Ваша честь! Уважаемый суд!

В этом зале часто звучал один и тот же вопрос, обращенный стороной обвинения к свидетелям защиты: “Чем вам запомнился этот день – 15 января 2003 года?” Я бы хотел начать свое выступление с ответа на этот вопрос – чем мне запомнился день 15 января 2003 года? И чем вообще мне запомнилась обстановка на территории Чеченской республики в январе 2003-го?

С февраля 2000 по декабрь 2003 года, будучи председателем Комитета Госдумы по международным делам и руководителем Постоянной делегации Федерального Собрания Российской Федерации в Парламентской Ассамблее Совета Европы (ПАСЕ), я занимался вопросами урегулирования конфликта в Чечне и отвечал за выработку позиции нашего парламента в жесткой дискуссии с нашими партнерами по вопросу о состоянии прав и свобод жителей ЧР в период проведения антитеррористической операции. Ситуация в наших отношениях с Западом действительно была очень сложная. Порой она доходила до того, что нашей делегации приходилось в знак протеста против клеветы и провокаций прерывать спор и покидать зал пленарных заседаний ПАСЕ в Страсбурге. Для снятия излишнего напряжения между Думой и парламентскими ассамблеями ОБСЕ и Совета Европы мною было предложено создать Совместную рабочую группу (СРГ) “Дума-ПАСЕ” по вопросам соблюдения прав человека в Чечне. Ее возглавили два сопредседателя: я и известный британский парламентарий, докладчик ПАСЕ по Чечне лорд Фрэнк Джадд. В обязанности СРГ входил мониторинг правозащитной обстановки и содействие восстановлению демократических институтов в ЧР. С этой целью уже в начале 2001 года в Грозном и ряде населенных пунктов Чечни были открыты отделения Бюро Совета Европы, которые оказывали Генеральной Прокуратуре РФ помощь в организации работы с местным населением. Естественно, СРГ обеспечивала направление и прием в Россию и, в частности, на Северный Кавказ многочисленных делегаций, которые должны были представить свои отчеты в Страсбург и содействовать снятию напряжения между нашей страной и объединенной Европой.

Несмотря на то, что уже к середине 2000 года собственно вооруженные столкновения федеральных сил с боевиками пошли на убыль, критика наших действий на Северном Кавказе не уменьшалась. Причина тому – большое количество нераскрытых уголовных дел, связанных с насилием против мирного населения. Причем эти преступления совершались в основном средь бела дня людьми, одетыми в форму федералов. Для западников такого рода преступления создавали мощнейшую фактологическую и моральную базу для ужесточения критики России в “совершении геноцида и преступлений против человечности”. Однако анализ этих жестоких актов против мирных граждан показал, что мы имели дело с совершенно новым видом преступлений. Речь шла о рассчитанных на широкое публичное обозрение зверствах, совершаемых самими боевиками, переодетыми в форму российских спецподразделений, а также военнослужащих армии и внутренних войск. В нашем распоряжении оказалось несколько захваченных в ходе спецопераций видеокассет с записью того, как террористы готовили и совершали эти преступления против собственного же народа. Цель этих преступлений “со сменным гардеробом” была очевидна – вызвать ненависть в чеченском народе к России, а также добиться широкого международного резонанса в связи со “зверствами русской военщины”. Эти записи мы постоянно предоставляли вниманию международных парламентских организаций, разоблачая бесчеловечную практику действий боевиков, тем не менее именно к концу 2002 года на фоне резкого ужесточения минно-взрывной войны участились и преступления, связанные с переодеванием.

Результатом этой осложнившейся обстановки в повестке январской сессии ПАСЕ 2003 года благодаря нашим недоброжелателям стал вопрос о создании некоего международного трибунала, судьи которого получали бы право выносить вердикты и выписывать ордера на арест т.н. “военных преступников” из числа командиров подразделений федеральных сил России, участвовавших в проведении антитеррористической операции на территории Чечни. Фактически речь шла о создании военного трибунала по типу Гаагского, и это бы означало грубое нарушение суверенитета России, оскорбление нашей конституции, попрание прав и свобод российских граждан, в том числе несших службу на территории Северного Кавказа. Очевидно - и в силу своего понимания ситуации, и в соответствии с позицией Государственной Думы - я препятствовал принятию этого беспрецедентно недружественного акта ПАСЕ против моей страны. 23 января 2003 года – это был четверг (всегда российские вопросы рассматривались в четверг во время недельного пленарного заседания Ассамблеи, проводившегося четыре раза в году – в конце января, в начале апреля, в конце июня и в конце сентября) – вопрос о создании трибунала должен был быть поставлен в повестку сессии. Мы предприняли определенные действия для того, чтобы наши коллеги-парламентарии, прежде всего из Совместной рабочей группы, и лорд Джадд в том числе, прибыла на территорию Чечни за какое-то время до вынесения данного вопроса с тем, чтобы убедиться, что на самом деле налицо – реальный прогресс в деле защиты прав человека, связанный с вовлечением представителей чеченского населения в местные органы власти.

