15:45 11.10.2007 | Все новости раздела "Другая Россия / НБП"
Зурабов и Громов
Их освободили практически одновременно. Громова — в августе, Зурабова — в сентябре. Зурабова — от обязанностей министра. Громова — из уфимской колонии. Их судьбы пересеклись три года назад, 2 августа 2004 года
Нацболы тогда проникли в зурабовский кабинет, вывесили оттуда плакат с протестом против монетизации льгот и выкинули в окно портрет президента. Их повязали и инкриминировали злостное хулиганство.
К точке встречи они пришли разными путями. Михаил Зурабов родился в 1953 году в Ленинграде. Громов родился в 1974 году в Чебоксарах. Родители у обоих простые служащие. Зурабов окончил школу без проблем и поступил в Ленинградский институт водного транспорта. У Громова до седьмого класса тоже не было проблем, он учился в музыкальной школе, освоил трубу и как лучший трубач съездил в Артек. Проблемы начались в подростковом возрасте, поскольку он часто конфликтовал с учителями, защищая свое достоинство, и после девятого класса пошел на завод фрезеровщиком. Там он сдал сначала на второй, потом на третий разряд, а попутно дружил с полковником Степановым, ныне военруком, потерявшим в Египте полголени. Степанов сочувствовал коммунистам и познакомил Громова сначала с газетой «Завтра», а потом и с «Советской Россией». В 1990 году Громов прочел большое интервью Эдуарда Лимонова и проникся к нему симпатией. Но Лимонов был далеко — в Париже.
После третьего курса Михаил Зурабов перевелся в Московский институт управления на факультет экономической кибернетики, который и окончил в 1975 году. Ему было 22 года. Вскоре после этого он женился. Громова большая любовь настигла раньше — ему было 18, когда он поехал к другу в Череповец, зашел к нему в училище искусств и ремесел и увидел девушку нечеловеческой красоты. Он так и рассказывает — «нечеловеческой красоты»; речь у него вообще, как у всех самоучек, книжная, с чеканными формулировками. Громов так и остался в Череповце, поступив в училище искусств, но девушка, столь поразившая его, отдала предпочтение его другу. С тоски Громов ушел в армию. Можно было, конечно, откосить, тем более что нашелся педагог, исключительно высоко оценивший его музыкальные таланты и готовый протежировать. Но Громов бескомпромиссно отправился служить в Архангельскую область и сделался там старшим стрелком-пулеметчиком.
Михаил Зурабов после института работал сначала там же, ассистентом, а потом у Станислава Шаталина во ВНИИ системных исследований, аспирантом. А Громов вернулся в Чебоксары и устроился к своему крестному в помощники — крестный занимался рекламой, и Громов пошел в его агентство курьером. Вскоре он встретил еще одну красивую девушку и женился на ней. Крестному она тоже понравилась — Громов обладает способностью выбирать девушек, вызывающих всеобщий восторг. Крестный обиделся, что она предпочла Громова, и ему пришлось искать другую работу. Как раз в это время в Россию вернулся Лимонов. Громов прочел о создании Национал-большевистской партии, приехал в Москву и сказал: я хочу к вам вступить и готов создать отделение в Чебоксарах. Он его и создал — небольшое, человек 25: «НБП берет не числом, а эффективностью».
Эффективность была выдающаяся. В 1998 году в Чебоксарах уволили одного журналиста — за резкие выступления в адрес городского начальства. В знак протеста Громов зашил себе рот и снял это событие на видеокамеру. «Специально надел черные очки, чтобы не видно было, как глаза слезятся. Довольно больно было, у меня на каждую дырку пять минут уходило. Потом врач-профессионал сказал, что за пять минут весь рот можно прошить туда и обратно и что чем медленней — тем больней». С зашитым ртом он пошел на центральную чебоксарскую площадь и привязался там металлическим тросом напротив городской администрации. Когда его отвязали, он сквозь сшитые губы попросил ножницы — просьбу не поняли и очень смеялись. Местный прокурор отнесся к Громову сочувственно: ему казалось, что раз нацбол, то против евреев. Громов вынужден был его разочаровать, сказав, что он за русских, но не против никого. Вообще, сказал он, главный враг человека — чиновник.
С начала перестройки Михаил Зурабов считался одним из самых перспективных сотрудников Шаталина. С начала стабилизации Громов считался одним из самых безбашенных и рисковых нацболов, бессменным участником множества шумных акций. Однажды они с единомышленниками взобрались на самую высокую чебоксарскую башню под названием куранты и стали кричать оттуда, что народу задерживают зарплаты, а также замучили коррупцией. К ним туда влезли по пожарной лестнице и спустили в отделение, но потом выпустили.
С 1992 года Михаил Зурабов стал гендиректором страховой компании МАКС, с 1998-го — заместителем министра здравоохранения России. Служебный рост Громова был не столь стремителен: он стал корреспондентом «Лимонки», по которой я его и заметил. Не знаю, как он там проводит акции, но пишет очень хорошо — ярко и зажигательно, несколько в эсеровском духе.
В марте 2004 года Михаил Зурабов стал министром здравоохранения и социального развития РФ. Громову не понравилась политика Михаила Зурабова.
— Я не верил, конечно, что после нашей акции его снимут. Но мне казалось, что надо дать людям понять, жертвой чего они становятся. Сами они не понимают, поэтому надо объяснить. Я не помню сейчас, кому именно принадлежала идея захвата. Это как-то одновременно многие решили. Потому что когда старики выходят перегораживать дорогу — это, в конце концов, никого не трогает. Надо было прийти туда, к самому Зурабову. При этом мы ничего не повредили, ни одного стула не сдвинули.
