17:45 05.06.2008 | Все новости раздела "Правое дело / Союз Правых Сил"
Москва: Аббат Сиейс: «Что я делал тогда? Я оставался в живых»
К годовщине якобинского переворота во Франции
2 июня исполнилось 215 лет с момента установления якобинской диктатуры во Франции. Главным – и едва ли не единственным – государственным органом Франции того периода был парламент – Национальный Конвент. Именно в стенах Конвента и происходили основные события: здесь якобинцы захватили власть, здесь же они ее и лишились.
Хотя дата эта и некруглая, но, в годы явного кризиса парламентаризма у нас, в России, это неплохой повод вспомнить о судьбе и уроках самого знаменитого – наряду с британским – парламента мира.
Великая французская революция – неиссякаемый кладезь поучительных примеров. Несколько раз за ее время в высшем органе власти – Законодательном собрании и Конвенте решительное и активное меньшинство, используя радикальные лозунги и апеллируя к толпе, одерживала победу над заведомым большинством.
Термины «левые» и «правые», «болото» – тоже из Конвента. Реальное наполнение этих понятий менялось, но к весне 1993 г. термин «правые» устойчиво закрепилось за жирондистами, вчерашними революционными радикалами, развязавшими «освободительную» войну с половиной Европы. Теперь они хотели остановить «революционное творчество масс», но не тут-то было: «слева» (используя лексику Конвента) их подпирали более решительные и не обремененные излишней моралью якобинцы. Развернулась борьба «жиронды» с «горой». «Горой» называли самых радикальных французских революционеров; они сидели в зале заседаний Конвента сзади, на лавках, поднимающихся вверх.
Национальный Конвент управлял Францией с 20 сентября 1792 г. по 26 октября 1795. Был введен особый, революционный, календарь, первым днем которого стал день открытия заседаний Конвента. На период Конвента пришлись и все 14 месяцев якобинской диктатуры.
В истории парламентаризма французский Конвент занимает исключительное место. Это первый республиканский парламент после Конгресса Соединенных Штатов (и не считая Швейцарскую конфедерацию). С одной стороны, парламентское устройство Франции явилось колоссальным шагом вперед, намного опередив свое время: только спустя почти 80 лет, после череды войн и революций, Франция окончательно стала республикой, первой, кстати, в Европе – опять же, не считая Швейцарию. С другой стороны, в Конституциях 1791 и 1793 годов было столько абстрактных лозунгов и общих деклараций, что большинство из них превратилось в пустые, ни к чему не обязывающие формулы. Самая демократичная из конституций не помешала якобинцам развязать невиданный в Новое время государственный террор, наполнив жизнь миллионов французов ежедневным страхом.
Следует также добавить, что хотя автор идеи о разделении властей Шарль Монтескьё и был французом, а принцип это был прямо закреплен в Конституции 1791 года, Национальный Конвент сосредоточил в своих руках не только исполнительную и законодательную власти, но во многом и судебную.
Так, при Конвенте существовала особая комиссия, отправлявшая в каждый департамент по два комиссара, облеченных широчайшими полномочиями. Эти комиссары (они могли быть депутатами Конвента, а могли и не быть) не просто вполне «законно» решали судьбы отдельных людей – они могли казнить половину населения большого города. Именно это произошло в Лионе, где комиссары Конвента Колло д’Эрбуа, Кутон и Фуше, сменяя друг друга, отправили на эшафот и расстреляли тысячи жителей, разрушив при этом значительную часть города. В Нанте комиссар Каррье уничтожал людей, загоняя их на баржи и топя в море. А посланный в Марсель комиссар Фрерон, казнив несколько сот человек, лишил города названия: теперь он стал называться «Безымянной общиной»; численность населения Тулона сократилась в четыре раза: люди бежали из города любыми путями.
Что касается судебных функций, то Конвент не просто назначал судей: в особых случаях он сам и судил. Так, в январе 1793 г. поименным голосованием был признан виновным и отправлен на гильотину король Людовик XVI.
