00:30 20.11.2011 | Все новости раздела "КПРФ"
Страницы истории Великой Отечественной войны. О поражении в Вяземском котле
Суть начатой либерально-буржуазными кругами — как доморощенными, так и закордонными — фальсификации российской истории в том, чтобы подменить наше общее прошлое, биографию народа, а вместе с ним — и биографии миллионов соотечественников, посвятивших свои жизни возрождению и процветанию нашей Родины, борьбе за её свободу от иноземного владычества. Фальсификация истории — это попытка наглой подмены самой России. Одним из главных объектов фальсификаций антисоветчики избрали историю героического подвига советского народа, освободившего мир от немецкого фашизма. Понятно, что искренние патриоты Родины не приемлют эту игру напёрсточников. Поэтому читатели «Правды» горячо одобрили опубликованную газетой в канун 70-летия начала Великой Отечественной войны статью фронтовика, доктора филологических наук, почётного профессора Тверского государственного университета Александра Огнёва и настойчиво рекомендовали газете продолжить публикацию его разоблачений фальсификаторов истории. Выполняя пожелания читателей, редакционная коллегия «Правды» приняла решение публиковать главы исследования заслуженного деятеля науки РФ А.В. Огнёва в пятничных номерах газеты.
«Тайфун» направлен на Москву
Б. Соколов, с явным усердием ищущий негатив в деятельности советского командования, представил в своих работах Жукова лебезящим перед Сталиным. Он винил генерала армии в том, что тот предвидел удар немцев на Киев, но «тем не менее добился от Сталина согласия на проведение силами своего фронта наступления против Ельнинского плацдарма немцев, вместо того чтобы выделить несколько дивизий соседям с юга. В создавшихся условиях германское командование за Ельню держаться не стало, предпочтя окружить советские армии в районе Киева. А две недели спустя и без Ельни немцы смогли разгромить наши армии на Западе. Жуков в это время благополучно отсиживался на второстепенном Ленинградском фронте и вины за поражение не понес».
Факты опровергают эти надуманные обвинения. Сталин действительно вначале высказался против Ельнинской операции и согласился провести ее лишь по настоянию Жукова. «Задача в июле—августе 1941 года, — поясняет генерал армии М. Гареев, — состояла в том, чтобы не только перебросить на юг наши дополнительные силы, но и сковать силы противника на западном направлении и не дать ему возможности перебрасывать новые силы на юг».
Германское командование прилагало немало усилий, чтобы удержать Ельню. Гальдер писал 4 августа: «Можно рассчитывать, что удача наступления на Рославль облегчит положение у Ельни. Не сдавать Ельню ни в коем случае… На переговорах с фюрером было отмечено, что Ельня должна быть удержана». 14 августа он предостерег генерала Грейфенберга «в отношении сдачи Ельни». Но немцы терпели там поражение, и 2 сентября Гальдер отметил: «В результате обсуждения был сделан вывод о том, что следует отказаться от удержания дуги фронта у Ельни и приостановить на время дальнейшее продвижение на северном фланге группы армий».
Генерал-лейтенант А. Сапожников писал в «Записках артиллериста» (2000): «Вспоминая прошедшие четыре года войны, могу сказать, что ни под Сталинградом, ни в Донбассе, ни в Крыму, ни под Шауляем я не видел столько убитых немцев, как под Ельней в августе—сентябре 1941 года». Ельнинская операция, «как первая успешная наступательная операция, имела не только большое оперативно-стратегическое, но и морально-политическое значение. Родилась советская гвардия».
Осенью 1941 года фашистская армия по-прежнему владела стратегической инициативой, превосходя советские войска в силах и средствах. На северо-западе немцы прорвались к южному подступу Ленинграда, затем блокировали его. Большая неудача постигла наши войска в районе Киева, стала реальной угроза Харьковскому промышленному району и Донбассу.
Немецкий генерал Г. Блюментрит передал мнение фельдмаршала фон Клюге о направлении главного удара германских войск в 1941 году: «Москва — голова и сердце советской системы. Она не только столица, но и важный центр по производству различных видов оружия. Кроме того, Москва — важнейший узел железных дорог, которые расходятся во всех направлениях, в том числе и на Сибирь. Русские вынуждены будут бросить на защиту столицы крупные силы. …Если мы захватим Москву до наступления холодов, можно будет считать, что мы для одного года достигли очень многого. Затем нужно будет подумать и о планах на 1942 г.»
