11:45 20.05.2012 | Все новости раздела "КПРФ"

"У нашего народа уворовывают правду". Александр Огнев разоблачает антисоветские мифы о Войне

Суть начатой либерально-буржуазными кругами — как доморощенными, так и закордонными — фальсификации российской истории в том, чтобы подменить наше общее прошлое, биографию народа, а вместе с ней — и биографии миллионов соотечественников, посвятивших свои жизни возрождению и процветанию нашей Родины, борьбе за её свободу от иноземного владычества. Фальсификация истории — это попытка наглой подмены самой России. Одним из главных объектов фальсификаций антисоветчики избрали историю героического подвига советского народа, освободившего мир от немецкого фашизма. Понятно, что искренние патриоты не приемлют эту игру напёрсточников. Поэтому читатели «Правды» горячо одобрили опубликованную газетой в канун 70-летия начала Великой Отечественной войны статью фронтовика, доктора филологических наук, почётного профессора Тверского государственного университета Александра Огнёва и настойчиво рекомендовали газете продолжить публикацию его разоблачений фальсификаторов истории. Выполняя пожелания читателей, редколлегия «Правды» приняла решение публиковать главы исследования заслуженного деятеля науки РФ А.В. Огнёва в пятничных номерах газеты.

«Не знаю, но утверждаю...»

Непреходящий нерв советской литературы о Великой Отечественной войне — правда. В поэме «Василий Тёркин» А. Твардовский утверждал:

А всего иного пуще

Не прожить наверняка —

Без чего? Без правды

сущей,

Правды, прямо в душу

бьющей…

Маршал Б. Шапошников в 1942 году заявил: «Эта война, какой ещё не знало человечество, позже, когда нас на свете не будет, привлечёт обострённое внимание историков. Потому нельзя оставлять после себя одни белые пятна, преступно говорить только об успехах, скрывая жесточайшую правду. И пусть потомки увидят не только мужество солдат наших, но и трагические просчёты генералов…» Поэт Вл. Жуков писал:

Мы просим об одном тебя,

историк:

Копаясь в уцелевших

дневниках,

Не умaляй ни радости,

ни горя —

Ведь ложь, она как гвозди

в сапогах.

В. Путин 22 июня 2001 года тоже вроде бы говорил о необходимости защищать правду о Великой Отечественной войне и «бороться с любыми попытками исказить эту правду, унизить и оскорбить память тех, кто пал, поскольку историю нельзя искажать и её уроки должны быть усвоены». Ах, слова, слова, слова...

Сейчас под видом правды печатается много несуразностей. Нередко это — следствие заурядного незнания. Телятников утверждал, что «войска Северо-Западного фронта освободили …Осташков». Но немецкая армия не смогла занять этот город, поэтому освобождать его не было никакой надобности. «Литературная Россия» 21 января 2000 года сообщила, что солдат из ФРГ хотел попасть в Вышний Волочёк, где он «тридцать с чем-то лет назад мёрз в окопах». Не мог он там быть: немцев остановили за сотню километров от этого города. Оторопь берёт, когда читаешь в этой газете от 15 сентября 2000 года о боях на окраине… Нижнего Новгорода: «На берегу Волги валялись растерзанные люди, свиньи… И послали нас разузнать, где фрицы окопались».

Никакого таланта не требуется, чтобы сочинять такие слабоумные выдумки, как это сделал Г. Владимов в «Московских новостях» в пятом номере за 1999 год: Сталин велел «затопить метро водами Шпрее, и это было сделано». На самом деле это был бесчеловечный приказ Гитлера. Ярая антисоветчица Н. Берберова докатилась до поразительной несуразицы, заявив, что «в первые месяцы советско-германской войны сотни тысяч советских бойцов без боя перешли к немцам», и это журнал «Вопросы литературы» зафиксировал в десятом номере за 1988 год. Берберова в экстазе уверяла, что «в один и тот же день были сданы Севастополь и Кронштадт». Даже Кронштадт сдала врагу эта невежда, которой при немцах «наконец-то свободно» дышалось во Франции. Когда в апреле 1941 года Германия напала на Югославию, Берберова возмущалась: «Подумайте, какие мерзавцы сербы! Смеют сопротивляться!»