Национальному Конвенту было подчинено правительство, причем глава кабинета в принципе отсутствовал. Конвент издавал законы, казнил и миловал, объявлял войну и заключал мир. По сути, власть его не была ограничена никаким законом и он правил государством, как абсолютный монарх.
Удивительно при этом, что при такой концентрации власти в руках Национального Конвента, он – до поры, до времени – не был ширмой для диктатуры одного или нескольких людей. Власть Конвента реально была коллегиальной. Председатели его избирались на пятнадцать дней, причем только несколько человек занимали этот пост дважды. Конвент формировал комитеты, главными из которых были Комитет Общественного Спасения, курировавший правительство, и Комитет Общественной Безопасности, ведавший борьбой с «контрреволюцией». В обоих комитетах происходила напряженная борьба «горы» с «жирондой», но доминирования одного или нескольких лиц – опять же, до определенного момента – в комитетах тоже не прослеживалась.
Ситуация, при которой гигантская власть сосредоточена в коллективном органе, состоящем из нескольких сот человек – и при этом ну у кого конкретно, – не могла продолжаться до бесконечности.
***
История Конвента связана одним удивительным феноменом, как раз и оказавшимся определяющим в событиях мая – июня 1793. На депутатов Конвента, избранных от всех департаментов Франции, постоянно оказывала давление парижская чернь, действовавшая при этом отчасти в своих прямых интересах, отчасти просто руководствовавшаяся инстинктом вооруженной толпы, усугубленной безнаказанностью и склонностью к насилию и агрессии.
С началом революции в Париже (впрочем, и в других городах Франции) стало возникать местное самоуправление. Общая ситуация в стране была такова, что власть в нем постепенно захватили наиболее оголтелые и радикальные демагоги. Выборы зачастую сопровождались закрытием всех отделений клубов (аналог современных партий), кроме якобинского; умеренных кандидатов терроризировали, неугодных избивали, жгли избирательные урны, когда результаты волеизъявления обещали быть «неудовлетворительными».
В течение трех лет происходил своего рода отрицательный отбор: если в начале революции на выборных должностях можно было увидеть людей образованных, приличных, пытавшихся реально улучшить жизнь соотечественников, то к 1993 году такие люди просто боялись баллотироваться на выборные должности.
В Париже накануне выборов Марат в трех номерах своей газеты «Друг народа» печатает имена всех «злодеев и негодяев», которые «при посредстве происков» стараются попасть на выборные должности. Далее перечисляются имена обыкновенных людей – врачей, буржуа, бакалейщиков, обойщиков, адвокатов; у всех указана профессия и домашний адрес и дана краткая характеристика: «тартюф, бесчестный и безнравственный человек, полицейский шпион, лихоимец, плут…» . Удивительно ли, что Париж радикальнее почти всех департаментов: здесь обычному законопослушному гражданину апеллировать практически не кому.
В Париже секции (районы) объединились в городской орган – Парижскую коммуну. Коммуна имела свою армию – так называемую Национальную гвардию. «Гвардия» эта, насчитывавшая более 100 тыс. человек и вооруженная пушками, во многом была сродни Петроградскому гарнизону в 1917 г. С той лишь разницей, что Национальная гвардия, состоящая из парижского отребья, даже в принципе не предназначалась для отправки на фронт – а революционная Франция вела в то время войну едва ли не со всей Европой. Парижские «гвардейцы» совершенно официально занимались реквизициями продовольствия в окрестностях Парижа, поисками и арестами «контрреволюционеров», но и «законодательная» работа была им не чужда. С какого-то момента вооруженные санкюлоты Коммуны пристрастились приходить в Конвент и «участвовать в работе» главного органа власти страны. Депутатам, голосующим «плохо», чернь угрожает – это теперь обычное явлением. Обыкновенно «добрые патриоты», как они себя называют, сидят наверху, на антресолях, но иногда могут рассесться прямо на депутатских скамьях, вместе с депутатами, пытаясь голосовать вместе с ними. Якобинцы неизменно защищают хулиганствующую галерку.
