00:31 03.01.2010 | Все новости раздела "КПРФ"
Обсуждаем обращение «Путь России – вперёд, к социализму!» Образ будущего, за которое борется КПРФ. Изобилие как условие коммунизма. Критика уравнительности
Обращение Г.А.Зюганова «Путь России – вперёд, к социализму!» - это ответ КПРФ на общественную потребность представить свое видение выхода России из нынешнего кризиса. Но в то же время обращение «Путь России – вперёд, к социализму!» - это и заявка на общественную дискуссию о перспективах развития страны в XXI веке. Это обращение и своего рода призыв к дискуссии об образе будущего, за которое борется КПРФ. Новая редакция программы КПРФ определяет цели политической борьбы партии. Но повседневная деятельность партии требует конкретизации этих целей, формирования ясных и понятных избирателям представлений о будущем социалистической России, зримых чертах, как это определял Г.А.Зюганов, русского социализма – пути русского, других российских народов к социалистическому переустройству общества. Дискуссия об образе будущего тем более актуальна, что партия на апрельский Пленум 2010 года выносит один из ключевых вопросов – «Социалистическая модернизация как основа возрождения России». Публикуем очередной отклик на обращение «Путь России – вперёд, к социализму!», подготовленный членом Центрального райкома КПРФ г.Санкт-Петербурга С.А.Строевым, где автор высказывает свое видение реализации одного из ключевых принципов социализма («от каждого по способностям – каждому по труду») и коммунизма («от каждого по способностям – каждому по потребностям»).
Имущественное неравенство, контраст между богатыми и бедными в современном российском обществе достигли крайних форм. Даже по официальным данным децильный коэффициент (отношение доходов 10% самых богатых граждан к доходам 10% самых бедных) достиг 15-17 и продолжает год от года расти. И это только официальные данные. По расчетам независимых учёных данный показатель превышает 30, а в крупных городах (особенно в Москве) даже по официальным данным превышает 40. При этом социальное расслоение, соответствующее уровню децильного коэффициента свыше 8 уже считается критическим с точки зрения социальной стабильности.
В Обращении ЦК КПРФ к гражданам России «Путь России – вперед, к социализму!» предлагается ряд мер, направленных на снижение разрыва между сверхбогатыми и нищими. В частности, предлагается добиться реальной передачи населению природной ренты от общенародной собственности на природные ресурсы («Вернуть в собственность общества природные богатства России и стратегические отрасли экономики: электроэнергетику, транспорт, ВПК, нефтяные и газовые месторождения, незаконно приватизированные заводы и шахты. Сделать граждан России в лице всех и каждого из них реальным и эффективным собственником этих богатств, получающим дивиденды от этой собственности. Возвратить средства Стабилизационного фонда в Россию и направить их на возрождение страны»). Также предлагается восстановить прогрессивное налогообложение, освободить от налогов граждан с небольшими доходами, вернуть народу долги государства — вклады, “сгоревшие” в годы реформ, восстановить ряд «бесплатных» (то есть распределяемых «по потребности» за счёт всего общества) социальных благ – здравоохранения, образования, отчасти – ЖКХ.
Значит ли это, что коммунисты стремятся вовсе нивелировать имущественное неравенство, как это пытаются представить наши критики? Значит ли это, что коммунистический принцип «от каждого по способности, каждому по потребности» означает уравниловку и равное распределение независимо от результатов труда и индивидуального вклада в общественное производство? Для того, чтобы ответить на эти вопросы, обратимся к марксистскому представлению о природе и причинах возникновения социального и имущественного неравенства.
С точки зрения марксизма имущественное расслоение и переход от первобытно-общинного общества к обществу классовому имеют своей первопричиной развитие производительных сил, связанное с накоплением знаний и технических навыков. Первоначальное материальное равенство бесклассового общинного общества определяется крайне низким уровнем развития производительных сил, при котором невозможно производство прибавочного продукта. Иначе говоря, человеческий коллектив не может на этом уровне развития произвести больше того уровня собственного потребления, который необходим для простого жизневоспроизводства. Эксплуатация чужого труда в таком обществе невозможна с чисто технической точки зрения: потенциальный раб всё равно не может произвести больше, чем нужно для жизни ему самому. Если у него отнять часть производимого им продукта, он попросту умрёт. Поэтому ни рабство, ни иная форма эксплуатации в таком обществе попросту невозможны.
И, напротив, марксистская наука отмечает, что формирование классового общества и государства начинается тогда, когда уровень производительных сил становится достаточным для возникновения излишков. Излишки накапливаются в обществе неравномерно, возникает неравенство и на основе этого неравенства возникают механизмы принудительного перераспределения возникающих излишков. Отметим важность этого момента: общество не может богатеть равномерно. Наличие избытков с неизбежностью ведёт к неравенству в имуществе, неравенство имущества – к неравенству во власти, а неравенство во власти создаёт механизм для эксплуатации, то есть для усиления и увековечивания имущественного неравенства.
Характерно, что объективные обстоятельства нищеты и нужды создают соответствующие формы общественного сознания, соответствующую общинную этику, в рамках которой равенство (прежде всего, имущественное) рассматривается как норма и добродетель, а любое стремление к богатству осуждается и рассматривается как предательство коллектива. Например, в ряде первобытных обществ обычаем узаконена обязательная практика уничтожения излишков и богатства (например, потлач) – как в форме раздачи даров, так и в форме ритуальных жертвоприношений, зачастую принимающих характер полного уничтожения имущества. За счёт такого рода обычаев первобытно-общинное общество искусственно устраняет угрозу перехода к новым общественным отношениям и консервирует привычный для себя status quo, воспринимаемый в силу традиции как благо.