Директива № 35 верховного командования вермахта, подписанная Гитлером 6 сентября 1941 года, ставила задачу разгромить советские войска «до наступления зимы». 26 сентября был издан приказ о наступлении. Штаб верховного командования вермахта в своих планах исходил из того, что операция «Тайфун», а с нею и вся кампания завершится до середины ноября. Подготовив эту операцию по захвату Москвы, Гитлер в своем приказе провозгласил: «Создана, наконец, предпосылка к последнему огромному удару, который еще до наступления зимы должен привести к уничтожению врага. Сегодня начинается последнее, большое, решающее сражение этого года».
Немецкое командование стянуло на московское направление свои огромные, причём лучшие силы. Группа армий «Центр» была пополнена 4-й танковой группой, скрытно переброшенной из-под Ленинграда, двумя танковыми, двумя моторизованными дивизиями и другими соединениями. Сюда же были возвращены с юга 2-я армия и 2-я танковая группа, а также прибыло большое количество маршевого пополнения, боевой техники и 8-й авиационный корпус. Против трех наших фронтов — Западного, Резервного и Брянского — враг сосредоточил 74,5 дивизии.
Личный состав группы армий «Центр» в начале октября составлял 1929406 человек. В наступление было брошено 1700 танков и штурмовых орудий, 11000 орудий и минометов, 1320 самолетов. Общая численность личного состава войск Западного, Брянского и Резервного фронтов составляла 1250000 человек. Войска Западного фронта насчитывали 475 танков. Военно-воздушные силы Красной Армии на московском направлении не уступали противнику и насчитывали 1368 самолетов. Немцы существенно превосходили в подвижности войск, у них было значительно больше автомашин, что имело немаловажное значение для хода боевых действий.
10 сентября Ставка потребовала от Западного фронта «прочно закопаться в землю и за счёт второстепенных направлений и прочной обороны вывести в резерв шесть-семь дивизий, чтобы создать мощную манёвренную группу для наступления в будущем». Генерал-полковник И. Конев, назначенный 12 сентября командующим войсками Западного фронта, выделил в резерв фронта 3 стрелковые дивизии, 2 танковые, 1 мотострелковую дивизию. A. Василевский 18 сентября 1941 года предупредил командование Западного и Резервного фронтов о возможном наступлении немцев: «Противник продолжает сосредотачивать свои войска главным образом на ярцевском и ельнинском направлениях, видимо, готовясь к переходу в наступление. Начальник Генерального штаба считает, что созданные вами резервы — малочисленны и не смогут ликвидировать серьёзного наступления противника».
В директиве Ставки ВГК от 27 сентября 1941 года войскам Западного фронта предписывалось: «Мобилизовать все сапёрные силы фронта, армий и дивизий с целью закопаться в землю и устроить на всем фронте окопы полного профиля в несколько линий с ходами сообщения, проволочными заграждениями и противотанковыми препятствиями». Однако времени для выполнения этой важной и трудоемкой задачи оказалось слишком мало.
Гитлеровское военное руководство планировало прорвать оборону советских войск ударами трех мощных танковых группировок из районов Духовщины, Рославля и Шостки, окружить под Вязьмой и Брянском основные силы Западного, Резервного и Брянского фронтов. После этого оно намеревалось без всякого промедления пехотными соединениями наступать на Москву с запада, а танковыми и моторизованными частями нанести удар в обход города с севера и юга.
Клинья «Тайфуна»
30 сентября—2 октября гитлеровцы начали операцию «Тайфун» по захвату Москвы, нанесли сильнейшие удары по советским войскам, прикрывавшим московское направление. Немецкое командование верно определило наиболее уязвимые места наших армий. Главные удары враг нанес там, где была недостаточна сосредоточенность советских войск. Создав таким образом подавляющее превосходство в силах, немцы быстро прорвали нашу оборону. 2 октября 1941 года 3-я танковая группа из района Духовщины повела наступление севернее шоссе Ярцево—Вязьма, в стык 19-й и 30-й армий. В этот стык противник вбивал клин танками и мотопехотой. В результате образовался глубокий разрыв между этими армиями до 30—40 километров. Сюда лавиной двинулись гитлеровские подвижные войска.