Впрочем, к угрозам со стороны радикальных люмпенов депутатам нужно быть готовым и за пределами замка Тюильри, где проходят заседания парламента: на улице, в кафе – везде они могут подвергнуться угрозам и насмешкам. Не раз возникает вопрос об ограничении влияния парижской улицы, о присылке вооруженной стражи изо всех 83-х департаментов Франции. Но осуществить это не так-то просто: идет война, а все инициативы подобного рода блокируются якобинским меньшинством, апеллирующим к «добрым патриотам» Парижа.
Когда умеренные депутаты идут на заседание и проходят через толпу (ведь революционные санкюлоты не работают, они получают официальную зарплату за «работу» в секциях или за службу в Национальной гвардии), они слышат: «К чему выписывать столько человек для управления Францией? Разве их недостаточно в Париже?»
***
С начала 1993 года якобинцы активно провоцирует парижскую чернь на мятеж, справедливо рассчитывая, что в ситуации анархии, в разгуле низменных инстинктов, радикальное меньшинство всегда имеет предпочтительные шансы. Стратегия «банды среди толпы» уже не раз приводила их к успеху.
Но бывшие адвокаты в напудренных париках и отутюженных фраках – а таким был и сам Робеспьер – неплохо, быть может, выступают с трибуны Конвента и выстраивают аппаратные комбинации в комитетах; но общаться с вечно пьяным, уже четыре года не работающим парижским революционным «активом» им сложно. Для этого есть уникальный оператор – 50-летний депутат Конвента от Парижа, издатель и редактор ультрарадикальной газеты «Друг народа» Жан-Поль Марат.
Журналист и бывший врач, Марат любит перечислять, жертвой каких заговоров он пал. Сначала был заговор философов, которые бойкотировали его трактат «О человеке». Потом – заговор докторов, в результате которого Марат якобы потерял практику. И, наконец, заговор академиков: «Академия наук не прекращала против меня в течение десяти лет недостойных преследований, после того, как она убедилась, что мои открытия в области света уничтожали все ее вековые исследования…» .
Началась революция, и здесь Марат нашел себя: он бредит убийствами и это основной мотив практически любых его статей и выступлений. «…Подражайте вашим неумолимым врагам, не выходите никогда без оружия и закалывайте и застреливайте их тут же, чтобы они не могли ускользнуть от вас благодаря затяжкам правосудия».
В самом начале достаточно было нескольких сот жертв: «…Нужно было отрубить 500 голов после взятия Бастилии, и тогда все было бы хорошо». Но его не послушали, и в сентябре 1792 в Совете Коммуны он исчислял число «голов», которые нужно отрубить, уже в 40 тысяч. А уже через шесть недель он требует 270 тысяч казней, «чтобы обеспечить общественное спокойствие» . Нечистый, страдающий экземой, с вечной тряпкой на голове, «Друг народа», как он себя называет, легко общается с парижской улицей.
***
И вот 31 мая 1793 года произошло то, к чему так долго призывали «лучшие люди Франции и Парижа».
31 мая вооруженные отряды Национальной гвардии во главе с командующим Анрио окружили Конвент с требованием ареста 22-х депутатов-жирондистов. Среди них – виднейшие депутаты Бриссо, Гаде, Петион, Верньо… Петиция Коммуны заканчивалась так: «…Заговорщики должны быть изгнаны из Конвента и арестованы. Надо немедленно, тут же, на месте спасти народ – или народ сам себя спасет» .
Для якобинцев это шанс, хотя сами они тоже немного побаиваются разнузданной черни – ведь жирондисты еще вчера тоже были народными кумирами. Но якобинцы в меньшинстве. Для того чтобы арестовать людей, имена многих из которых известны всей Франции, нужны голоса «болота». Депутаты «болота» колеблются; их можно легко понять.
«В этой жестикулирующей толпе, при полусвете дымящихся ламп, - пишет Тэн, - среди возни трибун нельзя разобрать какое предложение голосуют; нельзя разобрать, кто сидит, кто встает, и таким путем проходят два декрета…» .
