13:15 09.11.2015 | Все новости раздела "Яблоко"
Борис Вишневский: Версия теракта означает, что триллионы рублей выбрасываются непонятно на что
// Эхо Москвы,9 ноября
Борис Вишневский - о гибели самолёта и молчании Владимира Путина, о смерти Умарали Назарова и обо многом другом в программе «Особое мнение» на «Эхе Москвы».
Татьяна Троянская: Одиннадцать часов шесть минут, Татьяна Троянская в студии, Илья Печенкин за звукорежиссерским пультом. Сегодня у нас в «Особом мнении» депутат Законодательного собрания Петербурга, Борис Вишневский. Борис Лазаревич, здравствуйте.
Борис Вишневский: Здравствуйте.
Т.Т.: Ну, к сожалению, приятных новостей в последнее время у нас мало, поэтому мы начнём сегодня с авиакатастрофы. На два дня ещё продлён траур в Петербурге, но мне интересно знать Ваше мнение по поводу Путина. Вы ждали этой реакции или нет? Просто есть несколько версий, кто-то считает, что, в конце концов, зачем нам реакция президента. Вот Вам это было важно?
Б.В.: Знаете, я, честно говоря, ничего не ждал, потому что я знал, что в сложные минуты президент обычно исчезает из публичного пространства на какое-то время, это ведь уже далеко не первый случай, и выжидает – берёт паузу, как любит говорить его окружение. И сейчас на пару дней он исчез, появился вчера в коротком разговоре с министром транспорта. Интересно, что не последовало никаких публичных выступлений, публичных обращений к согражданам. Я вот хотел бы напомнить (может быть, не все сопоставляют эти факты), что, когда был сбит малазийский Boeing…
Т.Т.: Через семь часов он, кстати, отреагировал.
Б.В.: … президент выступил очень быстро, хотя это был не российский самолёт, принадлежащий не российской авиакомпании, на его борту не было ни одного российского гражданина. А тут – наш самолёт, с нашими гражданами, страшная катастрофа, которая унесла…
Т.Т.: Из Петербурга, кстати.
Б.В.: … из Петербурга, по-моему, 214 жизней, и нет публичных выступлений президента, на президентском сайте обнаруживается только указ об объявлении траура и поручение премьер-министру создать госкомиссию. Ну, знаете, уже не раз подмечено, что молчание президента – та самая пауза, которую он держит, уж не знаю, кто ему советует её держать – это признак того, что ситуация плохая, что произошло то, на что явно не рассчитывали, что нет очевидных версий, или версии таковы, что они, мягко говоря, не способствуют поднятию его рейтинга. Хотя, повторяю, я ничего особо не ждал, я как раз, скорее, может быть, ждал именно молчания. Молчание и случилось. Знаете, мне казалось бы, что президент страны в этой ситуации, тем более, президент, который петербуржец по происхождению, мог бы прилететь в наш город. Вот мы вчера вечером с коллегами из «Яблока» были на Дворцовой площади, оставляли там цветы у импровизированного мемориала - даже в десять вечера, когда мы были, там было очень много людей, море цветов, детские игрушки, записки. Люди продолжали подходить. Знаете, мне кажется, что было бы прилично, если бы президент прилетел в Петербург, лично бы отдал дань памяти погибшим, может быть, приехал бы на Дворцовую площадь. Я, конечно, понимаю, что, если бы он приехал на Дворцовую, то на это время всех разогнали бы вокруг…
Т.Т.: Да, может быть, так и было бы.
Б.В.: … но я, наверное, с этим бы смирился. Хотя, честно говоря, мог бы и приехать, никого не разгоняя, я не думаю, что какая-то опасность ему бы угрожала среди людей, которые пришли тоже положить цветы, положить игрушки, помолчать и вспомнить о жертвах этой чудовищной катастрофы.
Т.Т.: Ну, Борис Лазаревич, пока не поздно, может быть, он на похороны, например, приедет, поэтому сейчас выводы делать ещё рано…
Б.В.: А я не делаю никаких выводов, Таня. Просто мне кажется, что приличнее было бы уже приехать.