В классовых обществах (в том числе весьма развитых) изъятие прибавочного продукта господствующим классом зачастую загоняет остальную часть социума (составляющую в численном отношении абсолютное большинство) фактически в то же самое состояние существование на уровне простого жизневоспроизводства. Характерный пример – Россия XVIII – начала XIX века. Поскольку практически весь прибавочный продукт изымался у крестьянства помещиками, крестьянское общество само по себе не имело излишков, а значит и существенных тенденций к социальному расслоению. Соответственно этому в крестьянской среде формировались и поддерживались формы общественного сознания и морали. Общинная мораль предполагала уравнительность (как в имуществе, так и в принятии решений сельским сходом), круговую поруку, отсутствие конкурентности, распределение преимущественно по едокам, а не по трудовому вкладу (то есть по потребности, а не по труду), регулярный передел земли (отсутствие частной собственности и прав наследования), согласовательный принцип в улаживании конфликтов (по понятиям, а не по формальному закону). Такая общинная мораль категорически осуждала всякое стремление индивидуально выделиться, всякое стремление – даже путём честного труда – скопить личное богатство. Было бы ошибкой видеть в этом одну только банальную зависть большинства к более успешным и предприимчивым членам общества. За этим стояла консервативная традиция, выработанная многовековыми условиями бытия, в которых – на грани физического выживания – общинный коллективизм был единственным способом коллективного самосохранения. Любой индивидуализм, подрывающий единство общины, в условиях борьбы за элементарное выживание был смертельно опасен и грозил общей гибелью, поэтому и пресекался самым жёстким образом.
Нетрудно видеть, что откат к подобным общинным отношениям мы видим везде, где общество встаёт на грань физического выживания, будь то война, голод, стихийное бедствие и т.п. В любых подобных условиях мы видим возвращение от принципов «священной» частной собственности, индивидуальных прав и свобод к принципам уравнительного распределения, обобществления имущества, полного доминирования коллективных интересов над личными.
Такого рода мораль мы видим в большинстве религиозных систем, которые в силу своей консервативности сохраняют в неизменном виде формы общественного сознания, вырабатывавшиеся на протяжении веков. Известно, что целый ряд традиционных религий (в том числе и Православное Христианство, но далеко не только оно) рассматривают богатство как потенциальное зло, а бедность (если она является результатом свободного выбора) – как добродетель. Более того, труд в рамках религиозного сознания выступает не вынужденным средством для производства материальных благ, а самодостаточной моральной ценностью, формой религиозного послушания и нормой бытия.
Однако, те же самые общинные формы общественного сознания, общественной морали и этики, которые в условиях крайней нужды и физического выживания были выработаны как единственно возможные, в иных условиях, когда речь идёт уже не о выживании, а о развитии, оказываются тормозом и препятствием. Само собой, вопрос о том, считать ли само по себе развитие производительных сил благом – это вопрос аксиологических убеждений. Православный богослов вполне мог бы резонно заметить, что у нас нет никаких оснований считать научно-технический прогресс и рост уровня производства безусловным благом для человека и для человечества. С точки зрения своей системы ценностей он вполне мог бы считать более целесообразным сохранение общества в состоянии бедности и отсутствия излишков, в состоянии необходимости больших объёмов труда для простого поддержания жизни. Поскольку такие условия бытия способствуют сохранению традиционной морали, они, как следствие, с точки зрения последовательно религиозного человека лучше способствуют спасению души, чем условия изобилия. Опровергнуть такую точку зрения невозможно, поскольку в данном случае речь идёт не о логическом выводе, а о свободном (произвольном) выборе ценностных ориентиров.
Однако точка зрения марксизма (по крайней мере, ортодоксального) в этом вопросе существенно отличается. Марксизм рассматривает в качестве конечной ценности освобождение человека от рабства необходимого труда и детерминированных уровнем развития общества производственных отношений и переход в состояние, в котором и творческая деятельность, и межчеловеческие отношения являются свободными и собственно человеческими, то есть вытекающими из свободного самопроявления человека. Необходимым условием достижения этой свободы марксизм считает развитие производительных сил до уровня, когда количество излишков (прибавочного продукта) перестаёт быть социально лимитирующим фактором. То есть их становится столько, что с избытком хватает на всех, и теряется стремление к их присвоению в частную собственность.
В книге Феликса Ивановича Чуева «Сто сорок бесед с Молотовым» описывается (в пересказе В.М. Молотова) любопытное высказывание И.В. Сталина:
«Перед первой послевоенной сессией Верховного Совета кто-то из маршалов, кажется Василевский, спросил у него, как он себе представляет коммунизм? «Я считаю, – сказал Сталин, – начальная фаза или первая ступень коммунизма практически начнётся тогда, когда мы начнём раздавать населению хлеб задаром». И вот, по-моему, Воронов спрашивает: «Товарищ Сталин, как же – задаром хлеб, это невозможное дело!» Сталин подвел нас к окошку:
– Что там?
– Река, товарищ Сталин.
– Вода?
– Вода.
– А почему нет очереди за водой? Вот видите, вы и не задумывались, что может быть у нас в государстве такое положение и с хлебом».
