15:33 12.05.2011 | Все новости раздела "КПРФ"
Вслед за Н.В. Гоголем он высмеивал «швондеров». К 120-летию М.А.Булгакова
В эти дни исполняется 120 лет со дня рождения знаменитого русского писателя и драматурга Михаила Афанасьевича Булгакова. Он родился 15 мая 1891 года в Киеве. Врач по образованию, Булгаков находит свое призвание в литературном творчестве. Его романы и повести «Белая гвардия», «Мастер и Маргарита», «Собачье сердце», пьесы «Бег», «Кабала святош», «Иван Васильевич», многочисленные рассказы по праву вошли в золотую копилку русской литературы.
Из поздних дневников жены писателя Елены Сергеевны
4 января 1956 г.
Только что ушли Женя с Люсей. Сидели, вспоминали прошедшее. Я рассказывала.
Про разговор М.А. со Сталиным.
В результате снятия всех пьес Булгакова с репертуара, о чем, как о достижении, объявлялось в газетах, – у М.А. наступила катастрофа. Так как жили они раньше, имея долги, то с получением денег по пьесам («Дни Турбиных», «Зойкина квартира», «Багровый остров») пришлось, во-первых, рассчитываться по долгам, во-вторых, обзаводиться квартирой, обстановкой. Ну, конечно, и людей много бывало. Поэтому сбережения были маленькие, и их быстро проели.
Когда я с ними познакомилась (28 февраля 1929 года) – у них было трудное материальное положение. Не говорю уж об ужасном душевном состоянии М.А. – все было запрещено (то есть «Багровый» и «Зойкина» уже были сняты, а «Турбиных» сняли в мае 1929 г.). Ни одной строчки его не печатали, на работу не брали не только репортером, но даже типографским рабочим. Во МХАТе отказали, когда он об этом поставил вопрос.
Словом, выход один – кончать жизнь. Тогда он написал письмо правительству. Сколько помню, разносили мы их (и печатала ему эти письма я, несмотря на жестокое противодействие Шиловского) по семи адресам. Кажется, адресатами были: Сталин, Молотов, Каганович, Калинин, Ягода, Бубнов (нарком тогда просвещения) и Ф. Кон. Письмо в окончательной форме было написано 28 марта, а разносили мы его 31 марта и 1 апреля (1930 года).
3 апреля, когда я как раз была у М.А. на Пироговской, туда пришли Ф.Кнорре и П.Соколов (первый, кажется, завлит ТРАМа, а второй – директор) с уговорами, чтобы М.А. поступил режиссером в ТРАМ. Я сидела в спаленке, а М.А. их принимал у себя в кабинете. Но ежеминутно прибегал за советом. В конце концов я вышла, и мы составили договор, который я и записала, о поступлении М.А. в ТРАМ. И он начал там работать. А 18 апреля часов в 6–7 вечера он прибежал взволнованный в нашу квартиру (с Шиловским) на Большом Ржевском и рассказал следующее.
Он лег после обеда, как всегда спать, но тут же раздался телефонный звонок, и Люба его подозвала, сказав, что из ЦК спрашивают.
М.А. не поверил, решил, что розыгрыш (тогда это проделывалось), и взъерошенный, раздраженный взялся за трубку и услышал:
– Михаил Афанасьевич Булгаков?
– Да, да.
– Сейчас с вами товарищ Сталин будет говорить.
– Что? Сталин? Сталин?
И тут же услышал голос с явным грузинским акцентом:
– Да, с вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков (или Михаил Афанасьевич, не помню точно).
– Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.
– Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь... А может быть, правда, вас пустить за границу? Что, мы вам очень надоели?
М.А. сказал, что он настолько не ожидал подобного вопроса (да он и звонка вообще не ожидал) – что растерялся и не сразу ответил:
– Я очень много думал в последнее время – может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.
– Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?
– Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.
– А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с вами...
– Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с вами поговорить.
– Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю вам всего хорошего.
Но встречи не было. И всю жизнь М.А. задавал мне один и тот же вопрос: почему Сталин раздумал? И всегда я отвечала одно и то же: а о чем он мог бы с тобой говорить? Ведь он прекрасно понимал, после того твоего письма, что разговор будет не о квартире, не о деньгах, – разговор пойдет о свободе слова, о цензуре, о возможности художнику писать о том, что его интересует. А что он будет отвечать на это?
На следующий день после разговора М.А. пошел во МХАТ и там его встретили с распростертыми объятиями. Он что-то пробормотал, что подаст заявление...
– Да боже ты мой! Да пожалуйста!.. Да вот хоть на этом... (и тут же схватили какой-то лоскут бумаги, на котором М.А. написал заявление).
И его зачислили ассистентом-режиссером во МХАТ. Первое время он совмещал с трамовской службой, но потом отказался там.