Т.Т.: Но, тем не менее, про паузу: знаете, есть МХАТовская пауза, когда актёр держит паузу. Но талантливый актёр держит – это пауза наполненная. А не очень талантливый… он держит, и эта пауза – такая пустота. Вот, на Ваш взгляд, эта пауза ненаполненная? Она пустая, то есть говорящая о том, что президент не знает, что делать, не знает, что сказать? У него нет слов?
Б.В.: Знаете, наша жизнь не театр. Президент не актёр, выступающий на сцене…
Т.Т.: Теперь говорят по-другому.
Б.В.: … и держащий паузу в ожидании аплодисментов. Да, я помню, весь мир – театр, люди - актёры, красивая фраза, но всё-таки, повторяю, жизнь наша не театр. Президент не играет роль президента, а является им. Он руководитель страны. Есть очень много людей, которые, конечно же, ждали его реакции на это, и то, что он выдерживает эту паузу, не знаю, из каких соображений, мне лично представляется неправильным.
Т.Т.: Ну хорошо, действительно, может быть, ещё Владимир Владимирович приедет в Петербург, кто знает, мы можем только догадываться о его планах. И вот накануне уже появились результаты черного ящика. Первые какие-то результаты, выводов делать ещё не стоит, и, как сказала комиссия, будут рассматриваться абсолютно разные версии. Тем не менее, уже появилась версия, что проблема была не в неисправности самолёта, а в том, наиболее вероятно, что это взрыв бомбы. Но, я говорю, это пока только версии. Конечно, задам сейчас, наверное, страшный какой-то вопрос: на Ваш взгляд, что ужаснее – это версия, к которой склоняются эксперты пока, взрыв бомбы, или неисправность? Я, конечно, понимаю, что я спрашиваю между ужасом и ещё большим ужасом, но, тем не менее…
Б.В.: Таня, я скажу, что ужаснее всего – гибель людей. Я не хочу выбирать меньшее из двух зол, что хуже – теракт или неисправность самолёта.
Т.Т.: Или халатность.
Б.В.: К сожалению, важен результат. Ужасно, что нам предлагают выбирать между двумя ужасными версиями, потому что, если самолёты, на которых летают наши туристы в Египет, таковы, что любой из них может развалиться в воздухе из-за того, что его некачественно отремонтировали, из-за того, что он много лет летает, из-за того, что он не прошёл какой-то необходимый осмотр, – это ужасно. И тогда, в общем, страшно лететь отдыхать, страшно отправлять туда близких. Ну как же это делать, если ты не уверен в безопасности?
Т.Т.: Но ты можешь выбирать другую компанию, правильно? Которая зарекомендовала себя, которой ты больше доверяешь, здесь есть выбор.
Б.В.: Ну вот у нас была одна компания, на самолётах которой я лично много раз летал и претензий к которым у меня никогда не было. Кстати, никаких происшествий с её самолетами не зафиксировано. Это «Трансаэро». Мы хорошо знаем, что её просто уничтожили силовым образом под надуманным предлогом. У меня, по крайней мере, такое мнение сложилось.
Т.Т.: Ну да, я тоже так думаю.
Б.В.: Что наводит на некоторые мысли. Что касается других – а откуда же я знаю, что это за компании, тем более, что очень часто все эти чартеры выполняются разными компаниями, у которых тоже разная предыстория, и, выбирая, скажем, ту или иную путевку, люди ориентируются не только на то, что происходило с самолётами этой компании. Хотя сейчас, конечно, наверное, это будет первый фактор в обсуждении – не стоимость, не время, не объём услуг, а что происходило раньше с их самолетами. А вторая версия, теракта, просто ужасна тем, что это означает, что все наши хвалёные меры безопасности и все те несчётные триллионы рублей, которые, как нам рассказывают, постоянно тратятся на то, чтобы увеличить нашу военную мощь и обеспечить нашу безопасность, вообще говоря, выбрасываются непонятно на что. И если верна вторая версия (версию теракта нельзя исключать, конечно), то это означает, наверное, что всё-таки правы те, кто очень скептически относился к началу нашей военной операции в Сирии. Потому что, ввязавшись в фактически гражданскую войну в Сирии, мы сделали себя мишенью…
Т.Т.: А Вы именно с Сирией это связываете?
