14:15 25.07.2014 | Все новости раздела "КПРФ"
Рожденный на Алтае. К 85-летию В.М. Шукшина
2014-07-25 13:49
По страницам газеты «Правда» 
25 июля 2014 года Василию Макаровичу Шукшину исполнилось бы 85 лет.
Он мог бы ещё жить и творить — призвание к писательскому труду и привычка работать изо дня в день не оставили бы его на склоне лет. А сколько бы сделал он за четыре десятилетия, минувшие после его смерти! Странной, безвременной смерти «от сердечной недостаточности», хотя он никогда не жаловался на сердце.
Не хочется верить в эту «естественную» смерть. Уж очень активным был Шукшин в свои 45 лет: писал рассказы, снимался в кино, готовился к большой режиссёрской работе. Все его творческие и физические силы были в зените. Его воодушевляла близкая возможность поставить художественный фильм о Степане Разине и сыграть в нём главную роль.
Свое последнее лето 1974 года Шукшин провёл на съёмках фильма «Они сражались за Родину», его ставил С. Бондарчук по роману М. Шолохова. Для Шукшина это были подступы к собственной большой постановочной картине. Он играл одну из главных ролей — бронебойщика Лопахина, но полностью отдаваясь актёрской работе, постоянно чувствовал себя режиссёром, которому предстоит ещё многому научиться. Конечно, никто из окружающих не замечал на съёмках этой двойственной природы его таланта. Всем своим существом он отдавался роли. В приволжской степи, на сорокаградусной жаре работал до седьмого пота, а после тяжелейших съёмок, смыв усталость в бане, зачастую находил себе новую заботу. Съёмочная группа жила на теплоходе, пришвартованном к берегу.
По вечерам к нему причаливали то лодка, то баркас, оттуда махали вахтенным местные рыбаки, просили вызвать Шукшина: «Повидать его нам бы надо…» Выходил Шукшин, несловоохотливо здоровался: «Ну, что вам?» «Да вот мы тут, на берегу, — говорили люди, — уха есть, поговорить бы с вами немного…» Шукшин садился в лодку, и они увозили его к своему костру. До поздней ночи рассказывали ему о своей жизни, советовались о своих делах. Возвращался нередко хмурый, задумчивый. «Ну ты прямо исповедник народный, — говорил ему товарищ, Жора Бурков. — Близко к сердцу-то не принимай…»
Но он всё принимал к сердцу — точно на себя примерял чужие беды, будто заново переживая свои давние обиды. И вновь брался за перо. Он чувствовал необыкновенный подъём духа, когда «вытаскивал из бумаги» живые голоса людей — это и было его призвание. Ну кто бы ещё их услышал и явил миру? Они не могли сами заявить о себе — не того склада люди: не герои, не мыслители, а то, что называется обыватели, «масса». И уходили молча, не раскрывшись миру, не оставив следа на земле. Жил человек — и зачем только жил?
Но не может весь народ состоять из героев! Да и не было бы героев без этой массы, насквозь пронизанной жизненными токами. Творчество Шукшина стало ответом на проклятый вопрос о смысле жизни: умей принять жизнь как недолгий радостный и мучительный дар, как прекрасную возможность осознать себя в этом громадном кипящем мире и своим присутствием украсить его. Не падай духом, даже если твои усилия кажутся тебе ничтожными. Как говорили древние: бог сохраняет всё. Шукшин — не бог, а всего лишь человек — тоже хотел сохранить всё. Он вывел на свет совсем простых людей, не искавших себе места под солнцем, принимавших житейские хляби как нечто само собой разумеющееся, написанное на роду.
У Шукшина были великие предшественники-рассказчики: сначала Чехов, потом Зощенко. Каждый из них принадлежал своему времени, отражал свою эпоху — и потому они в своём творчестве так не похожи друг на друга. Но все трое черпали вдохновение в массе народной, в обыкновенной заурядной обывательской жизни. Высоколобые критики-современники их не жаловали: Чехова называли «певцом сумерек», пессимистом и просто нытиком, Зощенко — массовиком-затейником и смехачом. На самом деле это были глубочайшие писатели — радетели о своём народе, но к народу им приходилось пробиваться.