Второй сильнейший удар группа армий «Центр» наносила силами 4-й полевой армии с приданной ей 4-й танковой группой по нашим 24-й и 43-й армиям восточнее Рославля. На стыке 43-й и 50-й армий они нанесли удар, используя сконцентрированную ударную группировку из 10 пехотных, 5 танковых и 2 моторизованных дивизий. Имея превосходство в живой силе в 1,4 раза, в артиллерии — в 1,8 раза, в танках — в 1,7 раза, немецкие войска пробили зияющие бреши в советской обороне.
Для флангового контрудара по наступающей группировке противника была создана фронтовая группа генерал-лейтенанта И. Болдина. Однако в результате танкового боя в районе южнее Холм-Жирковского советские войска потерпели поражение. К 5 октября немцы продвинулись на 120 километров. 7 октября немецкая 7-я танковая дивизия 3-й танковой группы и 10-я танковая дивизия 4-й танковой группы замкнули кольцо окружения войск Западного и Резервного фронтов в районе Вязьмы. В окружение попали четыре наши армии и группа Болдина, 37 дивизий, 9 танковых бригад, 31 артиллерийский полк РГК и управления 19-й, 20-й, 24-й и 32-й армий (управление 16-й армии, передав войска 19-й армии, успело выйти из окружения). На линию Осташков — Сычевка были отброшены 22-я, 29-я и 31-я армии. Вяземский рубеж вместе с находившимися на нем нашими армиями оказался внутри обширного «котла».
В кольцо попала и 19-я армия, которой после Конева, возглавившего 12 сентября Западный фронт, командовал Лукин, передавший 16-ю армию Рокоссовскому. Лукин писал о боях 19-й армии: «До главной линии обороны враг не был допущен… Борьба в полосе армии продолжалась 2—3 октября. Противник местами вклинился в наше расположение, но основная позиция по реке Воль оставалась за нами… 4 октября мы получили приказ командующего фронтом, в котором он поощрял действия 19-й армии и призывал других равняться на нас… Только 5 октября было приказано отвести войска. К исходу этого дня 19-я армия получила приказ отойти на рубеж реки Днепр… В ночь на 6 октября армия начала отход, прикрываясь арьергардами».
4 октября командующий Западным фронтом Конев доложил Сталину «об угрозе выхода крупной группировки противника в тыл войскам». 8 октября он приказал окруженным войскам пробиваться в район Гжатска. 10 октября командовать Западным фронтом стал Жуков. По его словам, 10 и 12 октября командармам окруженных войск были переданы радиотелеграммы, в них «ставилась задача на прорыв, общее руководство которым поручалось командующему 19-й армией М.Ф. Лукину».
Впоследствии Лукин признал: «Надо сказать откровенно, что большое доверие не только меня не обрадовало, но и очень огорчило. Я знал, что… войска понесли значительные потери как в людях, так и в материальной части, снаряды, горючее, продовольствие были на исходе, все медицинские учреждения переполнены ранеными, медикаментов и перевязочных материалов оставалось очень мало… Враг всё более сжимал кольцо окружения. Мы не имели возможности никак сманеврировать. Тогда я решил наступать тремя колоннами, но ни одна из них прорваться не смогла».
Неоднократные попытки разорвать вражеское кольцо не удались. Однако эти попытки создали немцам трудные проблемы, сковали предназначенные для преследования наших войск их моторизированные соединения. 10 октября Лукину передали перехваченную радиограмму, направленную командиру 7-й немецкой танковой дивизии генералу Функу. «Почему вы топчетесь? Идите на Москву», — говорилось в ней. Отвечая на это требование, Функ сообщил: «Командующий 19-й армией русских также рвется к Москве — я едва сдерживаюсь. Я пустил своих гренадеров, использую последних, нет сил держать».
Мухин в сомнительной по оценкам ряда событий и советских полководцев книге «Если бы не генералы!», помещенной в 2007 году в Интернете, не сумел верно оценить сложившуюся обстановку. Он безосновательно пишет: «Лукин немедленно прекращает управление войсками, дезорганизует их». Из-за потери управления эффективно руководить действиями окруженных армий Лукину было очень трудно, если вообще возможно. С командующим 62-й армии, 220-й 18-й стрелковых дивизий не было связи.
Мухин недоумевает: «Зачем Лукин самое подвижное соединение своей армии назначил в арьергард, то есть поставил кавалерийской дивизии задачу, которую всегда ставили только пехоте (как наиболее устойчивому в обороне роду войск)?» Лукин приказал 45-й кавалерийской дивизии находиться в резерве армии потому, что её можно было быстро перебросить туда, где возникала опасная обстановка. Пехота такой мобильностью не обладала. Тогда она обычно прокладывала путь кавалерии. Бросать кавалерию в атаку на укрепленные позиции разумно далеко не всегда.