День 31 мая закончился неким компромиссом – Конвент не выдал своих коллег. Но якобинцы уже чувствуют запах абсолютной власти. Вечером того же дня Робеспьер в якобинском клубе с трибуны заявляет, что дня 31 мая «недостаточно», что нужна новая революция. Марат побежал в городскую ратушу и подал Коммуне «совет» не складывать оружия до окончательной победы. На следующий бесноватый «Друг народа» взобрался на каланчу и бил там в набат.
2 июня вооруженные парижские санкюлоты вновь блокируют Конвент. Никто не может выйти из зала.
Один из видных депутатов предложил всему Конвенту выйти на улицу и побудить собравшихся разойтись. Конвент принял это предложение, но Марат выбегает на улицу и требует от Анрио задержать Конвент до тех пор, пока тот не будет вынужден издать декрет об аресте депутатов-жирондистов. Анрио, сидящий на лошади, нагло требует от председателя Конвента выдачи «22-х виновных».
Наконец, депутаты решаются пожертвовать своими коллегами и Марат, ставший диктатором на день, берет список и начинает его править: вычеркивает одни имена и заменяет их другими. В результате список увеличился еще на семь фамилий.
Заключительное голосование: «против» – 50 человек, почти две трети (!) воздерживается. Но и этого достаточно: депутатов «горы» больше, чем проголосовавших «против»; вместе с «горой» голосует сидящая на депутатских скамьях парижская чернь.
Почти все арестованные, за исключением тех, кому посчастливилось бежать, в ближайшие месяцы будут казнены.
Видный жирондист, бывший министр внутренних дел Ролан успел бежать. Тогда арестовали его жену, хозяйку политического салона. За ней пришли прямо сразу, не дожидаясь окончательной развязки, в полночь 1-го июня 1993. Через четыре месяца ее казнят.
Наступила эра якобинской диктатуры – 14 месяцев, которые навсегда запомнили те французы, которым посчастливилось благополучно ее пережить.
***
Вотируя арест своих коллег по Национальному Конвенту, и видя, как легко меняется их список, у депутатов был, разумеется, повод предположить, что продолжение еще последует. 75 депутатов подписали протест против событий 31 мая и 2 июня. Но главное было сделано, а протестами якобинцев было не напугать. 28 июля двадцать депутатов были объявлены изменниками отечества; декретом от 3 октября сорок один депутат были преданы суду революционного трибунала, а те самые 75 подписантов арестованы. Эти цифры частично пресекаются, но в общей сложности порядка 140 депутатов-жирондистов подверглось в 1793 г. проскрипциям. Продолжались репрессии против депутатского корпуса и в 1794, хотя цифры здесь скромнее. Так как жирондистов уже почти не осталось, взялись за «социально близких». Достаточно назвать такие имена членов Конвента, как Жорж Дантон, Камилл Демулен, Делакруа, «личный враг Бога» Анахарсис Клоотц, Эро де Сешель; среди них как «умеренные», так левые радикалы – гарантий безопасности и жизни не имел никто.
Власть от якобинцев вообще – начала быстро переходить к Комитету общественного спасения, а точнее – к Робеспьеру и его ближайшему окружению.
О суровых буднях Конвента эпохи террора осталось немало воспоминаний. «Вдруг появляется какой-нибудь депутат, красный, задыхающийся, взволнованный перенесенной борьбой… Его объявили вне закона, и вот уже стража уводит его». Большая часть из 75-ти жирондистов была арестована именно так; их провели между двумя рядами ревущей, требующей непонятно чего толпы и заперли в кордегардии. Толпа с громкими криками следовала за ними, а когда их заперли, бросилась к окнам, чтобы рассматривать, как диких зверей в клетке, своих вчерашних кумиров .
Все теперь могло стать роковым: взгляд, жест, шепот, улыбка. За многими видными депутатами следят, и только девятое термидора спасает их от гильотины. Но так везет не всем: к примеру, депутат Осселен был гильотинирован 16 июля, за 11 дней до падения якобинской диктатуры.
Арест могла спровоцировать и одежда. Все стараются походить на санкюлотов. Чем костюм проще – тем лучше. «Нужно быть Робеспьером, чтобы позволить себе быть прилично одетым» - заметил современник .