Шукшину повезло: он работал в самой читающей стране. Отсюда — громадный читательский круг, поистине народная аудитория, к тому же настолько просвещённая, что могла казённым штампам противопоставить собственное мнение. Популярности Шукшину добавлял кинематограф: фильмы «Живёт такой парень», «Ваш сын и брат» «Печки-лавочки», «Калина красная» были лучшими пропагандистами философии и эстетики Шукшина.
Сказать, народ знал Шукшина, — мало. Сотни писем приходили ежедневно по его адресу. Люди рассказывали о себе, спрашивали совета, просили поддержки и сами готовы были поддержать любимого писателя — даже рублём. Книги рассказов Шукшина сметали с прилавков. Сегодняшнему молодому человеку трудно себе представить, кем был Шукшин для своих современников — доверенным лицом, говорившим от имени молчаливого большинства. О чём? О том, что не всё гладко в той жизни, которая по всем посылам должна бы становиться всё лучше и одухотворённей, а становится всё хуже и бездуховней. Начиналось время двойных стандартов и двойной морали. Небывалый в мировой истории политический строй не только подвергался натиску извне, но и расшатывался изнутри.
Шукшин, как и многие его современники, страдал от этой двойственности и пытался противостоять ей. Он понимал, что двойная мораль пагубна для народа, и видел противоядие в душевном здоровье, нравственной прочности. Главной опорой человека он считал труд, а главным двигателем — самовоспитание, взыскательность к себе. Так и писал: «Критическое отношение к себе — вот что делает человека по-настоящему умным».
Шукшин вёл читателя-современника к пониманию серьёзнейших вещей, от которых зависело благополучие государства и народа. Он не морализаторствовал, не навязывал своего мнения, не учил жить — он хотел, чтобы человек сам дошёл до понимания больших истин через книгу, через фильм — только такая наука будет прочной. И входили в каждый дом его «сельские жители», «земляки» и «странные люди», своими становились в любом кругу Пашка Колокольников, братья Воеводины, Иван Расторгуев, Егор Прокудин. Шукшинская эстетика требовала не врать, не заниматься украшательством. А нравственные силы давала писателю и читателю сама эта пульсирующая, точно пронизанная нервами и капиллярами, жизненная среда.
Зато в публицистике Шукшин, можно сказать, напролом шёл к истине, напрямую говорил о том, что думает, страстно и убеждённо. Вспомним заголовки его статей: «Вопросы к самому себе», «Как лучше сделать дело», «Нравственность есть правда», «Нам бы про душу не забыть», «Воздействие правдой», «Ещё раз выверяй свою жизнь». Шукшин буквально взывает к человечности, серьёзности, совестливости. Он хочет видеть своего современника созидателем, гуманистом, наследником лучших народных традиций. Его глубоко задевают и тревожат перекосы, которые обозначились в жизни социалистического общества: погоня за материальным благополучием ставится во главу угла. Она идёт рука об руку с аморальностью, безответственностью и равнодушием к труду.
А ведь как своевременно подметил Шукшин грозящую беду! Как настойчиво пытался пробудить в людях тревогу!
Шукшин с его апологией правды и совести становится неудобен для тех, кто считает необходимой ревизию социалистической идеологии с её отношением к рабочему классу как базовой основе общества, с пониманием труда как смысла жизни. Его пытаются подкупить наградами, званиями и, наконец, высокой должностью — ни больше ни меньше как первого секретаря Союза кинематографистов СССР. Но от должности Шукшин наотрез отказался. Причина была вполне ясная и уважительная — он хотел посвятить себя творческой, преимущественно литературной работе.
Осуществив выстраданный замысел — поставив фильм о Степане Разине, он собирался надолго уехать на Алтай, в родные Сростки, жить и писать там — ему как воздух была необходима родная почва. Однако политическим ревизионерам, подбиравшимся к власти, не нужен был фильм о народной войне против лихоимцев и насильников. Им нужен был «ручной» Шукшин с его громадным всенародным авторитетом. Они помнили, что Шукшин — сын репрессированного крестьянина, и надеялись, что за пазухой он носит-таки камень против Советской власти. Его внезапная смерть разрешила всё.