Бывший командир 45-й кавалерийской дивизии А. Стученко в книге «Завидная наша судьба» (1964) пишет о неудачных попытках дивизии прорваться в тыл врага: «Для этого пехота должна была сделать для неё «дырку». Так, в августе 1941 года «стрелковые дивизии нас «протолкнуть» не могли, а сами мы прорвать оборону противника не имели возможности».
Генерал-майор А. Стученко в начале октября был рядом с командармом. Он писал в своей книге, что 9 октября просил М. Лукина разрешить силами 45-й дивизии «атаковать противника и этим пробить путь для всей армии». Но тот не согласился: «Твоя дивизия — последняя наша надежда. Без неё мы погибли. Я знаю, ты прорвешься, но мы не успеем пройти за тобой — немцы снова замкнут кольцо». При поисках доказательств виновности советских «генералов-предателей» Мухин делал упор на то, что они делали всё, чтобы с ними оставалось как можно меньше наших воинов. Но как связать этот его мотив с тем, что Лукин не отпускал от себя наиболее боеспособную дивизию?
На свой риск Стученко 10 октября решил бросить свою дивизию в атаку, но Лукин приказал остановить её. Стученко «не мог ослушаться командарма. А он боялся лишиться последней своей надежды и данной ему властью хотел удержать дивизию, которая армии уже не поможет, ибо армии уже нет». Потом он клял себя, что выполнил приказ командарма: «Не останови он дивизию, таких страшных потерь мы не понесли бы и, безусловно, прорвали бы вражеское кольцо». Кстати, позже А. Стученко командовал 29-й гвардейской стрелковой дивизией, сыгравшей решающую роль в освобождении Ельни 30 августа 1943 года. В ней тогда воевал и автор этой работы.
В отмеченной выше ситуации Лукин, возможно, ошибся, но он думал не о том, как сдаться в плен, а как найти такое слабое место в немецком окружении, чтобы все, кто были в его подчинении, могли бы вырваться из него. Но такого места не нашли.
Лукина впоследствии упрекали за то, что он не отступил «своевременно». Он объяснил: «Неоднократно до 11 октября нами предпринимались попытки прорваться, но успеха они не имели… Не отступал я потому, что чувствовал поддержку и поощрение фронта (связь с командующим держалась непрерывная), меня ставили в пример, да и необходимости отступать не возникало, тем более что не было приказа. Это с одной стороны, а с другой — отступать мы уже не могли. Если войска покинули бы позиции и без боев двинулись походным порядком, то моторизованные части фашистов нагнали бы их, расчленили и разбили… Я указал дивизиям фронт прорыва шириной примерно 6—7 км. Место для выхода из окружения выбрали болотистое, на котором танки не могли бы маневрировать (7-я танковая дивизия врага располагалась непосредственно перед армией)… Началась артиллерийская подготовка, дали залп «катюши», дивизия пошла в атаку и прорвала кольцо окружения. Ко мне стремительно вбегает командир 91-й стрелковой дивизии полковник И.А. Волков: «Товарищ генерал! Прорыв сделан, дивизии уходят, выводите штаб армии!» Немедленно доношу об этом в штаб фронта. В прорыв вводится артиллерия, подтягиваются другие соединения. И.А. Волкову сказал, что лично выходить не буду, пока не пропущу все или хотя бы половину войск. Вскоре кольцо окружения замкнулось вновь».
После этой неудачи М. Лукин 12 октября сказал своим командирам и комиссарам: «Товарищи, положение не безвыходное… Если же мы будем прорываться южнее Вязьмы, в направлении 20-й армии, то обязательно прорвемся». Он приказал «сжечь автомашины, взорвать материальную часть артиллерии и оставшиеся неизрасходованными снаряды, уничтожить материальные запасы и каждой дивизии выходить из окружения самостоятельно… 13 октября войска армии начали разделяться на отдельные группы для самостоятельного выхода… Выходили группами. Со мной было около тысячи человек из штаба армии и из разных частей, вооруженных только винтовками, автоматами и пистолетами. Многие прорвались и вышли в полосу 20-й армии юго-западнее Вязьмы».