Действительно происходила постепенная передача властных полномочий местным представителям - от федералов к местным властям. В этом мы видели залог восстановления конституционного строя на территории Чечни.

Поездка должна была быть предпринята сразу после католических и православных рождественских праздников – мы договорились встретиться в Москве 14 января и лететь в Грозный на следующий день – 15-го. Делегация в обед прибыла на самолете главкома ВВС генерала Михайлова в Моздок, в Северную Осетию, откуда нас должны были вертолетными бортами доставить в Грозный. Конечно, такого рода поездки держались в полном секрете, потому что мы опасались обстрела и провокаций – были случаи обстрела, в том числе и тех бортов, на которых мне приходилось не раз облетать Чечню. Кроме того, за две с половиной недели до описанных событий произошел мощный теракт – подрыв Комплекса правительственных зданий (КПЗ) Чеченской республики, и из-за этого мы не могли использовать посадочную площадку на территории КПЗ, которая всегда применялась боевыми вертолетами, доставлявшими важные делегации в столицу республики.

Вылет из Моздока задерживался по причине, о которой мне не известно, но должен был состояться не позднее 15.30. Лететь было около часа, однако в последний момент, несмотря на то, что все действия по обеспечению безопасности международных наблюдателей в Грозном, как мне доложили, были предприняты, нам изменили маршрут из-за того, что по линии ФСБ поступила угрожающая информация. В итоге борт вылетел в станицу Шелковская, где мы провели все необходимые встречи и с наступлением темноты вылетели обратно в Моздок.

По прошествии нескольких лет, когда я узнал о том, что в Северо-Кавказском военном окружном суде слушается дело, по которому обвиняют двух командиров подразделений внутренних войск, я понял, что имею определенный личный мотив, для того, чтобы выступить в качестве общественного защитника того человека, который, с моей точки зрения, имел отношение к охране международных наблюдателей и обеспечению моей личной безопасности. Более того, проанализировав дальнейшие события, я понял, что именно эта информация, которую я обязан был изложить уважаемому суду, может повлиять на точку зрения суда и стороны обвинения. Ведь разведчики и саперы под командованием Аракчеева и Худякова были задействованы в обеспечении безопасности на возможных маршрутах следования столь важной делегации, информация о маршруте визита которой держалась до последнего момента в секрете, в том числе и от них.

Возвращаясь к обстановке на территории Чечни, я еще раз хотел бы подтвердить: огромное количество преступлений, которые совершались на территории Чечни, производились именно диверсионными группами. По моим сведениям, на период конца 2002-начала 2003 года – эту сводную информацию мы получали от Главной военной прокуратуры, Федеральной службы безопасности, спецслужб Чеченской республики и лично от ныне покойного президента Ахмада Кадырова, на территории республики действовали три крупные диверсионные отряда, которые и совершали преступления, наряжаясь в форму военнослужащих Российской Федерации. Анализируя ту информацию, которую представила сторона обвинения, я пришел к выводу, неутешительному для суда. Это преступление совершено абсолютно демонстративно, вызывающе – начиная с захвата легкового транспорта, угрозы стрельбы в сторону движущегося гражданского транспорта в спонтанно образовавшейся пробке, кончая обстрелом БТРа федеральных сил и подрывом и поджогом в ночное время захваченного КАМАЗа – это все было рассчитано на привлечение внимания, на максимальный публичный эффект и провоцирование крайне негативной реакции мирного населения Чечни и гнева очень кстати прибывшей в Грозный делегации ПАСЕ. Не исключаю, что это гнустное преступление было специально спланировано под “высокий визит”.

Угадать умысел в действии переодетых боевиков я могу. Но найти умысел или мотив в совершении подобного рода действий со стороны наших подзащитных – нет, не могу. Тем более, что, по крайней мере, Аракчеев должен был обеспечивать в тот день инженерную разведку маршрута движения делегации ПАСЕ, трижды выезжая на боевое задание 15 января 2003 года.

Посмотрите, рядом со мной сидят блестящие офицеры, молодые и интеллигентные люди, которые ни разу во время моего контакта с ними в ходе нескольких месяцев судебного процесса не высказывали ни одного не то что враждебного – критического замечания в адрес того народа, который они защищали с оружием в руках. У них не было и быть не могло и хищнического, корыстного мотива, потому что нам ничего не известно о том, что ими совершались какие-либо действия с целью захвата чужого имущества, например, транспортного средства с целью его дальнейшей перепродажи и тому подобное. Но если вчитаться с суть обвинения, то мы должны не верить своим глазам, так как вынуждены признать, что защищаем не блестящих и мужественных офицеров, а двух дебилов, которые довели себя алкоголем до какого-то удивительного состояния, потерявших человеческий облик и решивших всю свою тайную ненависть к чеченскому народу выплеснуть наружу, убив трех безоружных людей, и поиздевавшись вдоволь над четвертым.

