16:00 23.08.2012 | Все новости раздела "КПРФ"
Вечерний разговор во дворе о роли пролетариата и мелкой буржуазии. Рассказ
Среди частных домов и домишек есть у нас в центре поселка около десятка двух-, трех-, четырехэтажных домов, благоустроенных при Советской власти для семей заводских рабочих. Здесь называют их попросту – этажками. В некоторых из них теперь никто не живет из-за непомерной платы за коммунальные услуги – словно пустые глазницы зияют их окна холодной чернотой, но все уже привыкли и почти не замечают разора. А в других этажках еще бьется жизнь: снуют люди, гомонят ребятишки, копошится какая-то живность во дворах.
Я тоже живу в этажке. Теплым солнечным вечером мы с Тимофеичем, соседом по лестничной клетке, сидим во дворе, толкуем кое о чем. Тут же греется на солнышке старичок из первого подъезда по прозвищу Дед-сто-лет-в-обед. Рядом, под старой черемухой, на скамейках, вкопанных в землю, вокруг небольшого стола привычно устроились доминошники, высыпали из коробки кости, но играть не начали. Пенсионер Григорьев, у которого супруга страдает бессонницей, сказал:
– Какой-то гад сегодня утром – еще не рассвело – въехал на машине во двор и чуть не полчаса клаксоном орал, паразит! Жена только-только уснула...
– Это к чечену из десятой квартиры его подельник по бизнесу приезжал. Весь дом на ноги поднял, – сплюнул от досады безработный Комаров.
– Какой же он гад? – возразил Иванов Пётр Иванович, бывший бухгалтер бывшего ремонтного завода. – Он не гад, он начинающий бизнесмен, торговый предприниматель, коммерсант. То есть нормальный мелкий буржуа.
– Коммерсант! Предприниматель! Ну и что? – загорелся Комаров. – Значит, ему можно орать ни свет ни заря?
– Спекулянт он! – буркнул Григорьев.
– Ну это как понимать! – наставительно стал объяснять Пётр Иванович. – Он – мелкий буржуа, мелкий собственник, у него мечта – стать крупным, ему плевать, что у кого-то жена больная, ему бизнес надо делать. Буржуа чужой боли не чувствует.
– Это что же, – вдруг встрял в разговор Тимофеич, – я, выходит, тоже мелкий буржуа: у меня тоже есть собственность – вон тот гнилой сарайчик, и квартира у меня приватизирована?
– Конечно! – подтвердил Иванов. – Правда, ты, Тимофеич, не мелкий, а мельчайший буржуа, но тем не менее! Да и у всех у вас в этом доме квартиры приватизированы, и огороды почти у всех есть, земля под ними – тоже ваша собственность. А ты, Василий, например, тракторишко имеешь, верно?
Вася Круглов, раскладывая на столе доминошные прямоугольнички, пожал плечами и молча кивнул головой.
– Вот, – подвел итог Иванов, – получается, что все вы здесь – мелкая буржуазия.
– Ну ты, Иваныч, загнул! – не согласился Григорьев. – Мы всю жизнь рабочим классом были. Это ты до самой пенсии в конторе сидел.
– Правильно, вы были рабочим классом, – не сдавался Иванов. – Были! Когда работали на заводе, на государственных станках, жили в заводских квартирах, получали зарплату от государства. Так? То есть вы все трудились для всех. И между прочим, советское государство о вас заботилось – по копеечным тарифам теплом и светом обеспечивало, в заводском профилактории здоровье ваше укрепляло. Не забыли еще об этом? А потом вам ваучерами мозги свихнули – вы даже и не пикнули, обрадовались: собственниками стали! Завод растащили до последней гайки, квартиры приватизировали, упираетесь теперь каждый сам для себя. Инфляция вас давит, цены растут, выживаете кто как сможет. Комаров вон металлолом на свалках собирает, а ты, Василий, на своем тракторе лес в тайге воруешь, китайцам продаешь, ведь так? – не унимался Пётр Иванович.
– А куда денешься! Жить-то как-то надо. Такое время! – сумрачно вздохнул Круглов.
– Вот-вот, такое время! Государству ныне все равно, как вы выживаете. Чем вам хуже, тем ему лучше. А вы слова не смеете сказать в свою защиту. Какой же вы рабочий класс? Нет, – уверенно заключил Иванов, – самая настоящая вы мелкая буржуазия!
– Здорово! Я, значит, буржуй! – воскликнул Комаров. – Вот это да! Только что-то долларов у меня нет. Я их, елки-моталки, и в руках никогда не держал.
Я с интересом слушал эту своеобразную политбеседу. Было любопытно, какие еще умозаключения выскажет Пётр Иванович и как отреагируют его собеседники. А Пётр Иванович перемешал костяшки домино на столе и сказал, как припечатал:
– Соседи мои дорогие! Как всякая мелкая буржуазия, вы, друзья, законченные трусы. Ведь никто из вас сегодня утром не посмел выйти во двор и дать этому бизнесмену по морде или хотя бы сказать ему пару теплых словечек. Полчаса он орал, полчаса вы злились каждый в своей приватизированной норе, и никто не вышел – струсили! И я в том числе.