Б.В.: Да, я думаю, что это вполне может быть связано с сирийскими событиями, потому что именно там российская власть, ввязавшись в это противостояние, сделала нашу страну дополнительной мишенью для террористов. И то, что сейчас происходит (не хотелось бы, конечно, так думать), вполне может быть местью за это. Причём местью - я хочу подчеркнуть, это ведь очень похоже на то, что происходило во время войны в Чечне - объектом которой становятся те, до кого террористы могут дотянуться. И те, кто принимают решения, начавшие войну в Чечне, начавшие военную операцию в Сирии, хорошо защищены. Так и надо, конечно, но они недосягаемы для мести террористов…
Т.Т.: Получается, что страдает народ.
Б.В.: … а досягаемы мы с вами, обычные граждане, которые не имеют такой защиты, которых не охраняют спецслужбы, которых не охраняет федеральная служба охраны, и так далее. Мы оказываемся мишенью в таком случае. Точно так же, как это происходило во время Чеченской войны, можно вспомнить…
Т.Т.: Буденовск…
Б.В.: … и Буденовск, и Норд-Ост, и Беслан. Поэтому мне кажется, что, когда начиналась сирийская операция, ответственные люди обязаны были просчитать и такие последствия - это, в общем, напрашивается, для этого не надо быть крупным военным специалистом – и принять меры безопасности. Мне кажется (повторяю, мне трудно тут давать какие-либо советы, но), наверное, было бы необходимо сегодня, в сотрудничестве со спецслужбами других стран, заняться тем, что резко усилить контроль на основных туристических направлениях этого региона. На рейсах из Египта, из Турции, куда наши граждане очень любят летать отдыхать. Этого требуют элементарные соображения безопасности. Я бы, кстати, посоветовал, что называется, немного смирить гордыню и, возможно, подумать о каком-то сотрудничестве с силами безопасности Израиля, где опыт антитеррористической деятельности, в том числе, той, которая связана с обеспечением безопасности при воздушных перевозках, к сожалению, накоплен значительно больше, чем у нас. Думаю, что ничего постыдного в такой просьбе о сотрудничестве и помощи не было бы, если бы она последовала. Я даже думаю, что израильтяне бы откликнулись.
Т.Т.: Ну, может быть, так и последует.
Б.В.: Может быть, не знаю. Мне это казалось бы естественным.
Т.Т.: Ну, кстати, к вопросу о народе. Но ведь мы с вами выбираем наших правителей, и мы тоже несем ответственность. И, плюс, согласитесь, очень многие в России поддержали президента вот в плане Сирии.
Б.В.: Это очевидный факт. Что касается того, как мы выбираем правителей, я ведь хорошо помню, как происходили последние президентские выборы, когда мой друг, коллега и руководитель нашей фракции Григорий Явлинский был просто не допущен, а допущены были те, кто не представлял для действующего президента (действующего сегодня президента, тогда он был премьер-министром) ни малейшей опасности. Вот и был организован такой выбор, и, конечно, можно говорить о том, что если большинство граждан поддерживают ту или иную политику, то они отвечают за ее последствия, но мне кажется, что все-таки не на граждан надо возлагать ответственность за то, что произошло, в частности, с этим самолетом. Обязанность власти, она за это получает деньги, она содержится за счет налогоплательщиков - это обеспечить, в том числе, безопасность собственных граждан, как тех, кто ее поддержал, так и тех, кто ее не поддерживал на выборах. Она обязана делать это для всех.
Т.Т.: Но, с другой стороны, смотрите, мы говорим - 90% и все такое прочее, но на Дворцовую люди пришли просто так, их никто не созывал, им никто ничего не говорил, просто пришли, и появились цветы и в Пулково, и на Дворцовой.
