12:15 07.08.2007 | Все новости раздела "Партия Социальной Справедливости"
Коррупция - это удобно
Как известно, Юрий Деточкин из великого фильма "Берегись автомобиля" - человек, который видел воровство, но не замечал коррупции. Кажется, что Юрий Деточкин подобен платоновскому "глупцу" - он видит лошадей, но не видит "лошадность". Не отсюда ли и вся притягательная наивность этого героя, социалистического киника, очищающего Человека посредством изъятия "нечестных" машин?
Наивность всегда демонстрируется через отсылку к "незнанию" определенного языка: разве тогда, когда Деточкин похищает в конце фильма "не тот автомобиль", он не совершает некой лингвистической ошибки - подобно тому, как мы могли бы буквально понять какую-то идиому? Быть может, буквалист Деточкин, не желающий "уметь жить" (по выражению Димы Семицветова), - это как раз то существо, которое, уже по логике фильма, должно подвергаться вытеснению, поскольку предполагается, что таких наивных остаться не должно. Исполнилась ли эта социальная программа "просвещения наивных"? И не она ли задавала коррупцию в качестве некоего базиса социальности?
* * *
Постоянно возобновляемая в массмедиа и в публичных дискуссиях тема воровства и коррупции российской бюрократии давно структурировалась так, что на первый взгляд "позицию власти" по отношению к ней определить достаточно сложно. Конечно, власть всегда "борется" с коррупцией, иначе вроде бы и нельзя. Это поистине титаническая борьба с очевидным оттенком борьбы с собой.
Но "реальность" не такова. Она расположена в зазоре между риторикой показушной борьбы с коррупцией до победного конца, которая лишь скрывает факт тотальной коррумпированности, и неприкрытым цинизмом власти бюрократии, которая в итоге присваивает себе коррупцию как необходимость для своего полноценного функционирования, как свою истину и с успехом в ней обживается. Именно последнее обеспечивает трактовку власти как воровского закона.
Колебание между двумя этими позициями задает в целом весь горизонт политических высказываний и в том числе гневной риторики "борцов с режимом". Позиции, которая бы отрицала тотальную коррумпированность и представляла бы российскую политсистему в качестве варианта нормы - отчасти коррумпированной, отчасти борющейся с коррупцией - просто не существует, если только это не декларативная позиция самой власти, которая даже не стремится к тому, чтобы в нее серьезно верили.
Однако внимательное наблюдение за разговорами о
Стабфонде или, скажем, министре Зурабове может подсказать очевидно простую мысль. Прежде всего, сама коррупция стала единственным языком, словарем - как процессуальным, так и ментальным. Коррупция - это то, что позволяет сделать хоть что-то, чему-то состояться, и одновременно то, что определяет мысль об этом состоявшемся. Коррупция стала языком, единственно возможным в тех условиях, где институты и поддерживающие их дискурсы кажутся чересчур "дорогостоящими": зачем нам строить эти сложные институты, все эти системы опосредований и репрезентаций, если можно просто "договориться"?
Таким образом, коррумпированность оказывается "договором" до договора, самим базисом любой конвенции, который презрительно отмахивается от каких-то более сложных и "структурных" форм коммуникации и действий. Коррумпированная бюрократия - это вариант минимальной социальной lingua franca или koine. Ведь коррупция - это удобно, она обладает свойствами "удешевления" социального и одновременно повышения его "эффективности" при наименьших затратах, то есть она создает "дешевое и сердитое" общество.
Преимущества коррупционно-организованного общества очевидны, когда о них говорят совершенно "простые люди", которые, конечно, при случае не преминут поддержать разоблачительный топик ("эти все украли!"): "Проще дать, чем сделать по закону". В известном смысле закон в России не отвергается и не искажается, как обычно думают западные и либеральные критики, а служит единственной функциональной цели - он является "доказательством от противного" социального блага коррупции. Ведь если бы все дело было в законе, "социальный организм" неминуемо остановился бы. Коррупция - это дух закона, который в принципе не может ужиться с его буквой.
Но, с другой стороны, это, конечно, не все, потому что удобство языка коррупции как буквально языка с минимальными издержками, требуемыми для концептуализации и разрешения любой проблемной ситуации, еще не определяет отношения к нему его субъекта. Так вот здесь-то и обнаруживается радикальное новшество современной российской бюрократии - она сделала с коррупцией примерно то же, что Мишель Фуко сделал с сексуальностью (когда расшифровывал "викторианскую" сексуальность в пику ходовой теории репрессии). То есть вместо абстрактной, "законной", "нормальной" "репрессии" (или вечной "борьбы") коррупция теперь существует в модусе создания-для-управления. Коррупция - это плоть управления. Это возможно именно потому, что в конечном счете в коррупции-как-языке идеально выполняется формула "medium is the message" (то есть это истина не денег товарного обращения, а денег коррупции). В отличие от сексуальности, коррупция идеально совмещает возможности практики и собственно языка-выражения.