Здесь в краткой и афористичной форме фактически изложен весь марксистский взгляд на отмирание (снятие) частной собственности при переходе к коммунизму. Отмирание это рассматривается как естественный процесс, связанный с развитием производительных сил, а никак не насильственное обобществление или конфискация.
В самом деле, представим себе деревню на берегу бескрайнего чистого пресного озера с хорошей питьевой водой. Будет ли в этой деревне частная собственность на воду? Да, никто не запрещает и не препятствует ни юридически, ни технически, ни морально любому жителю деревни запасти и присвоить любое количество воды на своём участке: хоть ведро, хоть цистерну. Но практически никто этого, скорее всего, делать не будет просто потому, что в этом нет ни необходимости, ни резона. В этом случае нет никакой разницы – ни экономической, ни политической – между человеком, имеющим кружку воды, и человеком, имеющим бочку воды, потому что каждый в любой момент может набрать её столько, сколько хочет – без ограничений. Именно в силу утраты значения обладания водой, в силу того, что этот ресурс перестаёт быть ограниченным – то есть лимитированным и лимитирующим – частная собственность на него утрачивает значение и отмирает.
Представим, что аналогичная ситуация была бы с продуктами питания или одеждой: то есть любой человек мог бы без ограничений и без контроля взять на общественном складе любое потребное ему количество. Очевидно, что в этом случае мотив брать сверх необходимого просто со временем исчез бы. По крайней мере, он ушёл бы вместе с тем поколением, которое ещё помнит, что такое нужда, дефицит, невозможность получить необходимое. Во многом аналогичная картина сегодня наблюдается с информационной продукцией: по мере развития файлообменных сетей, всё меньше людей хранят архивы фильмов, музыки и книг на своём персональном компьютере. Зачем, если можно в любой момент получить всё необходимое из общественной сети? Причём если бы не маячащий мрачный призрак «борьбы с пиратством», создающий неуверенность в будущем файлообменных сетей и свободного доступа к информационной продукции в Интернете, этот процесс «обобществления» (абсолютно добровольный и не принудительный) шёл бы гораздо активнее и быстрее. К этой теме, впрочем, мы вернёмся позднее.
Пока же нам важно отметить, что имущественное равенство возможно в двух крайних случаях: в случае всеобщей крайней нужды и в случае всеобщего полного изобилия (второй вариант, впрочем, представляет собой гипотезу и пока в истории человечества достигнут не был). При этом переход от всеобщего равенства в нужде и рабстве у этой нужды к неравенству, дающему изобилие и свободу от необходимого труда некоторым избранным членам общества, марксизм, вопреки вульгарным о нём представлениям, оценивает положительно и считает прогрессом. Исходя из практического исторического опыта самых различных человеческих цивилизаций, марксизм отмечает, что никакое общество не может подниматься от нужды к изобилию путём равномерного прироста благосостояния своих членов. Общества классового неравенства с точки зрения марксизма представляют собой более прогрессивный этап по сравнению с обществами первобытно-общинного равенства. Свобода и изобилие для немногих представляет более прогрессивную ситуацию, нежели рабство и нужда для всех.
Более того, марксизм всегда резко критически и негативно относился и относится к идеям примитивной уравнительности, выражаемым лозунгом «всем – поровну». В частности, Карл Маркс писал: «... развитие производительных сил является абсолютно необходимой практической предпосылкой (коммунизма) ещё потому, что без него обобщается нужда, и с нуждой должна снова начаться борьба за необходимые предметы и, значит, должна воскреснуть вся старая дребедень».
Уже из одной этой фразы вполне ясна его позиция. До тех пор, пока уровень производительных сил уже обеспечивает производство прибавочного продукта (то есть продукта, производимого сверх потребностей простого поддержания и воспроизводства жизни работника), но ещё не обеспечивает изобилия (в смысле полного удовлетворения биологических и культурных потребностей всех членов общества) – до тех пор сохраняется объективная база экономического, социального и политического неравенства. Соответственно, любая попытка установить равенство без устранения объективной экономической базы, порождающей неравенство, обречена на провал. Любой насильственный уравнительный передел собственности, с неизбежностью реализуемый только через большую кровь и колоссальные человеческие жертвы, в итоге закончится лишь новым имущественным расслоением и восстановлением прежних социальных порядков только в ином составе участников. Характер общественных отношений не может в своём развитии опережать объективный уровень развития производительных сил общества.
Поэтому социализм классики марксизма видели не как общество всеобщего равенства, а как общество неравенства, но неравенства справедливого, определяющегося неравенством способностей, качества и количества собственного труда, а не возможностью присваивать результаты чужого. Равенство при социализме понимается марксистами только в классовом, а не в имущественном смысле. То есть как равная свобода от эксплуатации и равное право получать в меру своего труда – отсюда и знаменитая формула «от каждого по способности – каждому по труду». Но это равенство ни в коем случае не понимается в смысле примитивной крестьянско-общинной уравнительности, то есть распределения «по едокам» независимо от трудового вклада.