Б.В.: Ну это естественная человеческая реакция. Какая у нормального человека может быть реакция на горе? Скорбь, боль, сочувствие, ужас только при попытке представить себе, что сегодня чувствуют родные погибших. Я лично не могу даже себе этого представить, меня охватывает ужас такой степени, что … никаких представлений у меня не формируется при этом. Так вот нормальные люди, конечно, стараются выразить свою скорбь, в частности, тем, что можно куда-то прийти, куда-то положить цветы и как-то отдать дань памяти погибшим. Мы не можем подменить собой расследование. Мы не можем выяснить, что точно это было. Вот все, что мы можем, - это плакать вместе с родными погибших.
Т.Т.: Я напомню, что траур в Петербурге продлен. Он продлится еще два дня, то есть завтра и послезавтра. И это программа «Особое мнение». Депутат Законодательного собрания Санкт-Петербурга Борис Вишневский сегодня наш главный гость. И я хочу перейти к истории с губернатором Пскова Андреем Турчаком, который наконец сказал свои слова, которые долго ждали. Сказал, что он готов с глазу на глаз встретиться с Олегом Кашиным и выяснить отношения. И также сказал, что не говорил он ничего, не комментировал эту историю, чтобы не лить воду на мельницу либералам. И, соответственно, Кашин тоже отказался встречаться с Турчаком. Вот как вам Андрей Турчак?
Б.В.: Знаете, Таня, это, на мой взгляд, лучшее подтверждение известного слогана, что иногда лучше молчать, чем говорить. Уж лучше б молчал.
Т.Т.: Дальше молчал?
Б.В.: Я поддерживаю Олега Кашина, который отказался категорически от этой встречи. И поддерживаю, в том числе, его заявление, что он готов встречаться с Турчаком на очных ставках и следственных действиях. Вот, на мой взгляд, сейчас уже говорить господину Турчаку надо исключительно в присутствии следователей. Потому что столько уже обнародовано самой различной информации о том, что он и его люди были связаны с покушением на Олега, что этим уже должны заниматься правоохранительные органы. А все попытки сказать, что, мол, давайте вот сядем, посидим, поговорим, посмотрим друг другу в глаза… Да с какой стати, как говорит Олег, он должен сидеть и разговаривать с человеком, относительно которого он серьезно подозревает, что тот договаривался о нападении на него? О чем они будут разговаривать? Я, честно говоря, плохо себе это представляю. Единственное, что я хорошо понимаю, что господин Турчак, видимо, чувствует себя совершенно неуязвимым. Он понимает, что никто его не тронет. Он понимает, что его не сдадут, что называется. Что пока он в обойме, ему все можно. И что, скажем, сейчас отстранение его от должности будет выглядеть как уступка общественному мнению, уступка оппозиции. Ну как же так? Вот только что господин Турчак провел, с его точки зрения, очень удачную спецоперацию по лишению моего друга Льва Шлосберга депутатского мандата от «Яблока» в Псковском областном собрании, продемонстрировал свою верность и лояльность, «победил» главного оппозиционера. Ну как же, после этого его снимут? Это значит, что все было напрасно.
Т.Т.: То есть, подождите, когда он молчал, позиции его были шатки, а после того, как он заговорил, значит, он стал уверен, вы так считаете?
Б.В.: Нет, я думаю, что его пиарщики ему сказали, что уже дальше молчать как-то совсем уж неприлично и хоть чего-то сказать надо. Но то, что он сказал, я согласен, кстати, с Львом Шлосбергом, что ни единому слову верить нельзя, и вообще, что называется, нашел время высказаться. Я надеюсь, что господин Турчак все-таки будет отстранен, хотя я подозреваю, что это произойдет не сразу, чтобы как раз не создавать видимость того, что президент был вынужден уступить общественному мнению. Это тоже его довольно стандартная тактика, и не только его, надо сказать. Почему-то больше всего президент боится создать впечатление, что на его решение можно повлиять, что он должен подчиниться общественному мнению, хотя ничего плохого, между прочим, в этом нет, ибо любой президент, какая бы ни была его фамилия, любой губернатор – это слуга народа. Это человек, который должен, как раз, подчиняться общественному мнению.
Т.Т.: Ну для вас это общественное мнение, а для него это либеральное лобби, может быть.