Извините, но у меня логика показушного и бессмысленного преступления, описанного стороной обвинения, никак не вяжется с характеристикой личных и профессиональных качеств офицеров Аракчеева и Худякова. Я не вижу ни малейшей связи между трупами, которые есть в этом деле, и конкретными людьми, которых обвиняют в совершении данного преступления.

Да, этот зал помнит и другие громкие судебные дела – дело полковника Буданова, дело группы Ульмана. Но там сторона защиты пыталась доказать особые специфические обстоятельства совершения данных действий своими подзащитными. Но никто не отрицал прямую связь между трупами и конкретными обвиняемыми. А в нашем деле такой связи нет, потому что ее и быть не может. Мы не видим ни одного прямого свидетельства того, что именно эти офицеры, которые имеют блестящую репутацию во время службы на территории Чечни, смогли совершить подобного рода преступления. Единственный “свидетель”, на котором строится практически все обвинение, это господин Цупик, свидетель, выступающий с очень хромой, ранимой обвинительной позицией. Что же доказывает г-н Цупик? Он доказывает, что он лично видел, как мирных чеченских граждан положили на землю лицом вниз и убили выстрелами в затылок. При том, что мы знаем с вами – в этом же зале суда получали информацию от судмедэксперта о том, что ранения потерпевшими были получены вовсе не в затылок. Невозможно было стрелять в затылок, в спину лежащим людям так, чтобы входное пулевое отверстие оказалось в лицевой части головы. Земля не была железобетонной, стальной, чугунной, чтобы пуля смогла отрикошетить так, чтобы попасть с земли потом обратно в лицо. Кроме того, г-н Цупик не привел ни одного обвинения в адрес моего подзащитного – Аракчеева.

Что же касается обстоятельств дальнейших его показаний, то они вызывают еще больше удивления. В частности, мы с вами получили подробную метеосправку о погоде, закате и восходе солнца 15 января 2003 года в городе Грозном. Я могу засвидетельствовать, что действительно в Грозном, в Чечне, в горной местности в январе сумерки наступают именно в это время, какое указано соответствующей научной лабораторией МГУ – после 16.30. Невозможно было в кромешной тьме увидеть на удалении в сотни метров какие-то цели, собирать на земле какие-то гильзы, проводить это в условиях... в абсолютном напряжении, практически ночью, когда военнослужащие старались не покидать – кроме спецназа – территорию своей воинской части или блокпоста. Поэтому рассказ по поводу гильз, калибр которых удивительным образом совпадает именно с оружием господина Цупика, говорит о возможности некого умысла в даче им заведомо ложных показаний против наших подзащитных.

Других обвинений, внимательно прочтя весь материал, подготовленный стороной обвинения, я не нашел. Со стороны защиты, наоборот, мы имеем десятки свидетелей, которые говорят о том, что не могли во второй половине дня офицеры Аракчеев и Худяков находиться вместе, не мог офицер Аракчеев покинуть свое подразделение, которое должно было выполнить определенную боевую задачу, а о том, что боевая задача стояла, я свидетельствую здесь, поскольку был непосредственным участником описанных выше событий 15 января 2003 года на территории Чеченской республики.

Единственная фраза обвинения, которую я слышу всякий раз, когда мы обсуждаем дело Аракчеева и Худякова, звучит так: “Ну, хорошо, ну если это не они, то кто же еще? Ведь кто-то должен был совершить это преступление!”. Так неужели мы, отвечая на этот вопрос, должны признать, что, наверное, никто другой и не совершал? Потому что других мы пока не знаем. Значит, тогда это Аракчеев и Худяков виноваты! Но что будет потом с нашими лицами и глазами, с нашей совестью, если лет через 50, а может быть через пять или два года на каком-нибудь развале контрафактной продукции мы найдем видеокассету с записью той самой бандитской операции, которая была проведена одной из диверсионных групп боевиков, от рук которых погибли жертвы-фигуранты нашего уголовного дела? Тогда нам всем будет стыдно за то, что двум офицерам вы загубили военную карьеру и поломали судьбу, несколько лет заставляя защищать свою честь и офицерское достоинство в деле, к которому они не имеют никакого отношения. В деле, по которому дважды коллегия присяжных выносила оправдательный приговор.

Ваша честь! Уважаемый суд!

Я не был бы в этом зале и не являлся защитником моего подопечного офицера Аракчеева, если бы я не был абсолютно убежден в его невиновности. У меня нет иного умысла для его защиты кроме убежденность в своей правоте. Я не являюсь профессиональным адвокатом, я не участвую в выборной кампании ради пиара. У меня сейчас будет другая очень важная и ответственная работа. Я участвую только потому, что лично благодарен этим двум офицерам за их мужество в исполнении их офицерского и служебного долга. Прошу вынести им оправдательный приговор.