Профессор Г. Белая заявила, что «жизнь — нормальная, частная — была советской властью отменена» и только «в 1942 году, чуть ли не директивно, была введена тема любви к женщине, к «малой родине» — своему дому. Но уже с 1943 года, когда советские войска вышли за границы Советского Союза, река вновь начала подмерзать». Надо было бы всё-таки профессору знать, что не выходили наши войска в 1943 году за пределы СССР. Не отменяла Советская власть частную жизнь: опираясь на народную нравственность, она запретила гомосексуализм, проституцию, объявила семью важной ячейкой общества. Тема любви к женщине и родному дому обострилась в годы войны в результате воздействия самой трагической обстановки, никто специально не требовал вводить её в 1942 году, а потом замораживать.

К. Симонов писал о «глубоко личном стихотворении» «Жди меня»: «В декабре сорок первого года, прибыв с фронта, я зашёл повидаться с П.Н. Поспеловым (главный редактор газеты «Правда» в военные годы). В разговоре он спросил, нет ли у меня каких-нибудь стихов для «Правды». У меня не было ничего подходящего. Есть, правда, одно стихотворение, сказал я, но оно интимное». Его опубликовали, оно стало популярным.

Сходная история у «Землянки» А. Суркова. Он вспоминал: «Возникло стихотворение, из которого родилась эта песня, случайно. Оно не собиралось быть песней. И даже не претендовало стать печатаемым стихотворением. Это были шестнадцать «домашних» строк из письма жене. Письмо было написано в ноябре 1941 года, после одного очень трудного для меня фронтового дня под Истрой, когда нам пришлось ночью после тяжёлого боя пробиваться из окружения с одним из полков». Очень простое, правдивое стихотворение стало распространённой песней. Переживания лирического героя вобрали в себя настроения миллионов людей. Нежное лирическое стихотворение наполнено глубокой трагедийностью: счастье плутает, а «до смерти четыре шага». Либералы объявили, что песня «Землянка» «за упадочничество была запрещена». На самом деле никто её не запрещал.

Какую правду афишируют антисоветчики

Нелепости, однако, часто выдаются потому, что фальсификаторы сознательно ставят перед собой цель обгадить позиции своих идейных противников. Антисоветские фальшивомонетчики понимают, что их разоблачительные трактовки, повторяясь, уже не раз оголялись во всей своей постыдной неприглядности. И они слишком мало воздействуют на общественное сознание. Им было крайне необходимо найти человека, который бы сам воевал и который, используя свой личный опыт, вносил бы свою разрушительную лепту в установившееся мнение о характере Великой Отечественной войны. И они нашли его — искусствоведа Н.Н. Никулина, автора вышедшей в 2008 году книги «Воспоминания о войне».

Директор Государственного Эрмитажа М. Пиотровский, теперь депутат Государственной думы, писал в предисловии к книге Н. Никулина: «Её автор и герой — знаменитый ученый, историк искусств от Бога, яркий представитель научных традиций Эрмитажа и Петербургской Академии художеств... Он написал книгу о Войне. Книгу суровую и страшную. Читать её больно. Больно потому, что в ней очень неприятная правда». Конечно, «чтобы нести людям свою личную правду, надо иметь на это право», но Никулин «кровью и мужеством... заслужил право рассказать свою правду». Но какой же предстаёт эта очень неприятная его правда о войне?

Одну из её особенностей определил М. Пиотровский: «Хранитель прекрасного и знаток высоких ценностей, он (Никулин) особо остро и точно воспринимает ужасы и глупости войны. И рассказывает о них с точки зрения мировой культуры...» Но возникает вопрос: как воспринимает он не только эти ужасы, но и те великолепные качества, какие выказали наши люди в условиях войны? Не обслуживает ли обобщённая точка «зрения мировой культуры» — в нынешних условиях — пресловутые идеи глобализации, не может ли приводить это в какой-то мере к затушёвке и умалению точки зрения российской культуры? Не направлена ли она к усиленно ведущейся сейчас денационализации русского народа, к деформации его этнического сознания?

Прыткий доцент Санкт-Петербургского государственного университета К. Александров, комментируя книгу, заявил: «Николай Николаевич... сказал соотечественникам Правду. Написал небольшую книгу, после публикации которой её читатели стали другими людьми… Признать правоту Никулина означало признать лживыми и бессовестными все существующие, до сих пор упорно нам навязываемые представления о минувшей войне, ныне объявленной главным идеологическим символом». Вот куда метят ярые антисоветчики. Выходит, до этой книги мы не знали никакой правды о Великой Отечественной войне, а то, что знали, было ложью. Стоит попытаться разобраться в этом лабиринте враждующих между собой мнений о нашем прошлом.