Б.В.: Знаете, мне не очень понятно, за какие заслуги господин Турчак, человек, абсолютно чуждый Псковской области, был назначен ей руководить. Никаких его заслуг, кроме верности правящей партии, до этого за ним не числилось, или, по крайней мере, мне они не известны. Там он чужой, там он своим так и не стал. И я думаю, что жители области не сильно будут горевать, если его снимут. Ну а то, что он демонстративно выражает свою ненависть к либералам, это нынче тренд, у нас это модно, у нас можно абсолютно безнаказанно ненавидеть либералов, оппозиционных политиков. Это безопасно, за это даже похвалят.
Т.Т.: Вот, кстати, в связи с этой историей я вспомнила практически анекдот. Знаете, в Кремле из СМИ узнали о назначении Анатолия Сердюкова индустриальным директором по авиапрому в Ростехе, и утверждают, что глава президентской администрации Сергей Иванов, буквально сейчас процитирую: «насколько я понимаю, ни у прокуратуры, ни у судебных органов претензий к Сердюкову нет, а на нет и суда нет».
Б.В.: Да, Таня, Вы знаете, сразу вспоминается старый-старый анекдот про судебный процесс. Судья спрашивает: «Обвиняемый, признаете ли Вы себя виновным?» - «Нет, Ваша честь!» - «Ну, на нет и суда нет». Что-то мне подсказывает, что если бы на порядок менее обоснованные подозрения относились бы к любому из оппозиционных политиков, то, наверное, фраза «на нет и суда нет» не звучала бы. Вряд ли бы они избежали ответственности, и вряд ли бы они получили потом высокие, хорошо оплачиваемые должности. Но мы же понимаем, что лица, входящие в окружение президента, да и многие другие у нас выведены фактически из-под действия закона. Они для закона неприкасаемы. Точнее, всегда находится лазейка в законе, которая позволяет увести их от ответственности. Мы всё это прекрасно видим: друзьям – всё, врагам – закон. Когда речь идёт о врагах, то факт признанного судом первой инстанции представительства Льва Шлосберга по делу о признании организации, которой он раньше руководил, иностранным агентом, оказывается достаточным для лишения его депутатского мандата. Хотя суд допустил его в качестве представителя и не выдвигал к нему претензий, то есть решение принималось не самим судом. А когда речь идёт о таких персонажах, как Сердюков или как госпожа Васильева, то тут закон оказывается удивительно мягким, удивительно гибким, нет таких препятствий, которые этот гибкий закон не мог бы обогнуть в соответствующих политических интересах, мы же всё это видим. На самом деле, это всё отвратительно, и на самом деле я мечтаю, что у нас всё-таки будет действительно правовое государство, где закон будет выше власти и где подобные ситуации будут категорически невозможными.
Т.Т.: А где Вы эти ростки видите, такого государства? Они есть?
Б.В.: Они есть, безусловно, другое дело, что они вытаптываются всеми силами, но появляются новые. Я эти ростки вижу в том, что пробуждается всё-таки гражданское самосознание, что люди борются за свои права, что они всё более и более профессионально это делают, что они учатся использовать юридические нормы для защиты своих прав, что одерживают локальные победы. Правда, эти победы касаются пока не политических, а общегражданских вопросов. Вот недели полторы назад победой завершилась, например, история, которой я тоже 3 года занимался: люди не допустили всё-таки строительства магазина на проспекте Науки, д. 44, при этом очень квалифицированно они боролись и привлекли на помощь и депутатов, и юристов. И это был не единственный случай.
Т.Т.: А, может быть, это пар выпускается? Такие вот минимальные победы говорят о том, что всё у нас, в принципе… государство-то правовое?
Б.В.: Нет, Таня, на мой взгляд, каждая такая, пусть и не большая, победа даёт людям ощущение, что бороться не напрасно, что борьба не безнадёжна. Это очень важно.
Т.Т.: Борис Вишневский у нас в студии, продолжим после московских новостей.
Т.Т.: Одиннадцать часов тридцать три минуты, Татьяна Троянская, Борис Вишневский, депутат Законодательного собрания Петербурга у нас в студии. И к вопросу о праве, о законе: история с пятимесячным мальчиком, таджикским, который умер 14 октября. Сейчас немного о ней позабыли, но, насколько мне известно, появились какие-то новые данные.