В своей книге «Переворот в науке, произведённый господином Евгением Дюрингом», более известной под названием «Анти-Дюринг», Фридрих Энгельс пишет: «Таким образом, требование равенства имеет в устах пролетариата двоякое значение. Или оно (как при самом зарождении его, например, во время Крестьянской войны) - естественная, инстинктивная реакция против вопиющего социального неравенства, против контраста богатых и бедных, господ и рабов, обжор и голодных; как таковое оно только выражение революционного инстинкта, и в этом - но только в этом - его оправдание. Или же оно - продукт реакции против буржуазного требования равенства, из которого выводятся более или менее правильные, идущие дальше требования; служа тогда агитационным средством, чтоб, пользуясь аргументами капиталистов, поднимать рабочих против капиталистов, оно в этом случае существует одновременно с буржуазным равенством, с которым оно и гибнет. В обоих случаях реальное содержание пролетарского требования равенства сводится к требованию уничтожения классов. Всякое требование равенства, идущее дальше этого, неизбежно приводит к нелепостям».
Отметим здесь в особенности последнюю фразу: «Всякое требование равенства, идущее дальше этого (то есть уничтожения классов), неизбежно приводит к нелепостям». Эти самые нелепости Энгельс разбирает в своей работе достаточно подробно на примере рассуждений Дюринга о двух равных индивидуумах как простейшей модели общества. Энгельс детально показывает, что формальное равенство двух этих человеческих индивидуумов заканчивается сразу же, как только они перестают быть отвлечённой абстракцией и приобретают индивидуальные личностные черты. Они оказываются тут же неравны с точки зрения пола, возраста, моральных и духовных качеств и т.д. и т.д. Энгельс пишет: «Два потерпевших кораблекрушение человека, очутившись одни на острове, организуют общество. Формально их воли вполне равны, и оба они признают это. Но материально между ними существует большое неравенство. А - решителен и энергичен, В - нерешителен, ленив, вял; А - умен, В - глуп. Пройдёт некоторое время, и А навяжет свою волю В, сперва убеждением, затем по привычке, но всегда в форме добровольного соглашения. Соблюдается ли форма добровольного соглашения или нарушается, но рабство остается рабством».
Второй момент, на который обращает внимание Энгельс, состоит в том, что «естественная, инстинктивная реакция против вопиющего социального неравенства, против контраста богатых и бедных, господ и рабов, обжор и голодных» имеет своё оправдание лишь в том, что является выражением революционного инстинкта, и ни в чём более. То есть такое общинное понимание равенства как равенства имуществ, а не свободы зарабатывать его собственным трудом, Энгельс рассматривает как самую примитивную форму идеи равенства, оправдываемую только инстинктом.
В этой связи стоит привести достаточно обширный, но необходимый в свете настоящих рассуждений фрагмент из «Критики Готской программы». Карл Маркс пишет:
«Мы имеем здесь дело не с таким коммунистическим обществом, которое развилось на своей собственной основе, а, напротив, с таким, которое только что выходит как раз из капиталистического общества и которое поэтому во всех отношениях, в экономическом, нравственном и умственном, сохраняет еще родимые пятна старого общества, из недр которого оно вышло. Соответственно этому каждый отдельный производитель получает обратно от общества за всеми вычетами ровно столько, сколько сам дает ему. То, что он дал обществу, составляет его индивидуальный трудовой пай. Например, общественный рабочий день представляет собой сумму индивидуальных рабочих часов; индивидуальное рабочее время каждого отдельного производителя — это доставленная им часть общественного рабочего дня, его доля в нем. Он получает от общества квитанцию в том, что им доставлено такое-то количество труда (за вычетом его труда в пользу общественных фондов), и по этой квитанции он получает из общественных запасов такое количество предметов потребления, на которое затрачено столько же труда. То же самое количество труда, которое он дал обществу в одной форме, он получает обратно в другой форме.
Здесь, очевидно, господствует тот же принцип, который регулирует обмен товаров, поскольку последний есть обмен равных стоимостей. Содержание и форма здесь изменились, потому что при изменившихся обстоятельствах никто не может дать ничего, кроме своего труда, и потому что, с другой стороны, в собственность отдельных лиц не может перейти ничто, кроме индивидуальных предметов потребления. Но что касается распределения последних между отдельными производителями, то здесь господствует тот же принцип, что и при обмене товарными эквивалентами: известное количество труда в одной форме обменивается на равное количество труда в другой.
Поэтому равное право здесь по принципу все еще является правом буржуазным, хотя принцип и практика здесь уже не противоречат друг другу, тогда как при товарообмене обмен эквивалентами существует лишь в среднем, а не в каждом отдельном случае.
Несмотря на этот прогресс, это равное право в одном отношении все еще ограничено буржуазными рамками. Право производителен пропорционально доставляемому ими труду; равенство состоит в том, что измерение производится равной мерой — трудом.
Но один человек физически или умственно превосходит другого и, стало быть, доставляет за то же время большее количество труда или же способен работать дольше; а труд, для того чтобы он мог служить мерой, должен быть определен по длительности или по интенсивности, иначе он перестал бы быть мерой. Это равное право есть неравное право для неравного труда. Оно не признает никаких классовых различий, потому что каждый является только рабочим, как и все другие; но оно молчаливо признает неравную индивидуальную одаренность, а следовательно, и неравную работоспособность естественными привилегиями. Поэтому оно по своему содержанию есть право неравенства, как всякое право. По своей природе право может состоять лишь в применении равной меры; но неравные индивиды (а они не были бы различными индивидами, если бы не были неравными) могут быть измеряемы одной и той же мерой лишь постольку, поскольку их рассматривают под одним углом зрения, берут только с одной определенной стороны, как в данном, например, случае, где их рассматривают только как рабочих и ничего более в них не видят, отвлекаются от всего остального. Далее: один рабочий женат, другой нет, у одного больше детей, у другого меньше, и так далее. При равном труде и, следовательно, при равном участии в общественном потребительном фонде один получит на самом деле больше, чем другой, окажется богаче другого и тому подобное. Чтобы избежать всего этого, право, вместо того чтобы быть равным, должно бы быть неравным.