Сам Никулин поведал: «Почти три десятилетия я никому не показывал эту рукопись, считая её своим личным делом. Недавно неосторожно дал прочесть её знакомому, и это была роковая ошибка: рукопись стала жить своей жизнью — пошла по рукам. Мне ничего не оставалось делать, как разрешить её публикацию... И всё же я считаю, что этого не следовало делать: слишком много грязи оказалось на её страницах».

Автор призывал: «Не судите меня слишком строго...» Будем учитывать его просьбу. Но как быть с тем, что в книге Никулина есть ряд ошибочных оценок и неверных сведений, что за ней стоит человек, впитавший в себя либеральные миазмы? Сделать вид, что этого не было? Уклониться от схватки с теми, кто развенчивает нашу Победу? Но это будет означать, что ты предашь своих товарищей, воевавших вместе с тобой и уже покинувших наш мир.

Никулин признал: «Эти записки глубоко личные, написанные для себя... крайне субъективные». И добавил: «Конечно, мои записки в какой-то мере являются исповедью очень сильно испугавшегося мальчишки». Он обоснованно считал, что не надо публиковать их, но… опубликовал. Почему? Не допустил ли он «роковой ошибки», потому что на него расчётливо давили антисоветчики, которым требовалась поддержка фронтовика: его свидетельства лучше могут помочь им обесценивать нашу Победу. А мощная финансовая закулиса обеспечит издание книги, организует её распространение и даже кое-что важное подправит при редактировании.

Никулин сообщил, что в его «Воспоминаниях о войне» есть мемуары и рассказы, написанные в 70-е годы, дневники боёв 311 стрелковой дивизии, послесловие к публикации 2008 года, «несколько незначительных подробностей, добавленных в разных местах». Не эти ли добавки, как дёготь в мёде, придали книге ярый антисоветский окрас? По словам Никулина, его воспоминания «не могут быть объективными потому, что война была пережита» им «почти в детском возрасте, при полном отсутствии жизненного опыта, знания людей, при полном отсутствии защитных реакций или иммунитета от ударов судьбы». Он видел события тех лет «не сверху, а снизу, с точки зрения солдата, ползущего на брюхе по фронтовой грязи, а иногда и уткнувшего нос в эту грязь». Он «видел немногое и видел специфически». Это и надо иметь в виду при рассуждении о правде его книги.

Никулин считает свои «Воспоминания о войне» «протестом против... сохранившегося теперь ура-патриотического изображения войны». Он уверяет: «Нет и не было войн справедливых, все они, как бы их ни оправдывали, — античеловечны. Солдаты же всегда были навозом. Особенно в нашей великой державе и особенно при социализме». Опять дешёвый пинок в эпоху социализма. Выходит, нам надо было уклониться от участия в «античеловечной» войне с Германией, поднять вверх руки? И жить под началом фашистов? Неужели любая война — даже Великая Отечественная — поднимает, как пишет Никулин, только «всё низменное из глубины нашего подсознания» и «превращает человека в злобное животное»?

В 1967 году в Западном Берлине немец задал вопрос Юлии Друниной: «Я был полковым врачом на Восточном фронте и хорошо знаю, что такое война. Это прежде всего то, что убивает в человеке всё человеческое. И я не могу понять, как женщина, прошедшая фронт, не только смогла остаться женщиной, но и стать поэтом?» Она ответила: «На мой взгляд, всё опять-таки упирается в то, что вы были солдатами армии захватнической, а мы — освободительной. Вы ворвались в чужую страну, убивая, истязая, грабя. Конечно, делать это можно лишь тогда, когда в твоей душе уничтожено или по меньшей мере усыплено всё человеческое. Иначе просто сойдёшь с ума… Но почему должно умирать человеческое в душах людей, которые защищают своих детей, своих близких, свои дома, людей, которые если и убивают, то вынуждены — обороняясь? Нет, мы не переставали быть людьми. Конечно, мы научились ненавидеть. Но мы не разучились любить. Мне кажется, что после войны мы ещё острее почувствовали счастье жить, что, перестрадав, мы стали ближе принимать к сердцу страдания других».

И сам Никулин, как он уверяет, не превратился в «злобное животное». Для него ужасные бои в Погостье были «переломным пунктом жизни»: там произошло его «возрождение в новом качестве», он «обрёл инстинктивную способность держаться подальше от подлостей».