Б.В.: Да, история чудовищная абсолютно. Новых, собственно, данных, появилось не очень много, но они, на мой взгляд, достаточно важны. У нас здесь была комиссия представителей Совета по правам человека при президенте, и член этой комиссии, очень уважаемый юрист Илья Шаблинский, сообщил, что, оказывается, когда мальчика отняли у матери в 1-м отделе полиции Адмиралтейского района, то был составлен акт об изъятии подкинутого или заблудившегося ребёнка. Как-то так.
Т.Т.: А зачем это нужно было?
Б.В.: Это, на мой взгляд, вообще ни в какие ворота не лезет, потому что в полицию, как известно, прибежала бабушка со свидетельством о рождении, с документами из роддома. Она хорошо говорит по-русски, в отличие от матери, и никаких, на мой взгляд, не было оснований не то что изымать ребенка от матери, это вообще беспредел, но и считать этого ребенка каким-то «подкинутым», если были документы. В конце концов, означает ли это, что можно на улице…
Т.Т.: Документов сначала не было.
Б.В.: … выхватить ребенка у любой женщины, которая не носит с собой на него документов? А давайте представим себе такую ситуацию.
Т.Т.: Ну, у неё, во-первых, не было разрешения на проживание в России…
Б.В.: Хорошо, но это является не более чем административным правонарушением. Ничего не мешало (я, кстати, писал об этом прокурору на прошлой неделе, даже на позапрошлой уже) вызвать потом повесткой в суд, например. Если она не говорит по-русски, ну так найдите переводчика, в конце концов, для того, чтобы обеспечить её права. Но именно изъятие ребенка – подумайте вообще, слово-то какое – на мой взгляд, и стало первым звеном в той цепочке, которая привела к катастрофе, к гибели мальчика. И потом, совершенно замечательные документы, цитирует профессор Шаблинский, о том, что Зарина, мать ребенка, добровольно передала его сотрудникам полиции. Давайте себе представим: молодая женщина, не умеющая говорить по-русски, у которой офицер полиции отнимает ребенка, – что она должна была делать? Лезть с ними в драку? Ну конечно она была перепугана до смерти, тем более, что она ничего не понимала. И у неё ребенка этого отобрали, не думаю, что она добровольно… ну вот какая мать добровольно отдаст чужим людям своего пятимесячного ребенка?
Т.Т.: Ну, без сопротивления, скажем так, она передала ребенка без сопротивления.
Б.В.: Я не могу себе этого представить. Дальше, это тоже цитирует Шаблинский, об этом рассказывают мои коллеги из «Новой газеты», мальчика привезли в этот Центр на Цимбалина, якобы поместили под наблюдение врача и медсестры, дальше – огромный временной лаг, чуть ли не 10 часов, и потом сообщают, что зашедшая медсестра обнаружила его уже без признаков жизни. Что получается: всё это время за мальчиком никто не следил, к нему никто не подходил?
Т.Т.: Борис Лазаревич, то есть это уже подтвержденные данные? Потому что сейчас это могут быть какие-то…
Б.В.: Нет, это уже документы, вот это факты: что мальчика отняли у матери, что мальчика отвезли в Центр на Цимбалина, и потом ночью медсестра обнаружила его там мертвым. Что происходило между его привозом туда и обнаружением его мертвым – никому не известно. Камер видеонаблюдения там, как Вы понимаете, нет. При этом хочу напомнить, что бабушку отказались взять с собой в этот Центр на Цимбалина – повторяю, бабушку, говорящую по-русски, имеющую при себе свидетельство о рождении мальчика – ей отказали в поездке туда, вместе с ребенком, и отказались ей этого ребенка отдать. Теперь, что я предвижу, судя по тому, что уже началось и что уже пишут: ну, наверное, нам сейчас будут рассказывать о целом букете болезней у мальчика; нам будут рассказывать, что он был обречен, если даже его не отняли бы у матери. Я предполагаю, что пойдут таким путем защиты, ещё и свалят всю ответственность на родителей ребенка. Против них уже пытаются возбудить дело по статье 156 Уголовного кодекса за «ненадлежащее содержание несовершеннолетнего». То есть они оказываются виноваты, что плохо его содержали и позволили его у себя отнять, в смысле, отнять его у матери. Ну как это укладывается в голове у нормального человека, такая цепочка? Повторяю, я думаю, что сейчас спасают честь мундира, будут всячески делать всё, чтобы избежать ответственности полицейских и сотрудников этого Центра на Цимбалина.