Конев писал: «Борьба в окружении — это поистине героическая страница в действиях войск генерала Лукина, который объединил окруженную в Вяземском котле группировку. Об этом ещё нужно и должно сказать в исторических исследованиях и в художественной литературе. Надо воздать должное и самому генералу Лукину: он дрался до последнего».
Во время перестрелки с врагом Лукин был ранен в уже поврежденную до этого во время Ратчинской переправы ногу осколком мины. Идти он не мог, его несли товарищи. Во время нового нападения немцев 14 октября 1941 года он «получил еще две раны — снова в ногу и в руку… — и потерял сознание. Очнулся уже в немецком госпитале. Ему ампутировали ногу». В плену он достойно держал себя в тяжелых условиях.
Мухин в книге «Если бы не генералы!» пишет, что советские генералы, не в пример немецким, были далеки от солдат, свою жизнь своекорыстно ставили выше судьбы тысяч наших людей. Какая категоричность! Генерал Болдин во время первого окружения на Смоленщине, взвалив на плечи, вытащил своего раненого адъютанта из боя. Адъютант рассказал: «Он меня подобрал и метров двести нес на себе под огнём. Переправу занял противник. Генерал сам разведал брод и на себе вместе с другими перетащил по грудь в воде 50 машин… 11 августа в семь утра пошли на прорыв в 30—40 километрах северо-западнее Смоленска. Он вел людей сам, шел в атаку впереди».
На можайском направлении
В ночь на 5 октября ГКО принял решение о защите Москвы. В крайне опасных условиях он избрал главным рубежом сопротивления Можайскую линию обороны. Для занятия этой линии 6 и 7 октября были срочно брошены две стрелковые бригады, военные училища и другие отдельные части. К 10—12 октября оборону на этом рубеже занимали три стрелковые дивизии, три запасных полка, кавалерийский полк и два училища. Жуков считал самым опасным моментом под Москвой период с 6 по 15 октября: «7 октября пути на Москву, по существу, были открыты. И закрыть их тогда было нечем. То, что располагалось на линии Волоколамск—Можайск—Малоярославец—Калуга, не могло остановить крупных сил противника».
На можайском направлении линия обороны проходила через знаменитое Бородинское поле. Командный пункт прибывшей с Дальнего Востока 32-й стрелковой дивизии, участвовавшей в боях с японцами в 1938 году в районе озера Хасан, находился там, где в сентябре 1812 года был командный пункт русского полководца М. Кутузова. Командир дивизии полковник В. Полосухин сказал: «Священное место. На таком поле нельзя плохо драться с врагом». Подойдя сюда, 2-я моторизованная дивизия СС и 10-я танковая дивизия 12 октября столкнулись с 32-й стрелковой дивизией. В течение следующего дня немцы, ведя разведывательные бои, искали слабые места в её обороне.
Начальник штаба 4-й немецкой армии генерал Г. Блюментрит в своих воспоминаниях рассказал о четырех батальонах французских добровольцев: «У Бородина фельдмаршал фон Клюге обратился к ним с речью, напомнив о том, как во времена Наполеона французы и немцы сражались здесь бок о бок против общего врага — России. На следующий день французы смело пошли в бой, но, к несчастью, не выдержали ни мощной атаки противника, ни сильного мороза и метели. Французский легион был разгромлен, понеся большие потери от огня противника. Через несколько дней он был отведен в тыл и отправлен на Запад».
14 октября немцы повели наступление на Бородино, они прорвали оборону 32-й дивизии, вклинились в её расположение. «Наступил катастрофический момент дивизии, — вспоминал Г. Жуков, — она могла быть не только окружена, а и разбита частями. Однако командование дивизии в лице командира дивизии Полосухина и комиссара дивизии Мартынова сумели вводом в бой своих резервов восстановить положение». С 15 октября шли упорные бои у Можайска. 19 октября в него вошли немцы.
32-я стрелковая дивизия (позже она стала 29-й гвардейской стрелковой дивизией) заняла оборону за рекой Москва. К концу октября 1941 года немецкие войска прорвали Можайскую линию обороны. Бои на ней продолжались 7—12 дней. Это время советское командование энергично использовало для переброски новых войск для обороны столицы.