Почему же другие участники боёв не могли приобрести эту самую нравственную способность? Не потому ли, что, оценивая события войны с высоты сотрудника Эрмитажа, Никулин людей низшего круга ставит гораздо ниже себя. Это проглядывается и в таком отрывке: «И всё-таки Погостье взяли... Пришла дивизия вятских мужичков, низкорослых, кривоногих, жилистых, скуластых. «Эх мать твою! Была не была!» — полезли они на немецкие дзоты, выкурили фрицев, всё повзрывали и продвинулись метров на пятьсот».

Среди таких «низкорослых, кривоногих» в 1943—1944 годах воевал в пехоте и я, выросший в многодетной крестьянской семье. Конечно, мне, по сравнению сНикулиным, было легче привыкать к трудностям и злоключениям военной службы. Он здраво оценил себя: «Я был никудышный солдат. В пехоте меня либо сразу же расстреляли бы для примера, либо я сам умер бы от слабости, кувырнувшись головой в костёр». Не для пехоты он родился и воспитывался. Отец его окончил Санкт-Петербургский университет, а мать — Бестужевские курсы. Для Никулина армия была нечто сродни аду, он поначалу не мог даже «привыкнуть к армейской пище». Ему очень повезло, он стал радиосвязистом.

Никулин сосредоточил своё внимание на поисках плохого, допущенного нами в годы войны, всё другое как бы прошло мимо него. Он выступил против изображения войны «в романтическом ореоле», для него очень необходимо, чтобы не отошло на второй план то, «что война — ужас, смерть, голод, подлость, подлость и подлость», что в то время были и «головотяпство, негодная организация». Мог бы и я добавить ряд фактов, подтверждающих такое заключение. Но, кроме «ужасного и подлого», было и другое — беспримерная стойкость, самопожертвование, выдающийся героизм. Иначе мы бы не победили. И вот это «другое» предательски скрылось у гуманного Никулина в туманной дымке десятого плана. Вызывает недоумение его фраза: «Дело было в феврале 1944 года в Восточной Пруссии, в городе Алленштайн». В это время наши войска находились более чем за сотню километров к востоку от Пруссии. Подобные ошибки заставляют критически относиться к ряду других — более существенных — утверждений в книге.

В моём сознании никак не может органично объединиться в одно целое то, что профессор, член-корреспондент Российской академии художеств, ведущий научный сотрудник и член учёного совета Государственного Эрмитажа Н. Никулин может выносить на божий свет такое, что вызывает сомнение в его, простите, интеллектуальном здравии: «Как же может уважать память своих погибших народ, у которого национальным героем сделан Павлик Морозов?!»; «На войне особенно отчётливо проявилась подлость большевистского строя»; «Война, которая велась методами концлагерей и коллективизации, не способствовала развитию человечности. Солдатские жизни ни во что не ставились». Или: «...в Сталинграде... поставили громадную бабу с ножом в руке на Мамаевом кургане — «символ Победы» (?!). А на местах, где гибли солдаты, возникли могилы каких-то политработников, не имеющих отношения к событиям войны».

Согласимся с тем, что во время войны действительно чаще всего «гибли самые честные, чувствовавшие свою ответственность перед обществом люди». Живых свидетелей, по-настоящему воевавших, сейчас почти не осталось. Однако как же должен чувствовать себя тот, кто честно воевал, вполне испытал ужасы войны, но пока остался в живых и сталкивается с подозрениями в нечестности со стороны обличителей?

Только политическим недомыслием, непониманием и нежеланием считаться с движущими силами истории можно объяснить появление в книге Никулина таких несуразиц: «Конечно, Сталин — главное зло... Великий Сталин, не обременённый ни совестью, ни моралью, ни религиозными мотивами, создал столь же великую партию, развратившую всю страну и подавившую инакомыслие». Никак не хочет признать этот автор очевидной истины: партия во время Великой Отечественной войны сыграла выдающуюся роль в мобилизации и направлении всех сил нашего народа на борьбу с врагом.

Н. Никулин в «Воспоминаниях о войне» спрашивает: «Кто же победил немцев? Сталин и его партия? Или Дьяконов и миллионы других, подобных ему?»; «Откуда же сейчас, в шестидесятые годы, опять возник миф, что победили только благодаря Сталину, под знаменем Сталина?» Однако зачем здесь «или» да «только»? Неужели так уж трудно понять, что «миллионы других» (то есть народ) победили фашизм под руководством Коммунистической партии, что победу одержала Красная Армия, возглавляемая Верховным Главнокомандующим Сталиным?