Такое заявление Иванова всем показалось обидным. Возникла пауза.
Позднее солнышко еще не скатилось к горизонту, еще было тепло, но уже чувствовалось, что вот-вот начнет холодать. В нашем Забайкальском крае холодает быстро. Разрядил обидное напряжение Дед-сто-лет-в-обед.
– Ты говоришь, – обратился он к Комарову, – ни разу в руках доллары не держал? А я держал!
– Да ну! – удивился Григорьев. – Неужели держал?
– Держал, держал! – заверил старик. – Хотите послушать историю?
– Валяй, дед! Мы – с удовольствием! Ты брехать мастер! – хором откликнулись все, оживляясь. Дед-сто-лет-в-обед, кряхтя, пересел поближе к доминошникам:
– Помните, ко мне в гости приезжал внучок из столицы?
– Как же, помним! – усмехнулся Комаров. – Этакий богатенький пижон в сиреневом пиджачке.
– Ну, он не пижон, он вообще-то хороший парнишка. Приехал вот, навестил меня, одинокого старика, помог мне картошку посадить – сам-то я не смог бы. Просто он немного тут перед вами рисовался, хвастунишка... Так вот, уезжая, подарил он мне зеленую бумажку – сто долларов. Сказал: «Вот тебе, дед, на память! Будет у тебя пик кризиса, обменяй ты эту бумажку в банке на рубли и оттянись по полной в каком-нибудь заведении!» С тем и уехал. А я эту зеленую бумажку сунул в буфет и забыл о ней.
Не до того было. Лето, жара, сил нет, а у меня лекарство кончилось. Мне от государства милость – льгота на лекарства положена. Отсидел очередь в поликлинике, выписал у врача льготный рецепт, несколько раз мотался в районную аптеку, а там одно: «Нет, дедушка, вашего лекарства, может, на следующей неделе поступит. Сделали заявку в Германию». Подумать только, аж в Германию! Вот ведь до чего дожили! Ничего своего у нас нет, все из Германии, или прочей всякой Европы везем, или из Китая – благо он у нас под боком.
– Не бурчи, дед! – сказал Комаров. – Если б не китайские тряпки, мы бы уже давно без штанов ходили.
Григорьев подсказал:
– А ты бы, дед, не в льготной – в коммерческой аптеке купил бы, там все лекарства всегда есть. Правда, так дорого, что и лечиться не захочешь – умереть легче.
– Да я так и сделал в конце концов. Купил втридорога. На милость надейся, да сам не плошай, – усмехнулся старик. – А тут еще старушке моей Марии захотел я могилку поправить, сварщика нанимал оградку подварить, пришлось ему заплатить... В общем, истратился полностью. Пенсия у нас, сами знаете, – не разбежишься. Пришел ко мне этот пик кризиса – чтоб он пропал, прости меня, Господи!
Тут я про доллар-то и вспомнил. Решил ехать в город, в банк. Собрал остатние рублишки, взял эту зеленую бумажку и потопал на станцию. На электричке мне, старому инвалиду, можно бесплатно ехать. А в городе где ни повернись – везде плати. А цены! Заглянул в один магазин любопытства ради – и голова закружилась! Сел в трамвай, поехал – плати! Вышел на остановке, да не на той, где надо, пришлось снова садиться в трамвай – опять плати! «Милушка! – говорю контролерше. – Кошелек-то у меня пустой, я же пенсионер, позволь мне не платя проехать». А она смотрит на меня как на свихнувшегося: «Ты, – говорит, – что, с Луны свалился? Не знаешь разве: был 122-й закон – без билета никого не возим – ни ветеранов, ни пенсионеров!» Что делать, пришлось отдать ей последние копейки. Ну, думаю, точно – пик кризиса!
Слава богу, нашел я наконец банк. Захожу, а там прямо царские палаты! Светло, как в самый ясный день, все сверкает, и вроде как свежий ветерок в лицо прохладой веет. За стеклянными перегородками милые такие дамочки сидят.
– Говорят, у них в банке, – опять влез Комаров, – простая уборщица получает в месяц больше, чем ученый в академии.
– Ничего удивительного, – пояснил Иванов, – банки – это современные ростовщики.
– Современные пауки! – пробурчал Григорьев.
– Эх, мне бы туда устроиться хотя бы подметалой каким! – размечтался Комаров.
– Нужен ты им! Там своих пригрелось больше, чем надо, – опять пробурчал Григорьев.
Круглов пошутил:
– Ты там, Комаров, уволочешь в металлолом половину банка!
– Да ладно вам, мужики! – остановил их Тимофеич. – Рассказывай, дед, что там еще в царских палатах.