Вспоминала и рассказывала рассказ Александра Николаевича Тихонова. Он раз поехал с Горьким (он при нем состоял) к Сталину хлопотать за эрдмановского «Самоубийцу». Сталин сказал Горькому:
– Да что! Я ничего против не имею. Вот Станиславский тут пишет, что пьеса нравится театру. Пожалуйста, пусть ставят, если хотят. Мне лично пьеса не нравится. Эрдман мелко берет, поверхностно берет. Вот Булгаков!.. Тот здорово берет! Против шерсти берет! (Он рукой показал – и интонационно.) Это мне нравится!
Тихонов мне это рассказывал в Ташкенте в 1942 году и в Москве после эвакуации – я встретила его около МХАТа.
19 октября [1956 г.]
Днем позвонил и приехал Твардовский, привез «Мастера», сказал, что он потрясен, узнав, поняв, наконец, масштаб Булгакова: «Его современники не могут идти ни в какой счет с ним». Еще говорил много о своем впечатлении от романа, но кончил так: «Но я должен откровенно сказать вам, Е.С., что сейчас нельзя поднимать вопрос о его напечатании. Я надеюсь, что мы вернемся к этому, когда будет реальная возможность». Привез мне в подарок свою книгу «Дом у дороги» с милой надписью. Когда я сказала ему, что М.А. его любил (а это так), был очень смущен и доволен: а я не думал, что он меня заметил.
26 января 1967 г.
Вечером, когда мы сидели с И.В. в кухне, позвонил Боборыкин и сказал: человек, который украл у вас «Дьяволиаду», стоит рядом со мной. Он вернет вам ее.
– Пусть он сейчас же принесет книгу, я не доживу до завтра.
– Е.С. не доживет до завтра. (Это Боборыкин – ему).
– Дайте ему трубку! Как его зовут?
– Он хочет остаться неизвестным.
– Хорошо, дайте ему трубку! Я прошу вас...
– Это я говорю, я украл книгу из любви к Булгакову. Но теперь я верну вам ее. Не бойтесь, верну.
– Прошу вас, сегодня – я не могу ждать.
– Вы требуете сегодня?
– Да.
– Хорошо.
Через час звонок. На пороге Боборыкин, возбужденный, в руках – бутылка вина и сверток с апельсинами. А за ним – на площадке тот – с книгой.
Я оттолкнула Боборыкина с его дарами и схватила книгу.
Тот был явно на взводе, невероятно смущен.
Я проверила надпись – на месте.
Повела их в кухню, там их поразил Иг. Вас. – он стоял, громадный, недружелюбный, даже враждебный. У Боборыкина вывалились апельсины, я взяла из его рук вино, поставила на стол.
Боборыкин:
– Это – тоже писатель, мне даже нравятся его рассказы...
Тот, не решаясь войти в кухню, на пороге, качнувшись вперед:
– Я – ученик Михаила Афанасьевича... Он тоже бы стащил такую книгу... Она была за гвоздем, а я отодвинул гвоздь...
Я стала прощаться с ними.
– Но вы мне обещали книгу...
– Ах, да. Сборник прозы?
Дала сборник. Он поцеловал руку, склонившись до земли.
– Я украл ее из-за Михаила Афанасьевича, а возвращаю ее из-за вас.
25 февраля 1970 г.
Сегодня наконец вернулся ко мне тот портрет Миши, с которого он нарочно соскребывал краску. Портрет этот написал, кажется... Соколов, что ли, слабый художник. Он пришел к М.А. в 1926–1927 годах, когда гремели «Турбины», и М.А. неловко ему было отказать, уж очень бедно выглядел, и М.А. показалось, что ему нужны деньги. На портрете молодой Булгаков (да еще в пору такого успеха!) был похож на Победоносцева (по-моему, во всяком случае, Мишу это повеселило, когда я сказала). Но портрет висел и висел над шкафом книжным. И вот Миша, убедившись, что я крепко сплю, влезал ночью на стул и постепенно соскребывал краски на лице. А по утрам говорил мрачно: это неспроста, это обозначает что-то очень плохое...
Пока я, случайно проснувшись, не увидела, что Миша в подштанниках стоит на стуле и скребет ножичком портрет. Был пойман с поличным.
Я недавно отдала его реставрировать – вот дура! Когда принес Буткевич, я пришла в ужас. Он стал успокаивать – вернут, вернут прежний вид! Потом я уехала в Малеевку, потом болезни, моя, Сергея... И вот, наконец, вчера дозвонилась...
И привез. Прежний! Прежний. И под стеклом, в рамке. Как я счастлива.
----------------------
В 1936 году Михаил Афанасьевич ушел из МХАТа, перешел на работу в Большой театр – консультантом-либреттистом. MXAT отодвинулся, стал виден яснее, стал сюжетом для произведения. И 26 ноября, вернувшись из театра, Михаил Афанасьевич зажег свечи на столе своего бюро и стал работать. А через два часа, потирая руки от удовольствия, он предложил мне послушать. Это была первая глава «Записок покойника». И так, день за днем, он писал эту вещь, писание доставляло ему громадное наслаждение.