Никулин провозглашает: «Не было на передовой: «За Сталина!» Не буду опровергать эту мысль, сам я орал «Ура!», но не кричал и не слышал крика «За Сталина!» Вместе с тем хорошо помню, как комсомольцы, в том числе и я, то ли в 1943 году, то ли в первые месяцы 1944-го подписывали коллективное письмо И.В. Сталину. Значит, тогда повсеместно витало, вдохновляло нас имя Сталина.

Никулин в «Воспоминаниях о войне» карикатурно изобразил Г.К. Жукова. Вот маршал приехал в штаб одной из армий.

«Поднимается беготня, зовут командарма, сонное царство начинает бестолково копошиться, словно разбуженное неожиданным выстрелом.

— Собрать военный совет!!! Доложить о боеспособности армии! Быстрррррро! Вашшшу мать!!! — отдаёт маршал эти и другие необходимые распоряжения.

— Ррррразболтались, даррррмоеды!!! Ррразмагнитились!!! Ррррасстрелять вас надо!!! Никто не хочет ррработать!!! Арррмия должна быть в боевой готовности!!! Кто сказал, что война кончилась?! Наш долг — освобождать Европу!!! Вперрррёд, на Паррррриж!!!

...Маршал неистовствовал долго, но даже его железная воля, испытанная на полях сражений, не смогла ничего выковать из аморфной массы размагниченных войск. К вечеру он, наконец, сдался:

— Вашу мать!!! Поднять аррррмию по трррревоге!!! Шагом марш в Муррррманск!!! На Кольский полуострррров!!! В тундррррру!!! Ррррразболтались, сволочи, бездельники!!! Вашу мать!!!»

И эту низкопробную карикатуру на маршала Г.К. Жукова и Красную Армию Н. Никулин посчитал «правдивым эпизодом», который рассказал ему «бывший холуй командарма 2-й ударной генерала И.И. Федюнинского бывший старшина В.». К глубокому сожалению, именно такая либерально-холуйская концепция Великой Отечественной войны господствует в «Воспоминаниях о войне».

Либералы с помпой отнесли книгу Н. Никулина к «важному событию для формирования культурной памяти об Отечественной войне». Руководитель проектов международного Мемориала И. Щербакова утверждала, что Н. Никулин начал писать в 70-е годы потому, что «у него явно вызывало неприятие то, что происходило в брежневскую эпоху с памятью о войне. Именно в это время власть пытается поменять войну на победу. А Никулину важно сказать: сначала была война, и очень страшная война, такая страшная и тяжёлая, что эту победу невозможно превращать в формализованный помпезный праздник». Но либералы, нарочито протестуя против «формализованной помпезности», упорно меняют нашу славную победу на унизительное поражение, праздник Победы стремятся превратить лишь в щемящий наши души день скорби.

«Главное — воскресить у людей память и уважение к погибшим. Лучшая память «бессмысленным жертвам» — «правда о войне» — таково кредо радикальных либералов. Но если внушим молодёжи мысль о том, что всякая война только подлость и бесчеловечность, что мы воевали бездарно, а наши потери в Великой Отечественной войне были бессмысленными, то такая лживая память будет извращать общенародную правду о ней и оскорблять погибших в боях героев. А в конечном счёте это ведёт к разрушению основных идейно-нравственных скрепов государственности России. Не эту ли задачу выполняют антинародные десталинизаторы?

Шолохов о художественной правде

При оценке рассказа Шолохова «Судьба человека» (1956) не раз затрагивалась проблема правдивого изображения жизни. Солженицын заявил, что в нём «избран самый некриминальный случай плена — без памяти, чтобы сделать его «бесспорным», обойти всю остроту проблемы». И потом: «Главная проблема плена представлена не в том, что родина нас покинула, отреклась, прокляла (об этом у Шолохова вообще ни слова) — и именно это создаёт безысходность, — а в том, что там среди нас выявляются предатели», и вот-де нужно покопаться и объяснить, почему они появились. Но Родина не проклинала Карбышева и Лукина, поэта Джалиля и других бывших военнопленных, не запятнавших себя сотрудничеством с врагом. Совет: выявить причины предательства — не для «Судьбы человека» (здесь иной авторский замысел), а для другого — более объёмного — произведения. У Шолохова и Солженицына разное отношение к Советской власти, отсюда и разное понимание правды о Великой Отечественной войне.