— Как вас туда пропустили вообще?!
— Это целая техника. Надо всегда брать с собой очень красивую девушку. Охрана смотрит на девушку и пропускает, ничего не заподозрив.
Очень красивая девушка была с ними и на этот раз. Ее потом отпустили, а пятеро нацболов получили разные сроки. Громов получил три года, да вдобавок в суде ему сломали нос. Прямо в перерыве одного из судебных заседаний. За то, что он сделал охраннику замечание — тоже что-то насчет человеческого достоинства.
Тогда после одного из судебных заседаний с прокурором случилась истерика, и больше он в судах не присутствовал.
— Вы не знаете, Макс, что он сейчас делает?
— Насколько мне известно, занимается трудоустройством отсидевших. Я на него зла не держу — он человек подневольный и, кажется, неплохой, если так сорвался.
С августа 2004 года, когда пути Громова и Зурабова пересеклись, их биографии развивались параллельно — в том смысле, что оба получали за свою деятельность очень много нареканий. Из трех лет заключения Громов провел в штрафном изоляторе около 250 суток — главным образом за то, что делал замечания офицерам. Он требовал, в частности, чтобы в разговорах с ним не употребляли мата. «Я сам никогда не матерюсь, это все знали еще на этапе, и не потому, что я не знаю этих слов. Я знаю, может быть, такие слова, каких там вообще никто не знает. Но у меня принцип Губермана: даже чтобы плюнуть во врага, я не набираю в рот говно».
Михаил Зурабов все это время тоже выслушивал нарекания. Кажется, его держали на должности специально, чтобы все на него валить. Больные жаловались на то, что бесплатных лекарств не достать. Инвалиды — на дороговизну больниц и ничтожность пенсий. Журналисты — на нежелание и неумение Зурабова разъяснять собственную политику. Все только и ждали, когда Зурабова снимут, намечали это событие на осень — зиму 2007 года, но допускали, что это может случиться досрочно. Что Громова выпустят досрочно — никто не верил, но его освобождения тоже очень ждали. И дочь, и жена, и товарищи, которым он писал регулярные бодрые письма мелким четким почерком. В письмах было много цитат из стихов, особенно из Максимилиана Волошина. Михаил Зурабов, говорят, тоже любил Волошина, но другого, и даже считался одно время его человеком. Потом Волошин ушел, а Зурабов остался.
В августе 2007 года Громов вышел на свободу и приехал в Москву. Здесь он поселился у друзей и начал работу над книгой о своем тюремном опыте. Книга получается страшная и веселая, полная невероятных историй и убийственных подробностей. Однажды он включил телевизор и увидел программу «Времечко», ведущая которой Наташа Козаченко, хлопая в ладоши, сообщила залу о снятии Зурабова.
— Честно говоря, это был для меня шок. Я не верил, что его снимут. Мне казалось, он вечный громоотвод. Умом я понимал, разумеется, что в новом правительстве он не жилец, но он всегда казался таким неистребимым.
— Но скажите, Макс: вот вы когда-то сели, чтоб его сняли. У вас был плакат с требованием его отставки. И вот его сняли, но не снизу, а сверху, как все у нас делается. У вас нет ощущения, что вы даром потратили три года жизни? Что вы отсидели, в сущности, ни за что и без толку, потому что его бы и без вас спокойно убрали перед выборами?
Этого вопроса Громов не ждет. Он не предполагает во мне такой наивности.
— Ну и что? — говорит он, округляя глаза. — Разве я это делал ради него?
— А что, ради стариков? Они вовсе не были вам благодарны.
— Но человек вообще не влияет на историю! — говорит он убежденно. — Это единичные случаи, когда Фиделю Кастро или Че Геваре в одиночку удается что-то переломить, и то в специальные моменты истории, когда все и так вот-вот перевернется. Мы пошли туда без всякой надежды, что его снимут. Это было ради себя, потому что только масштаб противостояния делает тебя человеком. Как это объяснить? Ты растешь вместе со своими противниками. Пока я сидел, это было особенно заметно: со мной спорили сначала лейтенанты, потом подтянулись капитаны с майорами, потом, кряхтя, усаживались напротив меня полковники. Человек определяется тем, насколько он не боится спорить. Мне просто стыдно было бы, проглоти я эту монетизацию так же смирно, как все.
— Интересно, как вы сейчас относитесь к Зурабову?
— С глубоким сочувствием. По сути, он эти три года потерял, а я нет. Можно сказать, Зурабов сделал из меня приличного человека. Если бы не он, я бы туда не пошел.
— Но ведь бессмысленно!
— Политически — да. А по-человечески — нет.
Дочка за время громовской отсидки отвыкла от отца, и родственники все чаще ей внушают, что он плохо о ней заботится. Это, пожалуй, единственный результат происшедшего, которым Громов всерьез недоволен. Но когда-нибудь она вырастет и поймет.
— А на что вы сейчас живете?
— Бог дает день, Бог дает пищу. Четких планов нет. Надо подумать, осмотреться.
У Михаила Зурабова тоже нет четких планов. Он думает и осматривается. Судя по первым интервью после отставки, он, как и Громов, уверен, что все делал правильно. В семье у него тоже все хорошо. Вряд ли его дети скажут, что он о них плохо заботится.
Эти два человека с разных планет, с не такой уж эпохальной разницей в возрасте, живут в одной стране, в одном городе, в одно время. А вы говорите — единая Россия.
Фото: ИЛЬЯ ДУХАНИН/КОММЕРСАНТ; АЛЕКСЕЙ ДМИТРИЕВ
Обсудить новость на Форуме