В 1938 году он отложил «Записки» для двух своих последних пьес, но главным образом для того, чтобы привести в окончательный вид свой роман «Мастер и Маргарита». Он повторял, что в 1939 году он умрет и ему необходимо закончить Мастера, это была его любимая вещь, дело его жизни.
И «Записки покойника» оборвались на незаконченной фразе.
В дневниках приводится анекдотическая история об отношении Сталина к Булгакову, каких немало сочинялось в творческой среде.
Будто бы
Михаил Афанасьевич, придя в полную безнадежность, написал письмо Сталину, что так, мол, и так, пишу пьесы, а их не ставят и не печатают ничего, – словом, короткое письмо, очень здраво написанное, а подпись: «Ваш Трампазлин».
Сталин получает письмо, читает.
Сталин. Что за штука такая?.. Трам-па-злин... Ничего не понимаю!
(Всю речь Сталина Миша всегда говорил с грузинским акцентом.)
Сталин (нажимает кнопку на столе). Ягоду ко мне!
Входит Ягода, отдает честь.
Сталин. Послушай, Ягода, что это такое? Смотри – письмо. Какой-то писатель пишет, а подпись «Ваш Трам-па-злин». Кто это такой?
Ягода. Не могу знать.
Сталин. Что это значит «не могу»? Ты как смеешь мне так отвечать? Ты на три аршина под землей все должен видеть! Чтоб через полчаса сказать мне, кто это такой!
Ягода. Слушаю, ваше величество!
Уходит, возвращается через полчаса.
Ягода. Так что, ваше величество, это Булгаков!
Сталин. Булгаков? Что же это такое? Почему мой писатель пишет такое письмо? Послать за ним немедленно!
Мотоциклетка мчится – дззз!!! прямо на улицу Фурманова. Дззз!! Звонок, и в нашей квартире появляется человек.
Человек. Булгаков? Велено вас доставить немедленно в Кремль!
А на Мише старые белые полотняные брюки, короткие, сели от стирки, рваные домашние туфли, пальцы торчат, рубаха расхлистанная с дырой на плече, волосы всклокочены.
Булгаков. Тт!.. Куда же мне... как же я... у меня и сапог-то нет...
Человек. Приказано доставить в чем есть!
Миша с перепугу снимает туфли и уезжает с человеком.
Мотоциклетка – дззз!!! и уже в Кремле! Миша входит в зал, а там сидят Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян, Ягода.
Миша останавливается у дверей, отвешивает поклон.
Сталин. Что это такое! Почему босой?
Булгаков (разводя горестно руками). Да что уж... нет у меня сапог...
Сталин. Что такое? Мой писатель без сапог? Что за безобразие! Ягода, снимай сапоги, дай ему!
Ягода снимает сапоги, с отвращением дает Мише. Миша пробует натянуть – неудобно!
Булгаков. Не подходят они мне...
Сталин. Что у тебя за ноги, Ягода, не понимаю! Ворошилов, снимай сапоги, может, твои подойдут.
Ворошилов снимает, но они велики Мише.
Сталин. Видишь, велики ему! У тебя уж ножища! Интендантская!
Ворошилов падает в обморок.
Сталин. Вот уж и пошутить нельзя!..
Наконец сапоги Молотова налезают на ноги Мише.
Сталин. Ну вот так! Хорошо. Теперь скажи мне, что с тобой такое? Почему ты мне такое письмо написал?
Булгаков. Да что уж!.. Пишу, пишу пьесы, а толку никакого!.. Вот сейчас, например, лежит во МХАТе пьеса, а они не ставят, денег не платят...
Сталин. Вот как! Ну подожди, сейчас! Подожди минутку. (Звонит по телефону.) Художественный театр, да? Сталин говорит... У вас в театре пьеса одна лежит (косится на Мишу), писателя Булгакова пьеса... Я, конечно, не люблю давить на кого-нибудь, но мне кажется, это хорошая пьеса... Что? По-вашему тоже хорошая? И вы собираетесь ее поставить? А когда вы думаете? (Прикрывает трубку рукой, спрашивает у Миши.) Ты когда хочешь?
Булгаков. Господи! Да хыть бы годика через три!
Сталин. Ээх!.. Я не люблю вмешиваться в театральные дела, но мне кажется, что вы (подмигивает Мише) могли бы ее поставить... месяца через три... Что? Через три недели? Ну что ж, это хорошо. А сколько вы думаете платить за нее?.. (Прикрывает трубку рукой, спрашивает у Миши.) Ты сколько хочешь?
Булгаков. Тхх... да мне бы... ну хыть бы рубликов пятьсот!
Сталин. Аайй!.. Я, конечно, не специалист в финансовых делах, но мне кажется, что за такую пьесу надо заплатить тысяч пятьдесят. Что? Шестьдесят? Ну что ж, платите, платите! (Мише.) Ну вот видишь, а ты говорил...
Обсудить новость на Форуме