Один из читателей сказал сыну Шолохова о содержании «Судьбы человека»: «Правда была другая. Правда в том, что после плена нам ещё пришлось хлебнуть... Может, конечно, и такое было... Соколов-то солдатик, рядовой. ...Только всё равно правда не в этом. Правда одна». Выслушав это, Шолохов разъяснил: «Значит, говорит, правда одна? Нет, сын мой. Это лишь для того, кто и знать не хочет, что такое правда. Одной правды для всех нет и быть не может. Хотя того, кто её ищет, понять и несложно. Их, по крайней мере, две — на пользу и во вред. Ложь во спасение есть? Только неумный и бессердечный человек будет её отрицать. А раз так, то как же вредоносной правде не быть?»

И далее писатель сказал о художественной правде применительно к «Судьбе человека»: «Ты что же, полагаешь, я не знаю, что бывало в плену или после него? Что мне неизвестны крайние степени человеческой низости, жестокости, подлости? Или считаешь, что, зная это, я сам подличаю? Или судьбы таких, как М.Н., меня меньше трогают, чем судьба Соколовых? Или уж ты, вместе с М.Н., хочешь сказать, что Андрей Соколов — неправда?.. Иной с таким наслаждением смакует всякую пакость... И не задумывается даже, что от его убогого понимания правды до настоящей художественной правды — как до звезды небесной... Сколько умения надо на то, чтобы говорить людям правду... Дураку прямо в лицо можно сказать правду, что он — дурак. Но можно сказать это так, что у него пусть и слабенько, но дрогнет сердчишко и захочется ему, дураку, хоть немножко поумнеть. А можно и так, что это приведёт лишь к озлоблению, к упрямому желанию остаться самим собой, ответить обидой на обиду. Можно, наконец, и так, что это не вызовет ничего, кроме глухой тоски, — ничего, дескать, не исправишь, такой уж я дурак... Искру божию надо иметь, чтобы так поговорить с людьми, когда бы у каждого своя искорка затеплилась. А без этого что же? Одна суета сует и томление духа. Многоправдолюбие, которое умножает скорбь...» Шолохов говорил, что самое главное заключается в том, «как наиболее точно эту правду написать».

Для Шолохова самое важное в правде — отражение душевных качеств человека: «Правда... Человек — не зеркало, которое всё отражает, что перед ним. Тем более что перед ним никакой правды быть не может, там может быть какой-то голый факт. Правда — в человеке, в нём самом. Он в муках рождает правду, если эта его правда держится на человечности, на сострадании, на чувстве долга и ответ-ственности перед людьми, на доброй воле делать что-то для них. А если этого в человеке нет, то его правдоискательство — ханжество. В таком случае оно может держаться лишь на мелочном тщеславии — посмотрите, дескать, какой я великий правдолюб, насколько я честнее, мужественнее, неподкупнее других... Это — страшная правда. Хоть вера — вместе с царём и отечеством, хоть что-нибудь вроде равенства, свободы... Благо народа... Так же и правда. Усердием бездумных приверженцев все подобные «штучки» превращаются просто в мёртвого идола, во имя которого — «к вящей славе божьей» — его правоверные служители готовы и живого человека распять и в душах ничего святого не оставить... Лучше уж пусть будет проклят свет... Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман. Только ошибался здесь Пушкин. Обман — он и есть обман, каждый видит его. Поэтому обманом, если это именно обман, никого не возвысишь... Настоящая правда всегда — возвышающа. И наоборот, всё, что человек принял сердцем и что помогло ему распрямиться, улыбнуться, вздохнуть поглубже, — это и есть правда. Истина может быть и низкой, и угнетающей...»

Всё это и объясняет художественную правду «Судьбы человека», выбор автором главного героя, его трагической судьбы. Простой русский человек Андрей Соколов воплотил в себе огромную народную беду военного времени. У него есть подлинное нравственное величие, чистая и благородная душа, огромная сила воли, недюжинное самообладание, высокое чувство собственного достоинства, отличное понимание своего солдатского долга перед Родиной. Истый патриот, стойкий и бес-страшный человек, он способен сильно чувствовать, глубоко переживать невозвратные потери близких людей, мудро подходить к сложным явлениям жизни.