Но эти недостатки неизбежны в первой фазе коммунистического общества, в том его виде, как оно выходит после долгих мук родов из капиталистического общества. Право никогда не может быть выше, чем экономический строй и обусловленное им культурное развитие общества.
На высшей фазе коммунистического общества, после того как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своем знамени: Каждый по способностям, каждому по потребностям!».
Этот отрывок чрезвычайно важен для нас, поскольку он показывает марксистское понимание равенства как категории диалектической и исторической, меняющей свой объём в соответствии с конкретными историческими условиями. Равенство в буржуазном смысле (то есть равенство чисто политическое в смысле отсутствия сословных привилегий) отличается от равенства в социалистическом смысле (то есть равенства в свободе от классовой эксплуатации). Но равенство в социалистическом смысле (каждому по его труду) отличается от равенства в коммунистическом смысле (каждому – по потребности).
Маркс особо отмечает, что «право никогда не может быть выше, чем экономический строй и обусловленное им культурное развитие общества». Следовательно, до тех пор, пока не достигнуто полное изобилие и равенство в этом изобилии, неравенство с необходимостью сохраняется. То есть работник, способный и желающий работать больше либо по времени, либо по производительности в то же самое время, имеет тем самым «естественные привилегии», которые новое право, соответствующее первой фазе коммунистического общества (то есть социализму), за ним признаёт. Это неравенство может быть снято только на высшей фазе коммунистического общества – когда будет достигнуто изобилие и исчезнет необходимый труд, когда труд станет свободным творчеством и внутренней потребностью.
Тот же взгляд на равенство мы находим в работах и других классиков марксизма-ленинизма. В.И. Ленин: «Энгельс был тысячу раз прав, когда писал: понятие равенства помимо уничтожения классов есть глупейший и вздорный предрассудок. Буржуазные профессора за понятие равенства пытались нас изобличить в том, будто мы хотим одного человека сделать равным другим. В этой бессмыслице, которую они сами придумали, они пытались обвинить социалистов. Но они не знали по своему невежеству, что социалисты — и именно основатели современного, научного социализма, Маркс и Энгельс — говорили: равенство есть пустая фраза, если под равенством не понимать уничтожения классов. Классы мы хотим уничтожить, в этом отношении мы стоим за равенство. Но претендовать на то, что мы сделаем всех людей равными друг другу, это пустейшая фраза и глупая выдумка интеллигента»(Речь Ленина “Об обмане народа лозунгами свободы и равенства”, т. XXIV, стр. 293—294).
В том же смысле понятие «равенство» в применении к социализму употребляет и И.В. Сталин: «Под равенством марксизм понимает не уравниловку в области личных потребностей и быта, а уничтожение классов, т. е. а) равное освобождение всех трудящихся от эксплуатации после того, как капиталисты свергнуты и экспроприированы, б) равную отмену для всех частной собственности на средства производства после того, как они переданы в собственность всего общества, в) равную обязанность всех трудиться по своим способностям и равное право всех трудящихся получать за это по их труду (социалистическое общество), г) равную обязанность всех трудиться по своим способностям и равное право всех трудящихся получать за это по их потребностям (коммунистическое общество). При этом марксизм исходит из того, что вкусы и потребности людей не бывают и не могут быть одинаковыми и равными по качеству пли по количеству ни в период социализма, ни в период коммунизма. Вот вам марксистское понимание равенства. Никакого другого равенства марксизм не признавал и не признаёт». (И.В. Сталин. Отчётный доклад ХVII Съезду Партии о работе ЦК ВКП(б), 26 января 1934 г.)
И, тем не менее, раз за разом находятся люди, пытающиеся выдать свои грубые общинные представления о равенстве как о равной почасовой оплате независимо от качества и количества совершаемого за данный промежуток времени труда за представления якобы марксистские. Пытающиеся приписать шариковский лозунг «от каждого по способности – всем поровну» классикам марксизма-ленинизма.
Идея уравнительной оплаты по отбытому на производстве времени (независимо от качества и количества результатов труда), которую сегодня одни пытаются приписать классикам марксизма, а другие – выдать за собственное оригинальное открытие, на самом деле не содержит ничего ни здравого, ни нового. Эта идея столь же нелепа и вредна, сколь стара и банальна. Уже ко временам классиков не только сама эта идея, но её нелепость были хорошо известны. По сути это не более, чем банальный рабский труд – то есть труд, в результатах которого работник не заинтересован. Как известно, производительность такого труда крайне низка и может поддерживаться лишь экстремальным уровнем насилия и принуждения. Идея принудительного равенства в труде и его оплате – это старая как мир пародия на социализм – "социализм" казарменно-уравнительный, то есть модель непродуктивного отбывания рабочего времени, труда из-под палки, ликвидации производственной инициативы и всеобщей всех за всеми слежки. Эта модель, в частности, во всей красе была реализована в XX веке Пол Потом в Камбодже. Впрочем, у него были не менее достойные предшественники в Германии ещё во времена Реформации.