Барер, один из видных депутатов и член Комитета Общественного Спасения во времена Робеспьера, спустя двадцать лет писал: «У нас было только одно чувство – чувство самосохранение, одно желание – спасти нашу жизнь, которой, как полагал каждый из нас, угрожала опасность. Гильотинировали своего соседа для того, чтобы он не смог гильотинировать вас».
«…Несчастные, трепещущие при малейших событиях, – цитирует Ленотр историка Жака Дюлора, в прошлом депутата Конвента, – депутаты робко проскальзывали в зал Собрания; они боялись обратить на себя внимание и при первых признаках волнения бежали к дверям и скрывались. Когда Амар (видный член Комитета Общественной Безопасности – В.М.), хорошо знавший свою аудиторию, читал рапорт об обвинении тринадцати дантонистов, он принял следующие меры предосторожности: прежде чем начать говорить, он потребовал, чтобы все двери были закрыты и никто не мог уйти...»
«А как же кворум?» - спросим мы. Ведь если депутаты отправляются на эшафот десятками, другие спасаются бегством – то неужели не было проблем с кворумностью пленарных заседаний? Кроме того, часть депутатов постоянно находятся в качестве комиссаров Конвента в войсках (идет война) и в провинциях.
Да вот в том-то и дело, что регламент Конвента не подразумевал кворума, освобождая узурпаторов от массы условностей.
Всего в Конвенте должно было заседать 783 депутата: 749 от департаментов Франции и 34 от колоний. Но последних, однако, было избрано лишь 18.
Довыборов для занятия вакантных депутатских мест не было; избирательные собрания сразу определили 298 кандидатов, которые по мере необходимости (смерть депутата, сложение полномочий) будут занимать освободившиеся места. (Любопытно, что те немногие жирондисты, которые остались в живых и после падения Робеспьера вернулись в Конвент, заседали там вместе с депутатами, получившими их мандаты.) Но и с учетом «заместителей» ситуация с кворумом выглядит для современного человека дикой.
Почти сразу после начала работы Конвента многие депутаты прекратили туда ходить: они не хотели слушать бесконечные речи, стилизованные под выступления знаменитых римлян. Но на голосование о виновности Людовика XVI 16-17 января 1993 г. – была проведена специальная работа – удалось собрать 720 депутатов. Эта цифра оказалась максимальной для Конвента, никогда к ней больше не удавалось даже приблизиться: следующая за ней цифра голосующих по важному вопросу – 485.
После событий 31 мая – 2 июня, количество депутатов в зале колебалось обычно в диапазоне от 300 до 350 человек, в разгар террора опускаясь до 250, а однажды, 25 июля 1793 года, решения принимали 186 депутатов .
Ленотр замечает, что многие историки и художники допускают ошибку, изображая зал заседаний Конвента наполненным депутатами, которые толпятся, протискиваются друг между другом. На самом деле зал заседаний в Тюильри был огромным, слишком большим для малого числа членов Конвента, принимавших обычно участие в заседаниях. Они были рассеяны по нему и как бы терялись среди скамей, опустошенных арестами и казнями.
При отсутствии понятия кворумности заседаний перед якобинцами не стояло проблемы довыборов, административного ресурса и т.п. Достаточно было уничтожить самых строптивых и запугать остальных так, чтобы они перестали ходить на заседания.
Аббат Сийес, виднейший деятель первых лет революции и автор знаменитой брошюры «Что такое третье сословие?», был депутатом Конвента, но за два года он не проронил ни слова. Он снова вынырнул на поверхность в 1795, стал даже одним из консулов. Когда Сийеса спросили, что же он делал все эти годы, он ответил: «Я оставался в живых».
К сожалению или к счастью, сам главный творец «народной революции» (так называли события 31 мая – 2 июня в советской публицистике) после окончательного торжества «истинных патриотов» в парламенте не прожил и полутора месяцев; все мы знаем картину Давида «Смерть Марата».