В. Астафьев силится сочинить правду

В. Астафьев писал: «Правда войны — это правда и А. Платонова, и В. Некрасова, и К. Воробьёва, и В. Кондратьева, и В. Курочкина, и Е. Носова, и В. Быкова, и, смею верить, моя тоже». Он не назвал здесь Шолохова, Симонова и Бондарева, видимо, из-за идеологических пристрастий. Он не раз возвращался к мысли о том, что нужна полная правда о войне, справедливо не верил, например, тому, что солдат-пехотинец мог пройти невредимым от Москвы до Берлина. Однако, читая его высказывания о литературе, приходишь к выводу, что вопрос о художественной правде и правдоподобии представлялся ему слишком простым: «Есть вещи бесспорные: правда — это правда, неправда — это неправда». Но где границы между правдой и неправдой?

Астафьев писал о том, как 92-я бригада с честью выдержала «пять часов немыслимо трудного боя. Из 48 орудий осталось полтора (одно без колеса). Противник потерял более восьмидесяти танков, тучу пехоты». Для писателя это было правдой, но позже выяснилось, что «92-я бригада тремя дивизионами уничтожила 20 танков». В одном из интервью он сказал: «В 1942 году, когда враг был в Кунцево, под Москвой…» Не были немцы в Кунцеве. Как видим, даже при полной устремлённости к сущей правде можно и ошибиться. Когда Астафьев уверял, что «сгубили боеспособные армии под Сталинградом», то можно сказать: да, там погибло много наших людей, но враг понёс ещё более страшные потери. Никто не будет отрицать, что 6-я армия Паулюса и 4-я танковая армия Гота, уничтоженные в районе Сталинграда, принадлежали к лучшим военным соединениям Германии.

Б. Никитин утверждал, что бесспорное достоинство «Проклятых и убитых» — полное «читательское доверие к каждому слову писателя». Затем, противореча себе, он заявил, что Астафьев пошёл «труднейшим, во многом неблагодарным путём. Этого не поймут даже те, кто кормил вшей на нарах рядом с Астафьевым, гнил в медсанбатах, голодал в окопах. Просто забыли. Победа заслонила всё». Выходит, не все будут доверять Астафьеву. Но стоит ли считаться с теми, кто не мог даже понять, каким «необъяснимым вихрем» они были захвачены в военное время? Астафьев предупредил: «Автор хорошо и давно знает, в какой стране он живёт и с каким читателем встретится, какой отклик его ждёт, в первую голову от военных людей, поэтому посчитал нужным назвать точное место действия первой книги романа «Прокляты и убиты», номера частей и военного округа». Он заверил читателей: «Я лично выдумывать и врать не хочу... ни одной лживой строки, ни одного неверного слова не напишу». Если он говорит о документальной точности своего произведения, то можно проверить его самой жизнью, чтобы выяснить, всё ли в нём истинно.

И тут нас подстерегают сюрпризы. Одна из героинь романа оказалась медалисткой в 1943 году, а медали за отличное окончание школы стали выдавать значительно позже. В книге сообщается, что 3 января 1943 года солдатам выдали погоны, через некоторое время младший лейтенант Щусь, участник боёв на Хасане в 1938 году, получивший там орден Красной Звезды, «просмотрел газеты, послушал радио: «Сталинград изнемогал, но держался; на других фронтах кое-где остановили и даже чуть попятили немца». После этого солдаты две недели пробыли на зимней уборке хлеба, формируется маршевая рота, и в это время, «к сожалению, там под Сталинградом, Воронежем, на Центральном направлении свежие части прямо с колёс гонят в бой, чтобы хоть день, хоть два продержаться в Сталинграде, провисеть на клочке волжского берега». Диву даёшься, как мог забыть Астафьев то, что 19 ноября 1942 года началось наше наступление в районе Сталинграда, немецкие войска были окружены, 2 февраля они сдались.

Да, не раз бросали в бой полки «прямо с колёс». Это изобразил М. Алексеев в романе «Мой Сталинград», в котором точно схвачена полынно-горькая правда о наших поражениях и чувствуются тягостные переживания автора за гибнущую матушку-пехоту, ненависть к тем, кто зверствовал на нашей земле. А в книге В. Астафьева столь много чёрных красок при изображении нашей армии, его так сильно захватила ненависть к советскому строю, что он потерял объективность в изображении противоречивой действительности того времени и не показал, в частности, с должной ясностью того, что же помогло нам победить. Ю. Бондарев сказал о романе «Прокляты и убиты»: «Мало сказать, что это слабо написанная вещь. Там же такая несправедливость, такая безмерная злоба и ненависть к парторганам, политработникам…»