Выше мы уже проиллюстрировали, что классики марксизма не только не разделяли подобных вульгарных представлений, но, хорошо зная их, подвергали весьма резкой и жёсткой критике. Соответственно, претензии современных поборников уравниловки на авторитет марксизма лишены основания. Однако есть смысл представить критику представлений современных «уравнителей» не только с точки зрения их соответствия марксизму, но и с содержательной стороны.
Во-первых, различные формы труда отличаются качественно. Например, различный труд отличается по уровню необходимых для его выполнения квалификации и образования (как труд академика и вахтёра); по уровню необходимого профессионального опыта (как труд заведующего лабораторией и младшего научного сотрудника); по уровню ответственности и психологических нагрузок (как труд хирурга и учёного-теоретика равной с ним квалификации); по уровню необходимого индивидуального таланта и творческой одарённости (как труд писателя и технического корректора); по уровню необходимых организаторских качеств (как труд министра и продавца); по уровню нормированности труда (как труд изобретателя и чиновника с фиксированным рабочим днём); по уровню физических нагрузок (как труд молотобойца и бухгалтера); по уровню вредности для здоровья (как труд работника химического производства и агронома) и т.д. и т.д. Все эти различия наши уравнители игнорируют, и заявляют, что час работы академика или авиаконструктора стоит столько же, сколько и час труда вахтёрши, и их трудочасы должны оплачиваться одинаково. При этом господа «уравнители» опять же пытаются приписать свою старую как мир пошлость Марксу, то ли не ведая, то ли пытаясь утаить, что Маркс, говоря об измерении объёма труда объёмом общественно необходимого на данном уровне развития производства времени, имел в виду т.н. «простой труд». При этом Маркс в самом начале «Капитала» сделал специальную оговорку: «Сравнительно сложный труд означает только возведенный в степень или, скорее, помноженный простой труд, так что меньшее количество сложного труда равняется большему количеству простого. Опыт показывает, что такое сведение сложного труда к простому совершается постоянно. Товар может быть продуктом самого сложного труда, но его стоимость делает его равным продукту простого труда, и, следовательно, сама представляет лишь определенное количество простого труда). Различные пропорции, в которых различные виды труда сводятся к простому труду как к единице их измерения, устанавливаются общественным процессом за спиной производителей и потому кажутся последним установленным обычаем. Ради простоты в дальнейшем изложении мы будем рассматривать всякий вид рабочей силы непосредственно как простую рабочую силу, - это избавит нас от необходимости сведения в каждом частном случае сложного труда к простому». Поэтому всякий раз далее, когда Маркс пишет о равенстве объёмов общественно необходимого труда (который, кстати, отнюдь не всегда совпадает с объёмом индивидуально вложенного труда, что существенно!) имеет в виду, что арифметическая операция сведения сложного труда к простому уже выполнена. При этом стоит отметить, что если во времена Маркса простой механический труд преобладал (и потому в отношении сложного труда Маркс мог ограничиться коротким комментарием), то сегодня, а, тем более, в будущем по мере автоматизации производства простой механический труд отчасти уже передан, отчасти будет передан механизмам. Соответственно, человек будет освобождён для труда творческого, и качественные характеристики труда уже получили и получат ещё больший перевес над количественными.
Во-вторых, даже при однотипном труде разные работники за одно и то же время разные работники совершают разный труд, как с точки зрения количества, так и с точки зрения качества. Один рабочий производит в час три детали, другой – шесть. Один выполняет работу более качественно, другой – менее качественно. Сторонники уравнительности возражают на это, что при плановом социалистическом хозяйстве перевыполнение плана, якобы, столь же вредно, сколь его невыполнение, поскольку для внеплановых изделий в рамках отлаженного планового хозяйства нет ни сырья, ни применения. Они утверждают, что, якобы, в условиях современного разделения труда и при правильном планировании никакая самодеятельность в виде "больше или меньше работать" невозможна в принципе, так же как невозможно больше или меньше работать, сидя за конвейером. В итоге они сводят дело к тому, что при социалистической плановой экономике, якобы, все должны выполнять строго стандартный одинаковый объём работы, стандартного уровня качества в одинаковое время, иметь одинаковый рабочий день и получать за это одинаковую оплату.
На первый взгляд, этот аргумент как будто имеет свои резоны, но по существу он представляет радикально антимарксистский взгляд на развитие производства. Напомним, что с точки зрения марксизма важнейшей гуманистической перспективой общественно-экономического развития является полное освобождение человека от необходимого труда, то есть такого труда, который выполняется человеком вынужденно, ради производства необходимых для жизни продуктов. Такой вынужденный, несвободный труд должен быть полностью передан механизмам, а человек должен быть освобождён для труда, понимаемого как свободное творчество, являющееся содержательным наполнением жизни, а не вырванным из жизни ради необходимых средств для её поддержания куском времени. Но даже вне заданных марксизмом ориентиров с точки зрения простого здравого смысла ясно, что автоматизация производства идёт к тому, что алгоритмический конвейерный труд передаётся механизмам, и человек освобождается от него для выполнения задач, более сложных и творческих, соответствующих человеческой, а не машинной природе. Чем выше уровень научно-технического и технологического прогресса, чем дальше человечество развивается от индустриального к информационному обществу – тем меньше участие человека в конвейерном производстве, тем более труд человека связан с решением креативных, творческих задач, не сводимых к шаблонным алгоритмам.