Советские соединения, попавшие в окружение, настойчиво стремясь вырваться из него, сражались с предельной стойкостью, задержали 28 немецких дивизий и выиграли драгоценное время для организации нашей новой обороны на Можайском рубеже. К. Симонов писал в романе «Живые и мертвые»: «Кольцо вокруг Вязьмы… всё ещё сжималось и сжималось и никак не могло сжаться до конца; наши окруженные войска погибали там в последних, отчаянных боях с немецкими танковыми и пехотными корпусами. Но именно этих самых задержавшихся под Вязьмой корпусов через несколько дней не хватило Гитлеру под Москвой. Трагическое по масштабам октябрьское окружение на Западном и Брянском фронтах было в то же время беспрерывной цепью поразительных по своему упорству оборон, которые, словно песок, то крупинками, то горами сыпавшийся под колеса, так и не дали немецкому бронированному катку с ходу докатиться до Москвы».
Этот вывод писателя подтверждает журнал боевых действий группы фон Бока, в котором зафиксировано:
«9/Х — попытки вырваться из котла; 12 — танковая контратака в районе Усожа, Мценска;
13/Х — усиление сопротивления продвижению 4-й армии;
15/Х — танковые атаки в полосе 4-й армии;
16/Х — усиление контратак против 4-й армии;
17/Х — упорное сопротивление в укрепленном районе так называемой Московской позиции. По донесениям командиров здесь идут бои, превосходящие по своему ожесточению всё, что до сих пор пришлось перенести войскам…
19/Х — общее усиление «русского сопротивления»;
20/Х — бои 56-го танкового корпуса с выходящими из окружения частями 50-й армии…»
«С удивлением и разочарованием, — писал Блюментрит, — мы обнаружили в конце октября—начале ноября, что разгромленные русские, очевидно, совершенно не осознают, что как военная сила они почти перестали существовать».
Жуков высоко ценил значение боев под Вязьмой для обороны Москвы: «Мы выиграли драгоценное время для организации обороны на Можайской линии. Пролитая кровь и жертвы, понесенные войсками окруженной группировки, оказались не напрасными. Подвиг героически сражавшихся под Вязьмой советских воинов, внесших великий вклад в общее дело защиты Москвы, ждёт еще должной оценки».
Кое-кто утверждал, что о «самой величайшей трагедии за всю Великую Отечественную войну», которая произошла в районе Вязьмы, «умалчивалось, потому что она была следствием громадных ошибок Сталина и будущего маршала Жукова». Но об этом разгроме наших войск не раз писали в исторических работах и воспоминаниях военачальников. О просчетах Сталина говорилось более чем достаточно, ему даже приписывали такое, чего не было или за что он не нёс ответственности. 55-летие битвы под Москвой «Комсомольская правда» отметила статьей «Как Сталин готовился сдать Москву немцам». Нет причин обвинять и Жукова за поражение под Вязьмой. До 6 октября 1941 года он командовал войсками Ленинградского фронта, когда же на Западном фронте сложилась очень тяжелая обстановка, Сталин поручил ему руководить обороной столицы.
Значение Вяземской операции
19 октября 1941 года командующий группой армий «Центр» фельдмаршал фон Бок в приказе своим войскам, не скрывая торжества, писал: «Сражение за Вязьму и Брянск привело к обвалу эшелонированного в глубину русского фронта. Восемь русских армий в составе 73 стрелковых и кавалерийских дивизий, 13 танковых дивизий и бригад и сильная армейская артиллерия были уничтожены в тяжёлой борьбе с далеко численно превосходящим противником. Общие трофеи составили: 673098 пленных, 1277 танков, 4378 артиллерийских орудий, 1009 зенитных и противотанковых пушек, 87 самолётов и огромные количества военных запасов».
Почему Красная Армия потерпела столь жестокое поражение? А. Исаев посчитал, что у неё не было возможности избежать катастрофы: «Вермахт летом 1941 г. обладал «чудо-оружием». Это были крупные самостоятельные механизированные соединения — моторизованные армейские корпуса. Если в приграничном сражении июня 1941 года РККА могла противопоставить менее эффективные, но хотя бы способные как-то маневрировать мехкорпуса, то к августу они были уничтожены. Немецкие танковые войска также понесли ощутимые потери, но они не утратили основного своего качества — подвижности. Это касалось как возможности прорыва в глубину обороны и смыкания «клещей» за спиной армий и целых фронтов, так и возможностей быстрого создания ударных группировок. Летом—осенью 1941 г. вермахт обладал стратегической инициативой. Моторизованные и авиационные корпуса вермахта могли перемещаться вдоль фронта, создавая подавляющее преимущество в нужной точке без каких-либо опасений. Перегруппировка крупных механизированных соединений происходила так быстро, что разведка не могла своевременно указывать на создание ударных кулаков на том или ином участке фронта». Вряд ли со всеми этими слишком категоричными утверждениями можно безоговорочно согласиться.