Поэтому-то изменяется весь режим концептуализации и присвоения коррупции, который на поверхности - для внешнего потребителя - по-прежнему представляется как "коррумпирование" и борьба с ним. Традиционно коррупция истолковывается на фоне бюрократии как стремящегося к идеальному состоянию корпуса, который проблематичен именно из-за своей индивидуации. Бюрократия прозрачна и рациональна, но бюрократы - необязательно. Идеальная бюрократия не имеет лиц в смысле физических лиц. Однако реальная бюрократия коррумпируется именно за счет такого физического членства - отдельные бюрократические аскеты уступают зову плоти, телесного разложения, то есть коррупции. А затем могут заняться ее вытеснением и бичеванием. В России же все совсем иначе. Коррупция должна производиться бюрократией как классом - это и есть ее основной, ведущий продукт, одновременно оказывающийся условием для ее, бюрократии, функционирования. Производится она в режиме - в том числе - некоего коллективного автодидакта, в котором познается "дело" и одновременно "жизнь" ("Ну почему жулик? Человек умеет жить!"). В результате коррупция становится единственной операциональной стихией, через которую и идут все интеракции и через которую институциализируется значительная, если не вся, система власти.
Как следствие, бюрократия определяется именно таким управлением коррупцией и посредством нее, а не каким-то внешним образом, через социальную функцию и т.п. Соответственно, статус отдельного индивида в системе российской бюрократии по отношению к западной изменяется. Теперь это уже не критическая точка и место постоянного "испытания", которые подвергаются атаке извне (со стороны менее просвещенного общества, склонного давать на лапу), а именно пункт просвещения-коррупцией, распространяемой из центра, который одновременно и вне, и внутри бюрократии.
На уровне действия индивид-бюрократ берется одновременно как тот, у кого нужно - в лоне бюрократии - развить способности к коррупционному обиходу (как в "Звездных войнах" Лукаса джедаи развивают "силу" падаванов), и как тот, кто "объясняет" преимущества коррупции - именно за счет действий, а не слов - непросвещенному населению. Коррупции не учат словом, коррупция требует тренировок. Таким образом, существо российской бюрократии не лишено определенного "цивилизаторского проекта", под которым и следует, вероятно, понимать так называемый "особый путь" или построение какой-то "российской цивилизации". В конце концов, этот проект по своей конструкции рефлексивно превосходит как "простое воровство", которое требует "нормы" социального фона, так и вечную "борьбу" с коррупцией, которую невозможно оставить (борьба здесь также оценивается как хитроумный коррупционный ход, что-то вроде особо меткого и закрученного аргумента в рамках общей, всеми разделяемой схоластики).
В качестве примечания можно обратить внимание на то, что к коррупции-как-языку неприменимо "наивное" возражение, будто коррупция не может быть тотальной - подобно тому, как преступление требует "нормы" общества. Для трансцендентальной коррупции, то есть коррупции как условия возможности существования общества и бюрократии, этот аргумент не проходит.
* * *
В деле развития коррупции и просвещения населения бюрократией, впрочем, предстоит еще сделать очень много. Нельзя сказать, что типология основных вариантов коррупционных взаимодействий своевременно пополняется новыми образцами, не говоря уже о выводе новых программ коррупции или производства для них "апдейтов", "заплаток" и новых социальных "драйверов" - средств связи социального hardware и soft-а коррупции.
Еще хуже ситуация с населением - оно просто-таки не знает о коррупции почти ничего, во всяком случае, гораздо меньше, чем о квантах и атомах. А ведь это важнейшая составляющая его жизни. Зачастую русский человек просто не в состоянии понять - где, кому, за что и как нужно и можно дать. Экономическая оценка издержек такого незнания - задача для российских экономистов будущего. Прискорбно, что огромная часть российского народа по-прежнему пребывает в состоянии коррупционной неграмотности или даже коррупционной невменяемости. Деточкины все еще среди нас, пусть они и не настолько активны.
Перестройка с ее лозунгами, кстати, усугубила эту ситуацию и привела к тому, что распространение коррупционного просвещения было заторможено и почти поставлено вне закона. Людей лишили важнейшего права - права на знания. Для исправления ситуации можно рекомендовать введение в старших классах школы базового курса "Этика и практика правильной коррупции". Впрочем, начинать можно и раньше, с факультатива для любознательных школьников - например, в виде уроков "Занимательной коррупции" (с непременными историями и "формулами успеха") или кружка "Молодой коррупционер". Еще более необходимо ввести курс во всех вузах, сделав "Основы коррупционного управления" обязательными для студентов всех специальностей - наравне с физкультурой и философией.
Сейчас, правда, можно заметить, что коррупционное воспитание может приобретать нестандартные, прямо скажем, передовые формы. Например, в разговорах о сексуальных практиках на Селигере за 50 рублей мало кто обратил внимание на тот факт, что само по себе такое вмешательство денежной формы в негигиеничные развлечения молодежи по меньшей мере странно. Это прямо-таки новация! Не имеем ли мы дело с попыткой с малых лет привить наиболее рациональную и наиболее нейтральную аксиому языка коррупции, а именно то, что "ничего не бывает бесплатно"?
Так что партиям и движениям, ратующим за социальную справедливость, можно порекомендовать делать ставку не на распространение этики и эстетики Деточкина, а на последовательное преобразование Деточкина в просвещенного коррупционера.
Если невозможно лишить власть коррупции, значит, пора перейти к другой тактике. Нужно отнять у власти и элит привилегию на коррупцию. Даешь коррупцию для всех! По крайней мере, такая практика, если она существует в форме привилегированного доступа к знаниям о коррупции, - несомненное зло, и оно должно быть искоренено не позднее предстоящих парламентских и президентских выборов.
Дмитрий Кралечкин
5 августа 2007 г.
Русский Журнал
http://www.russ.ru/
Обсудить новость на Форуме