Астафьев, оживив в своей памяти обиду на Советскую власть за высылку его деда-мельника в Игарку, вспомнив свои ухабы в жизни после демобилизации из армии, поддерживал тех, кто обездолил трудящихся и разваливает Россию. Поэт Б. Куликов, друживший с Астафьевым, перед своей смертью заявил в открытом письме к нему: «Признаться, я не верю, что вы напишете правдивый рассказ о Сталинграде, коли не перемените своих взглядов на русский народ (по-вашему, ...он — «дегенерат»), на русскую армию, на русских военачальников». Это предсказание сбылось. А. Михайлов бросил: «Кто теперь скажет или доскажет всю правду о войне?! Ушло наше поколение. А обозники получили возможность плести о ней небылицы».

Объявив, что Астафьев — его друг, Михайлов подчеркнул, что не по дружбе, а по своему знанию и пониманию художественной правды в его романе «Прокляты и убиты» он защищает от односторонней критики это произведение: «Речь идёт о романе, акцент в котором сделан на теневой стороне войны, на том, что всё-таки недостаточно было показано — в силу цензурных возможностей! — нашей замечательной и богатой талантами прозой о войне. В ней преобладало героическое начало, но критики романа меня удивляют тем, что они не замечают, не хотят заметить это героическое в романе Астафьева. Да, там никто не кидается на амбразуру, не водружает флаг над высоткой — там не видные на миру подвиги совершают солдаты и офицеры, и эти страницы прекрасны! Но этого не хотят видеть, а видят только грязь, кровь, трупы, бездарное командование — что тоже было на войне в обилии! — но о чём не хотят вспоминать наши генералы и привыкшие к шаблонному восприятию войны критики».

Михайлов предложил отодвинуть в сторону политику, тут у него «с Виктором не всё и не всегда было в согласии». Но при анализе романа «Прокляты и убиты» невозможно обойтись без политики, ибо именно она обусловила его идейную концепцию. Неверно то, что Астафьев «политикой не занимался абсолютно». Он наверняка понимал, почему к нему благоволило окружение Ельцина, выделившее деньги для издания его Собрания сочинений в 15 томах. Он удостоился Пушкинской премии, учреждённой в Германии, получил премию «Триумф», основанную на подачках Березовского. Такие люди, как Березовский, без выгоды не дадут денег.

После расстрела «Белого дома» газета «Известия» напечатала обращение, которое Астафьев подписал вместе с Граниным, Баклановым, Окуджавой, Приставкиным и другими писателями. Они призывали правительство закрыть оппозиционные газеты и общественные партии. Он поддержал письмо Ельцину против объединения России с Белоруссией. Русский народ стал для него «маразматиком», а о бывших фронтовиках, шедших с красными знамёнами к могиле Неизвестного солдата, заявил: «Мало били. Надо было разогнать толпу этих бездельников».

Астафьев пишет о выступлении политработника перед солдатами: «Навострил бойцов на подвиги политический начальник, заработал ещё один орден, прибавку в чине и добавку в жратве». О начальнике политотдела дивизии полковнике Мусенко: «У человека-карлика были крупные, старые черты лица, лопушистые уши, нос в черноватых ямках свищей, широкий, налитой рот с глубокими складками бабы-сплетницы в углах, голос с жестяным звяком». Даже при остром желании очернить политруков надо знать меру. Среди них были и неважные работники, но были и отважные воины, и отличные воспитатели, их выступления несли ценную для солдат информацию. В изображённое Астафьевым время даже на фронте скуповато давали ордена, а в тылу... В его книге взяла верх тенденция, ведущая не столько к постижению сложной правды о войне, столько к неуёмному бичеванию всего, что связано с Советской властью.

Некоторые итоги рассуждений о правде

Авторы лживых сенсаций уверяют, что они добиваются правды. Но правда публикации связана с общественными позициями автора, с его идеалом, с тем, чего он хочет для России. Чтобы раскрыть правду о войне, автору необходимо не только доскональное знание души воюющего солдата, подробностей фронтового быта, но и глубокое постижение центрального нерва войны, соотнесённости отдельного эпизода с общим ходом событий. Здесь определяющую роль играют идейно-эстетические позиции писателя, его представления о добре и зле, важно, куда он зовёт, что для него дорого, а что отрицает.

У нашего народа уворовывают Победу. Мы не вправе её отдавать.

Источник: КПРФ

  Обсудить новость на Форуме