Наша разведка перед наступлением немцев 30 сентября — 2 октября неплохо выполнила свою роль. М. Лукин в статье «В Вяземской операции» отметил, что советское командование в середине сентября знало: «Противник подтягивает большое количество танков и артиллерии в район Духовщины, Смоленск, Рославль… В конце сентября разведчики доложили о сосредоточении большого количества войск, танков и артиллерии в районе Духовщины». Василевский в статье «Начало коренного поворота в ходе войны» писал: «Сосредоточение основных группировок врага для нанесения ударов как в районе Дорогобужа, так и в районе Рославля было установлено», но у нас «была недостаточна глубина обороны, не были отработаны планы отвода войск в случае прорыва нашей обороны на ржевско-вяземский оборонительный рубеж, а при угрозе окружения — и далее на восток».
Огромное поражение в Вяземской оборонительной операции стало следствием неверных решений командования Западного фронта и неправильного определения Ставкой и Генштабом направления главных ударов противника, что привело к ошибочному построению нашей обороны. Это очень дорого обошлось советским войскам. Генштаб Красной Армии предполагал, что немцы ударят вдоль шоссе, проходящего по линии Смоленск—Ярцево—Вязьма. На этом направлении была создана хорошо оборудованная система обороны. Лукин написал о ней: «Рубеж имел развитую систему обороны, подготовленную соединениями 32-й армии Резервного фронта. У моста, на шоссе и железнодорожной линии стояли морские орудия на бетонированных площадках. Их прикрывал отряд моряков (до 800 человек)».
По утверждению Жукова, катастрофу под Вязьмой можно было предотвратить: необходимо было сосредоточить против главных ударов противника «основные силы и средства за счет пассивных участков», но «этого сделано не было». Эту мысль невозможно оспорить. Конев, анализируя причины поражения в Вяземском котле, писал о превосходстве авиации противника, об отсутствии у нас «противотанковых средств, чтобы бить вражеские колонны на марше и оказывать им сопротивление на основных дорогах», о том, что «в глубине фронт не располагал достаточно сильными резервами». Это соответствует действительности. Он считал: «Один прорыв к Вязьме с севера еще мог быть нами локализован путем перегруппировки войск. Но прорыв немецко-фашистских войск через Спас-Деменск дал возможность соединениям противника выйти с юга глубоко в тыл Западного фронта».
Вместе с тем командующий Западным фронтом Конев не был достаточно самокритичным, утверждая, что «его вины в случившемся нет». «Штаб Западного фронта… — отмечали авторы многотомника «Великая Отечественная война», — располагал довольно точными сведениями о группировках противника: было установлено, что против 8 дивизий 30-й и 19-й армий немцы развернули 17 своих дивизий; в полосе других армий соотношение было примерно равное. Разведданные прямо указывали на вероятное направление удара противника. Но поскольку Ставка считала, что таковым является смоленско-вяземское направление, генерал Конев беспрекословно сосредоточил свои главные силы не там, где требовали условия объективно». Об этом Конев умалчивал.
И. Конев в статье «Начало московской битвы» упрекнул Генеральный штаб за то, что он до начала наступления противника и в ходе его «не ориентировал Западный фронт о задачах Резервного фронта и недостаточно осуществлял координацию действий фронтов… Две армии Резервного фронта располагались в первом эшелоне в одной линии с нашими армиями… В то же время три армии Резервного фронта (31-я, 49-я и 32-я), находившиеся в полосе Западного фронта, нам не подчинялись… 5 октября Ставка, к сожалению, с большим опозданием подчинила Западному фронту 31-ю и 32-ю армии Резервного фронта. Будь это сделано до начала сражения, мы могли бы их использовать в качестве своего второго эшелона».
Ставка и Генштаб недооценили, по утверждению Конева, нависающей губительной угрозы со стороны противника: «По указанию Сталина нам пришлось во второй половине сентября передать две дивизии, дислоцированные в районе Вязьмы. Дивизии поступали в распоряжение Ставки и перебрасывались на юго-западное направление». В другой статье Конев писал, что «основная 49-я армия, находившаяся на Вяземском оборонительном рубеже, за сутки до наступления главных сил группы армий «Центр», за сутки — повторяю — была снята и распоряжением Ставки по докладу Генерального штаба переброшена на юг в связи с осложнившейся ситуацией на юго-западном направлении».