Т.Т.: Борис Лазаревич, а вот Вам не удивительно, что этой историей занимаетесь Вы, занимается журналист Таня Вольтская, но консульство Таджикистана абсолютно… не знаю, мне кажется, достаточно индифферентно. И почётный консул Таджикистана был у нас в эфире, и он, Вы знаете, как-то обмолвился, что «ну, таких историй у нас много»; очень много женщин приезжает рожать, умирают, и для них это обыденная история. Из серии «Бог взял, Бог дал, Бог взял». Понимаете? Вам это не удивительно, что такое происходит?
Б.В.: Это не удивительно, это мерзко, я должен сказать. Кстати, ровно то же самое я услышал от какого-то сотрудника таджикского консульства: я в прошлый понедельник пришёл одним из первых в консульство на Фонарный, 3, оставил там цветы – там возник маленький импровизированный мемориал. И вышел человек из консульства. Я представился, сказал, что я депутат, выразил соболезнования, извинился за то, что подобное могло быть у нас в городе. Во-первых, он был страшно напуган; во-вторых, всё, что он мог мне сказать, было то же самое: вот, мол, Бог дал, Бог взял. Ну куда это годится? Я понимаю, что ему сейчас страшно, видимо, нет команд. Кстати, если это не первая такого рода история, мне хочется спросить, а почему же господин почётный консул и его коллеги молчат? Почему об этом никому не известно? Почему они не обращаются к депутатам, к журналистам?
Т.Т.: А потому, что они довольствуются информацией из больницы о том, что действительно пациент был обречен. Ведь если бы общественность не подняла эту историю, она могла бы завершиться так, как в принципе завершилось очень много разных историй.
Б.В.: Могла. Мне кажется, что, конечно, это связано, в том числе, и с тем, что так называемые нелегальные мигранты и мигранты вообще, с точки зрения правоохранительных органов и, особенно, наших многих чиновников, - это люди, у которых нет никаких прав, с которыми можно делать всё, за которых никто не заступится, за которых никто на улицу не выйдет, никто митинг не соберет. Кстати, могу сказать нашим слушателям, что только что комитет по законности отказал Тане Вольтской, журналистке, и Наташе Сивохиной, известному общественному активисту, в митинге на следующие выходные на Марсовом поле в память о погибшем мальчике и с требованием провести расследование и наказать виновных. Предложили пойти в Полюстровский парк, как обычно. Это тоже очень ярко, на мой взгляд, демонстрирует отношение наших властей к этой истории и, к большому сожалению, оптимизма не внушает.
Т.Т.: То есть митинга не было?
Б.В.: Я не исключаю, что будет. Я посоветовал заявителям срочно подать заявку на так называемое «специально отведенное место» на Марсовом поле. Правда, там до 200 человек, но там практически не могут отказать, и там сокращенные сроки подачи заявки, то есть можно успеть и можно гарантированно получить место, где можно собраться и выразить свою скорбь, свой протест. Это вариант, который мы уже много раз проходили, называется «отработанная технология». Но повторяю, сам факт, что в Петербурге не хотят допустить в центре города митинг на эту тему, тоже очень наглядно демонстрирует отношение наших властей к этой истории.
Т.Т.: Ну, действительно, в этой истории очень много можно «замотать», и дело будет оставлено нераскрытым.