– А что еще? – покряхтел старик. – Вижу: слева – кабинки с дверями, на крайней написано: «Обмен валюты». Ага, соображаю, мне сюда. Подхожу, дергаю за круглую такую блестящую рукоятку, а дверь не открывается! Дергаю еще, посильнее, – не открывается! Ее, эту блестящую рукоятку, надо сначала повернуть, а уж потом дергать, а мне это и в голову не пришло. Я постоял-постоял, да и снова – вся кабинка ходуном заходила, а дверь не открывается – хоть помри!
– Ну, дед, ты даешь! – покатился с хохоту Комаров.
– Как же быть, думаю? Выбрал я среди дамочек за стеклянными перегородками самую симпатичную, всю в мелких кудряшках, с махонькой бородавочкой на щеке, – и прямиком к ней:
«Там, говорю, что-то дверь не открывается у кабинки, где доллары меняют. Заперто, что ли?» – «Почему заперто? – отвечает она. – Там, в кабинке, наверное, клиент. Подождите, когда он выйдет».
Клиент так клиент. Стал я ждать. Думаю, перекусить бы чего – не ел, почитай, с самого вечера. Утром перед электричкой стакан чаю без ничего выпил, да и только. Да ведь все равно у меня даже копейки нет – всё отдал этой контролерше в трамвае... А этот чертов клиент приклеился там, в кабинке, что ли? Наверное, у него столько этих долларов, что и сосчитать не может. Наверное, он их по кучкам раскладывает, чтобы считать легче. И где только он их нагреб? Не иначе как мошенник или какой-нибудь вор-чиновник. Они, чиновники-то, теперь миллионами воруют. Честным трудом разве эти доллары заработаешь? Никогда в жизни!.. Время уж к вечеру, а он, клиент этот, не выходит.
Сунулся я опять к этой дамочке за стеклянной перегородкой: «Наверное, говорю, случилось там что-то, в кабинке-то. Никто не выходит. Вы бы проверили, а?» Дамочка кудряшками тряхнула: «О господи! Какие вы все! Ладно, сейчас посмотрю», – и пошла куда-то задними коридорами. А я к кабинке вернулся. И надо же, как-то нечаянно я эту блестящую рукоятку повернул – дверь открылась! У меня даже сердце захолонуло. Я скорее вовнутрь! Огляделся, вижу: и тут стеклянная перегородка, а за ней никого, только табличка выставлена – «Технический перерыв». Я даже матюгнулся: мать-перемать! Дверь за мной: щелк – и захлопнулась! Сижу, как партизан в танке: всё глухо и ни с кем связи нет.
– Ну Дед-сто-лет-в-обед! – захлебывался хохотом Комаров. – Ты бы хоть какую рацию с собой захватил! Мол, «Звезда! Звезда! Я – Земля!»
Все тоже смеялись, даже мрачный Григорьев. И старик смеялся вместе со всеми, но я заметил, что глаза его в окружении мелких морщин, выцветшие от старости глаза, совсем не смеялись – были печальными, грустными. Я негромко спросил его:
– Что дальше-то?
– Что дальше? – охотно откликнулся он. – Дальше, Владимирович, пришла за перегородку какая-то мымра, намалеванная так, что не поймешь, лицо это у нее или реклама из телевизора. Ее, наверное, та первая дамочка прислала. Уставилась на меня и напала: «Вы что, совсем ослепли? Вы что, не видите, что перерыв?» Я стал лепетать что-то: мол, извините старого дурака, не заметил таблички-то, но она меня перебила: «Давайте! Что там у вас?» – и выдвинула мне из-за перегородки длинный железный ящик. Я догадался: скорее положил в него паспорт и зеленую свою валюту. Мымра ящик втянула к себе, увидела бумажку, и вся ее реклама перекосилась: она думала, я ей пачку этих долларов положу. Фыркнула, посмотрела паспорт, записала что-то, отсчитала рубли и опять же в ящике мне их выдвинула. Я от радости пересчитывать не стал, сгреб деньги, сунул в карман. «Спасибо! – говорю. – Спасибо, милая!..»
А мымра-банкирша выговорила мне вслед:
«Ну и народ! Заведется у него чудом единственный доллар – носится он с ним, как кошка с мышью. Пролетариат долбаный!»
– Как? – переспросил Иванов. – Как она сказала?
– Да так и сказала, – со смешком повторил старик, – пролетариат, мол, вы долбаный!
– Ну вот! – воскликнул Комаров. – А ты, Пётр Иванович, говорил, что мы мелкая буржуазия!
– Н-да!.. – неопределенно произнес Иванов.
Играть в домино не стали. Круглов молча начал складывать костяшки в коробку.
– Эх, жизнь наша бекова... – вздохнул Григорьев и поднялся.
Дед-сто-лет-в-обед, не прощаясь, покряхтев по привычке, направился к своему подъезду. Следом ушли и другие, остались мы с Тимофеичем вдвоем. Солнце село, потянул ветерок, стало совсем прохладно.
– Едрен корень! – сказал Тимофеич. – Кто же мы на самом деле: мелкая буржуазия или пролетариат долбаный?
– Завтра поймешь, – пошутил я.
Обсудить новость на Форуме