Доктор исторических наук А. Пономарёв, один из составителей издания «Битва за Москву», встречавшийся с Жуковым, сообщил о его реакции на рукопись Конева о причинах разгрома наших войск в Вяземском котле: «Из статьи Конева И.С. можно понять, что во всем виноваты Ставка, Генеральный штаб и соседний Резервный фронт, с чем нельзя согласиться. 1. Противник к началу сражения превосходил Западный, Резервный и Брянский фронты по пехоте в 1,4 раза, в танках — в 2,2, в орудиях и минометах — в 1,9 раза. Такое соотношение сил давало возможность вести успешную борьбу с наступающим противником, во всяком случае, избежать окружения и полного разгрома. Слов нет, на участках главного удара врага плотность была больше, созданная им за счет пассивных участков. Но кто виноват в том, что врагу не была противопоставлена более сильная группировка войск на этих направлениях также за счет пассивных участков? Вот тут-то Конев И.С. умалчивает».
Конев утверждал, что командование Западного фронта знало о том, «где создаются группировки, состав этих группировок» и усиливало (достаточно ли?) в связи с этим «основные направления, где ожидали удара». Он писал: «Мы рассчитывали на стойкость войск. Мы рассчитывали на глубину обороны — за нами находился Резервный фронт под командованием маршала Будённого. К сожалению, действия мои как командующего Западным фронтом, находящегося в первом эшелоне, и Будённого, находящегося во втором эшелоне, не были объединены… Теперь уже, как говорится, задним числом обдумывая события осени 1941 года, понимаешь, что ещё до начала Московского сражения необходимо было объединить командование фронтами, подчинив все войска, находившиеся на Московском направлении, одному командующему. Тогда можно было бы маневрировать резервами, силами и предотвратить окружение четырех наших армий в районе Вязьмы».
Советские войска, оказавшиеся в окружении в районе Вязьмы, ожесточенно сопротивлялись. В тот необычайно тяжелый для Красной Армии момент исключительное значение имела их поистине героическая борьба в окружении. Упорно вырываясь из него, наши войска, сражаясь с предельной стойкостью, сковали до 28 вражеских дивизий, выиграли, как уже отмечалось, драгоценное время для срочной организации новой обороны на Можайском рубеже. Сюда очень быстро перебрасывались силы с других фронтов и из дальних районов страны.
5 октября 1941 года Василевский прибыл в штаб Западного фронта, размещавшийся непосредственно восточнее Гжатска. Он вспоминал: «Вместе с командованием фронта за пять дней нам общими усилиями удалось направить на Можайскую линию из состава войск, отходивших с ржевского, сычевского и вяземского направлений, до пяти стрелковых дивизий». Советское командование на этот рубеж сумело быстро направить 14 стрелковых дивизий, 16 танковых бригад, более 40 артполков и другие части. К середине октября в 16-й, 5-й, 43-й и 49-й армиях, прикрывавших основные направления на Москву, насчитывалось уже 90 тысяч человек. На Западный фронт срочно перебрасывались три стрелковые и две танковые дивизии с Дальнего Востока.
Из вяземского «котла» сумели пробиться остатки 16 дивизий.
17 ноября начальник политуправления Западного фронта Лестев сообщил армейскому комиссару 1-го ранга Мехлису: «По данным отдела укомплектования фронта, вышло из окружения нач. состава 6308 человек, младшего нач. состава 9994 человека, рядового состава 68419 человек. Данные далеко не полные, ибо много бойцов, командиров и политработников, вышедших из окружения, сразу же были влиты в свои части, а также часть задержанных бойцов и командиров с оружием заградотрядами формировалась в подразделения и направлялась на передовые позиции на пополнение частей».
Итоги октябрьских событий были очень тяжелыми для нашей армии, она понесла огромные потери. Враг продвинулся вперед почти на 250 километров. «Однако достичь целей, поставленных планом «Тайфун», — писал А. Василевский, — ему не удалось. Стойкость и мужество защитников советской столицы, помощь тружеников тыла остановили фашистские полчища. Группа армий «Центр» была вынуждена временно прекратить наступление. В этом — главный итог октябрьского периода Московской битвы, очень важного и ответственного во всём сражении за Москву».
Обсудить новость на Форуме