В ванной комнате в квартире Марата на улице Кордельеров висела карта Франции, разделенная на департаменты; около нее были повешены два пистолета, а выше, над всем этим была выведена крупными буквами слово «СМЕРТЬ». Эта инсталляция производила, видимо, достойное впечатление на посетителей, которых побывало здесь достаточно: в последние месяцы жизни «Друг народа» страдал каким-то кожным зудом и значительную часть дня проводил в большой медной ванне в форме башмака. Здесь же он, дабы не тратить время зря, и принимал ходатаев по разным делам. Здесь-то 13 июля 1793 г. молодая дворянка Шарлотта Корде и воткнула ему в грудь кухонный нож.
***
Последние месяцы якобинской диктатуры Конвент стремительно деградирует, передавая все новые и новые свои полномочия Комитету Общественного Спасения. Так, Конвент отказывается от прерогативы формировать свои внутренние комитеты: их теперь назначает КОС, а Конвент только утверждает их состав.
Когда-то еще жирондисты провели постановление, по которому Конвент мог привлекать к суду трибунала и своих депутатов. 10 июня 1794 по представлению ближайшего соратника Робеспьера Кутона был принят проект, согласно которому для привлечения к суду депутата Конвента больше не нужно было санкции самого Конвента – достаточно было письменного приказа Комитета Общественного Спасения. Даже прокурор революционного трибунала Фукье-Тенвиль, отправивший на эшафот тысячи людей и сам казненный за это после 9-го термидора, высказал по этому поводу вялый протест. «Так могут говорить только аристократы» - якобы ответил ему Робеспьер.
В Комитете Общественного Спасения Робеспьер и его ближайшие сподвижники имели решающее слово (хотя фактического большинства они там не имели и даже не приближались к нему), и стоит ли удивляться, что с этого момента несколько десятков депутатов больше не ночевали дома.
***
Впрочем, находиться в бегах депутатам оставалось недолго. 9 термидора II года (т.е. 27 июля 1794) робеспьеристов свергли; на следующий день их отвезли на площадь Карусель, на эшафот. Здесь архитекторы террора и сами смогли, наконец, «заглянуть в национальное окно», как шутили в революционном Париже про гильотину. Вместе с Робеспьером, Сен-Жюстом и Кутоном, в одной из телег везли и главного партнера Марата в описываемых выше событиях – генерала Анрио.
Якобинцев – удивительно, но факт – лишил власти Конвент; тот самый, бесправный, униженный, с полупустыми скамьями. Но это уже совсем другая история.
Новая элита, так называемые термидорианцы, не несли миру никакой вселенской идеи. Они вообще ничего не несли, а только брали. Термидорианцы были корыстны, вороваты, циничны. Но никогда, кажется, парижане не были так рады ворам: с их приходом террор закончился: в Париже, да и во всей Франции можно было теперь спокойно ночевать дома.
Не рады были, впрочем, парижские люмпены. Еще дважды – в апреле и в мае 1795 г. – они врывались в Конвент и требовали принятия нужных им решений. Был даже проголосован декрет о реквизициях хлеба в департаментах в пользу Парижа. Но повторить 2 июня 1793 г. им было не суждено. Теперь «гора» имела только жалкую фракцию (впрочем, снова активно поддержавшую инсургентов), а депутаты были научены горьким опытом. После второй атаки на Конвент Национальная гвардия и вооруженные формирования парижских секций были разоружены, а наиболее рьяные их руководители, вместе с «последними якобинцами», отправлены на гильотину.
***
Депутатам, пережившие террор, Директорию, Консулат, наполеоновские войны, не суждено было спокойно дожить свои дни. Вернувшиеся на французский трон Бурбоны вспомнили, что именно Конвент отправил на гильотину Людовика XVI. 12 января 1816, как раз к годовщине вынесения приговора, был принят закон об изгнании цареубийц: все депутаты, голосовавшие в Конвенте за казнь короля, должны были покинуть территорию Франции. Лишь некоторым удалось избежать этого, но большинству на старости лет пришлось уезжать заграницу. Здесь-то многие бывшие депутаты и написали мемуары: из них, в том числе, мы и знаем подробности событий, происходивших во дворце Тюильри 215 лет назад.
Владлен Максимов,лидер МГО СПС
Обсудить новость на Форуме