Одна из важнейших сторон марксистской критики капиталистической системы состоит в том, что при капитализме происходит максимальное отчуждение трудящегося от содержания собственного труда. Что же предлагают наши ревнители уравнительности? Они исходят из того, что переход к социализму не только не снимет, а ещё более повысит уровень такого отчуждения, то есть превращение человека в придаток машины, в деталь производственного конвейера окончательно добьёт даже те немногие возможности производственной инициативы, которые сохранялись в капиталистическом производстве. Понятно, что в схеме этих уравнителей нет места аналогу соцсоревнования или стахановского движения, бывших одной из основ трудового энтузиазма и форсированного развития социализма даже на индустриальном уровне развития. Научный марксизм связывает дальнейшее развитие с освобождением человека от механического труда, с превращением науки в непосредственную производительную силу, и в этом смысле является наиболее адекватной моделью перехода от индустриального производства к информационному, от модели общества-завода к обществу-лаборатории.
Этот марксистский взгляд отражён в Программе нашей Партии: «КПРФ рассматривает социализм как свободное от эксплуатации человека человеком общество, базирующееся на общественной собственности и распределяющее жизненные блага по количеству, качеству и результатам труда. Это общество высокой производительности труда и эффективности производства, достигаемых на основе научного планирования и управления, применения наукоёмких и ресурсосберегающих технологий. Это общество подлинного народовластия и развитой духовной культуры, стимулирующее творческую активность личности и самоуправление трудящихся. Человек станет главной целью и фактором общественного развития».
Напротив, современные псевдомарксисты-уравнители тянут в диаметрально противоположном направлении: к обществу-казарме, к подавлению всякой инициативы, всякого проявления творческой свободы в труде. Они видят будущий социализм в образах полного превращения человека в стандартную деталь производственной (а также и государственно-политической) машины со строго заданными характеристиками и функциями. Вполне очевидно, что их модель общества неконкурентоспособна даже по отношению к современному капиталистическому обществу, переживающему сегодня кризис в связи с глубочайшим противоречием между уровнем развития производительных сил и характером производственных отношений (попытка «эквивалентного рыночного обмена» информационными продуктами труда и, как следствие, попытка запретить их свободное распространение и копирование).
Проповедники уравнительной оплаты «по трудочасам» утверждают, что «нормальный человек» (то есть человек, воспитанный в соответствии с их представлениями о моральных нормах), якобы, не нуждается в материальном стимулировании, чтобы ответственно и на должном уровне качества выполнять порученную ему обществом работу. Но при этом они не готовы предложить и альтернативного варианта стимулирования, скажем стимулирования непосредственными знаками социального отличия и общественного статуса, повышением места в социальной иерархии и т.д. Да это и невозможно в рамках их модели: ведь они исходят из того, что перевыполнение плана столь же вредно, сколь его недовыполнение, что в рамках отлаженного планового хозяйства невозможно больше или меньше работать, как невозможно больше или меньше работать сидя за конвейером. Понятно, что при таком труде тем более невозможно стимулирование труда самим трудом: такой труд полностью лишён инициативы и креативности. Следовательно, у человека вообще нет никакого внутреннего стимула заниматься таким трудом, и принудить его к таковому можно лишь экономическим или административным принуждением. При этом возможности экономического принуждения в силу того, что мерой оценки труда являются проведённое в процессе производства время, ограничиваются и исчерпываются отбыванием этого времени. Совершенно очевидно, что заставить человека не просто отбывать рабочее время, но и продуктивно работать, в такой системе можно только путём развитой системы отчёта и контроля. В случае промышленного производства добиться такого контроля в принципе можно. Но в случае умственного труда это приведёт к непрерывному разрастанию, с одной стороны, удушающей всякое реальное дело формальной отчётности, а с другой – осуществляющего и контролирующего эту отчётность бюрократического аппарата, живо заинтересованного ради оправдания своего существования в дальнейшем расширении бюрократических процедур.
Иными словами, реально лозунг "от каждого – по способностям, всем – поровну" (противопоставляемый уравнителями известной формуле социализма «от каждого – по способностям, каждому – по труду») с учётом кардинальной разницы человеческих способностей для начала выродится в вариант "от каждого – по способностям наименее способного из всех, всем – поровну". Но, поскольку такой вариант означает падение производительности труда почти до нуля, то очень скоро принцип эволюционирует до "от каждого – сколько удастся заставить, всем поровну". Это, в свою очередь, приведёт к неизбежному формированию касты профессиональных надзирателей, сосредоточивших в своих руках средства принуждения и к завершению лозунга в форме "от каждого – сколько удастся заставить, каждому – в меру его доступа к средствам принуждения". В результате возродиться в новой (а на самом деле как раз в крайне архаичной) форме классовое общество, близкое к коллективному рабовладению или восточным деспотиям.
Труд, в результатах которого не заинтересован работник, с неизбежностью приведёт к двум взаимосвязанным результатам: к непрерывному и катастрофическому снижению производительности труда и к разрастанию аппарата контролёров и надсмотрщиков, который рано или поздно достигнет в обществе такой численности и силы, что пересмотрит принципы равенства оплаты, то есть станет новым господствующим классом, перераспределяющим прибавочную стоимость в свою пользу. Оба эти результата, кстати, были достигнуты в ходе извращения советского социализма после смерти Сталина. Если при Сталине объективно имевшиеся в силу недостаточного уровня развития производительных сил и объективного сохранения нужды тенденции к замыканию партийной и советской управленческой элиты в квазикласс рассматривались как угроза обществу и систематически подавлялись, то после его смерти партийная и советская бюрократия освободилась от контроля и сначала реализовала себя как квазикласс, монопольно распоряжающийся общенародной собственностью, а затем в ходе горбачёвской перестройки конвертировала власть в собственность и стала настоящим господствующим классом в реставрированном капиталистическом обществе. Об этом и предупреждал Маркс, говоря: «развитие производительных сил является абсолютно необходимой практической предпосылкой ещё потому, что без него обобщается нужда, и с нуждой должна снова начаться борьба за необходимые предметы и, значит, должна воскреснуть вся старая дребедень».
