и винительный тоже, но в данном случае дательный). Если бы он писал одному человеку, то тогда было бы и молю ти ся, ровно так, как в примерах, которые я вам приводил раньше. Но поскольку он пишет не одному, а двоим, то он пишет то самое вася, которое привело нас в смущение: почему он называется сначала Ремша, а потом Вася.
Ну, вот и весь фокус.
Обсудить новость на