Б.В.: Я очень боюсь, что «замотают», я сразу написал прокурору, что очень опасаюсь прекращения этого дела по тем или иным мотивам и что виновными объявят родителей, а дальше скажут: «ну, никто не виноват, так получилось». Сам умер от букета неизлечимых болезней. Повторяю, что всё это чудовищно; тем, кто равнодушно относится к этой истории, я могу только не то чтобы посоветовать… только задуматься, а если бы это был ребенок даже не их, а их знакомых, их друзей, вот с ними такое бы произошло? Я знаю, что в Краснодарском крае, кстати, случилась очень похожая история с мальчиком Родионом Тонких, по-моему, который сын детдомовцев и который тоже скончался, будучи отнятым от родителей. То есть здесь дело, конечно, не в национальности, дело в отношении: что мигранты, что детдомовцы – это такие социальные группы для нашей полиции, которые прав не имеют и в отношении которых можно себе позволять всё, не опасаясь ни возмущения, ни общественного сопротивления, ни того, что за них кто-то, облеченный полномочиями власти, будет заступаться.
Т.Т.: Ну простите, ну мать ребенка тоже должна нести ответственность; она незаконно живет в Петербурге, понимаете? Здесь, наверное, должно быть взаимно. Если она знает, в какую страну она приезжает, то, наверное, стоит подстраховать себя и сделать так, чтобы никоим образом к ней не придрались, к её документам?
Б.В.: Я согласен, что нарушение, наверное, имело место быть. Но, во-первых, насколько я знаю, мать забеременела уже здесь, и там подавали документы; были основания для того, чтобы попытаться всё-таки сделать законным её пребывание тут, тем более, что та же бабушка и отец живут совершенно законно. В любом случае, от того, что было совершено всего лишь административное нарушение, не должна зависеть жизнь маленького человечка. А жизнь эта потеряна. Вот это самое страшное. Можно сколько угодно ссылаться на инструкции, на законы, но человеческая жизнь пресеклась. Это страшно. Вот мы сейчас горюем все вместе над погибшими в авиакатастрофе, но так же цена и одной человеческой жизни - как двести четырнадцать. Здесь не может быть никаких количественных сравнений.
Т.Т.: К вопросу о той истории, которая не может замалчиваться: это история совершенно свежая – крымско-татарский телеканал ATR. Правоохранительные органы проводят обыски в этой редакции, изымают компьютеры, журналистов на место проведения обысков не допускают.
Б.В.: Да, я в курсе. Идёт преследование крымско-татарских журналистов, что вполне естественно для нынешних российских властей…
Т.Т.: Это национальная история абсолютно?
Б.В.: Нет, эта история связана с тем, что крымские татары фактически единственная общность, которая имеет все права на то, чтобы считать Крым именно своей исторической родиной, что они (люди, которые их представляют) очень скептически отнеслись к тому, что у нас называется «присоединением Крыма», что они крайне критично относятся к нынешним крымским властям, и понятно, что с ними за это сводят счеты. Вы же знаете, что лидерам крымско-татарского народа, Джемилеву и Чубарову, запрещен въезд в Крым, против них возбуждаются дела, запрещается упоминать понятие «меджлис» - это орган, который объединяет крымских татар. Ну, повторяю, это всё очень напоминает те репрессии, которые уже имели место в отношении крымских татар в сталинские времена, мы же хорошо помним, как их выселили всех из Крыма, и только через много лет им удалось вернуться. Вот теперь вторая волна репрессий против них.
Т.Т.: Здесь эту историю не «замотают»? Или как?
Б.В.: У меня есть большие сомнения в том, что эта история вызовет у нас в стране большой общественный резонанс.
Т.Т.: И не больше.
Б.В.: Повторяю, даже очень небольшое количество СМИ, к сожалению, упоминают вообще о том, что это происходит. Потому что это где-то далеко, это где-то в Крыму, это крымско-татарский канал, о котором мало кто знает. Я всячески сочувствую преследуемым, очень надеюсь, что те, кто их преследует, в конце концов, за это понесут ответственность.
Т.Т.: Спасибо. Честно говоря, так я и не поняла, с одной стороны, говорите, ростки пробиваются, с другой стороны, пессимистично смотрите на многие дела.
Б.В.: Нет, я исторический оптимист. Я верю, что если бороться, то результат обязательно будет достигнут. Надо не опускать рук, надо сбивать сметану в масло задними лапками, и мы обязательно добьёмся результата.
Т.Т.: Это было «Особое мнение» Бориса Вишневского.
Прослушать эфир вы можете.
Обсудить новость на Форуме