Параллельно с этим реализовалась и вторая сторона деградации. Разрушение созданной при Сталине системы материальных (имущественных) и нематериальных (непосредственно социально-статусных) стимулов, формировавших в обществе систему справедливого неравенства, определявшегося качеством и количеством общественно-полезного труда, породило среди трудящихся печально известную уравниловку (из которой была исключена только всё более замыкавшаяся в закрытую касту номенклатура). Под демагогическими и примитивно понятыми лозунгами «гегемонии рабочего класса» высококвалифицированный труд был если не полностью, то в значительной степени уравнен с низкоквалифицированным. Уравниловка, особенно характерная для времён брежневского застоя, резко снизила мотивации к труду и, как следствие, производительность труда – особенно в сферах научного и технического творчества, в которых сложно или невозможно определить плановые количественные показатели. Началась золотая пора НИИшных чаепитий, перекуров и травли анекдотов – то есть непроизводительного отбывания рабочего времени, что и привело к отставанию СССР в ряде передовых областей (например, в сфере информационных технологий и компьютеризации).
Одним словом, проект «уравнителей», представляющих социалистическую плановую экономику в образе конвейера, на котором каждый человек выполняет строго определённый набор операций и имеет минимум степеней свободы, означает не развитие, а как минимум консервацию, а на деле существенный откат в плане производительности труда и развития производительных сил. Такое стремление к переходу от поступательного роста к стабильному состоянию, в принципе можно оправдать мотивами ограниченности природных ресурсов, грозящей экологической катастрофой и необходимостью ограничить потребление нормами разумной достаточности. Однако при таком подходе было бы логичнее консервировать общество на аграрном, а не на индустриальном уровне развития – как с точки зрения сохранения биосферы и многообразия традиционных культур, так и по причине того, что аграрный уровень цивилизации даёт возможность не столь значительного отчуждения человека от собственного труда, которое происходит в случае конвейерного индустриального производства. В любом случае уравниловка означает, во-первых, отказ от научно-технического прогресса и, во-вторых, полный разрыв с обозначенной в марксизме перспективой освобождения человека от необходимого труда за счёт его автоматизации.
Значит ли это, что единственным способом стимулирования человека к труду является стимулирование материальное? Нет, не значит. На самом деле зачастую материальный стимул важен не сам по себе в качестве средства потребления, а выступает лишь знаком социального престижа и места в социальной иерархии. В капиталистическом обществе социальный статус человека строго привязан к имущественному статусу, а в современном капиталистическом обществе – ещё и к уровню потребления. Но в некапиталистическом обществе (причём как в традиционном, так и в социалистическом, которое, впрочем, имело много черт традиционного) ряд знаков социального статуса не имеют денежного и имущественного эквивалента. Соответственно, в них общество имеет возможность стимулировать своего члена не только материальными, но и нематериальными наградами, как то почётные знаки, чины, звания, степени, ритуалы и т.д. Поэтому при то же самом уровне стимулирования и иерархического социального неравенства имущественное расслоение в некапиталистическом обществе может быть существенно меньше, чем в капиталистическом.
Тем не менее, в любом обществе, в котором сохраняется нужда и не достигнуто изобилие, в котором сохраняется необходимый труд и действие закона стоимости, имущественное неравенство с необходимостью сохраняет в большей или меньшей степени влияние на социальный статус. Поэтому даже в случае смягчения имущественного неравенства в связи с передачей ряда социально-статусных знаков нематериальным ценностям, всё равно сохраняется необходимость такового неравенства как естественного стимула к производительному труду. При этом отмирание материального стимулирования будет естественным образом происходить по мере роста изобилия в обществе и утраты материальными потребительскими благами значения лимитирующего реальное качество жизни фактора (Как гласит Программа КПРФ: «По мере развития социализма закладываются и вызревают необходимые предпосылки для становления коммунизма — исторического будущего человечества»). Вместо него значение основного мотива труда будет переходить к чисто статусным наградам (мотивации властью, славой, общественным признанием), а затем и непосредственно к творческой самореализации как таковой. При этом первая мотивация (властью, славой, общественным положением и признанием), хотя и не является имущественной и в полном смысле материальной, но не является и собственно коммунистической, поскольку в данном случае труд всё ещё осуществляется для удовлетворения потребностей в его результатах (а не в самом процессе как таковом). Такое непосредственно статусное, нематериальное стимулирование труда (кстати, активно использовавшееся в СССР, особенно в сталинские годы наравне со стимулированием материальным, имущественным) сохраняет значение до тех пор, пока сохраняется объективная общественная необходимость в несвободном труде. То есть до тех пор, пока научно-технический процесс не освободил человека для чистого творчества и свободной самореализации. И лишь в условиях, когда необходимый труд начнёт исчезать, станет возможным переход ведущего общественного значения к собственно коммунистической мотивации к труду – то есть удовольствием от самого творчества.
Статьи по теме
Обсудить новость на Форуме