Слово Шукшина ещё долго будоражило и воодушевляло людей. Но не успели предать его тело земле, как подали голос злопыхатели. Без стыда и совести кидали они на свежую могилу комья грязи. Шукшин не был ангелом, его легко можно было уязвить «грехами молодости», но всю жизнь этот человек созидал самого себя — не ради собственного благополучия, а во имя служения своему народу.
Конечно, он поначалу не облекал своё предназначение в такие высокие слова. В юности он ощущал постоянное творческое беспокойство как предчувствие необычайной судьбы, предощущение славы. Потом, повзрослев, пришёл к убеждению, что может сказать людям нечто важное, истинное, и наконец понял свою исключительность как обязательство перед многими поколениями соотечественников — и тех, кто жил до него, и тех, кто будет жить после. Он чувствовал с ними кровную связь, он был обязан им всем, что знал и умел. «Пробовать писать должны тысячи, чтобы один стал писателем» — в этих словах весь Шукшин, всем своим существом обращённый к людям. Не на пустом месте взрастает талант — его питает народ. И нет ничего естественнее, чем служение ему.
Он любил свой народ и призывал его к честной и трезвой самооценке. К осознанию своих изъянов. В то время как многие «учителя жизни» убаюкивали человеческое сознание, внушали русским людям чувство собственной исключительности и непогрешимости, он тревожил дремлющую совесть и не лгал своему народу. По его убеждению, «…коренным руслом жизни всегда оставались правда, справедливость». Слово «правда» он всегда писал с большой буквы. Не просто правда, а Правда.
Для него нравственность и Правда всегда были неразделимы, а свой народ он считал по сути нравственным и потому был уверен, что народ всегда знает Правду. Вот эта самая верность Правде и определяет особое место Шукшина в нашей прошлой, настоящей и будущей жизни.
Никогда, ни разу в своей жизни я не позволил себе пожить расслабленно, развалившись. Вечно напряжён и собран. И хорошо, и плохо. Хорошо — не позволил сшибить себя; плохо — начинаю дёргаться, сплю с зажатыми кулаками... Это может плохо кончиться, могу треснуть от напряжения.
* * *
Нет, литература — это всё же жизнь души человеческой, никак не идеи, не соображения даже самого высокого нравственного порядка.
* * *
Я, как пахарь, прилаживаюсь к своему столу, закуриваю — начинаю работать. Это прекрасно.
* * *
Не могу жить в деревне. Но бывать там люблю — сердце обжигает.
* * *
Сюжет? Это — характер. Будет одна и та же ситуация, но будут действовать два разных человека, будет два разных рассказа — один про одно, второй совсем-совсем про другое.
* * *
Рассказчик всю жизнь пишет один большой роман. И оценивают его потом, когда роман дописан и автор yмер.
* * *
Всю жизнь свою рассматриваю, как бой в три раунда: молодость, зрелость, старость. Два из этих раунда надо выиграть. Один я уже проиграл.
* * *
Говорят: писатель должен так полно познать жизнь, как губка напитывается водой. В таком случае наши классики должны были в определённую пору своей жизни кричать: «Выжимайте меня!»
* * *
Не старость сама по себе уважается, а прожитая жизнь. Если она была.
Народ наш, как океан, вечно обновляется. И сколько бы грязи ни сливали в этот океан, самоочищение его спасает. Но порой кажется, что народу-океану грозит небывалая экологическая катастрофа. И тогда солнце прибавляет света — живее идёт великая очистительная работа. Сквозь века пылают светила. Светоч Пушкин. Светоч Некрасов. Светоч Тургенев. Светоч Толстой. Светоч Чехов. Светят во всю силу своего таланта Горький, Маяковский, Шолохов. Светит своему народу и Шукшин.
Обсудить новость на Форуме