20:30 21.04.2013 | Все новости раздела "КПРФ"

Лауреат Шолоховской премии, историк Юрий Емельянов: Кем был генерал Корнилов и за что ему ставят памятники? Свидетельства современников

2013-04-21 20:12
Юрий Емельянов, Лауреат Шолоховской премии - специально для KPRF.RU

13 апреля в Краснодаре состоялось открытие памятника генералу от инфантерии Л. Г. Корнилову по случаю 95-й годовщины со дня его гибели. Правда, организаторы церемонии сообщили, что памятник еще не полностью готов. Помимо открытой обозрению статуи генерала возле него будут воздвигнуты еще три конные фигуры из бронзы. По мысли авторов проекта, эти кони должны символизировать "потерянную армию и трагическую судьбу всего белого движения". Можно подумать, что генерал Корнилов вел за собой не войско, а конское стадо. Не понятно также: с каких пор три коня стали символом трагизма и почему эти копытные должны олицетворять провал белого движения?

На фото: Генерал Корнилов в действующей армии. Корнилов уже чувствует себя "российским Бонапартом" (встреча в Москве). После ареста Корниловым царской семьи: дочери и царевич Алексий в Царском селе

Впрочем, нелепость открытия незаконченного памятника и нелепые объяснения его символики отражают абсурдность самого культа Корнилова, который ныне упорно насаждается в стране. Следует заметить, что поклонение Корнилова возникло среди тайных монархистов еще до падения Советской власти. Позже Вадим Кожинов иронизировал над собой и своими друзьями, для которых Лавр Георгивич казался олицетворением военных талантов и рыцарского благородства. Литературный критик вспоминал, как, находясь в самолете, который пролетал над Краснодаром, он и его друзья-монархисты демонстративно вставали, проводя таким образом молчаливую демонстрацию памяти в честь Корнилова.

Однако изучение истории заставило Вадима Кожинова отказаться от многих своих наивных представлений. В противоположную сторону пошла эволюция некоторых бывших членов КПСС и руководителей городской краснодарской власти, которые приняли участие в открытии памятника Корнилову. Те, кто в советское время, казалось бы, должен был блестяще знать революционную историю и пропагандировать ее, теперь, судя по их речам 13 апреля, стали заядлыми… поклонниками зачинателей гражданской войны и организаторов репрессий против царской семьи, официально ныне реабилитированной. Краснодарские лидеры «Единой России» и экс-руководители КПСС в Краснодаре захлебываются от восторженных эмоций, восхищаясь "выдающимся полководцем", "благородным защитником России". Насколько правдиво такое изображение Лавра Георгиевича, можно проверить, обратившись не к этим речам, а свидетельствам тех, кто лично знал генерала, встречался с ним, был его начальником или воевал под его руководством. Эти люди могли достаточно верно оценить его военную и политическую деятельность и их последствия.

Выдающийся полководец?

Корнилов в 1915 году опять «не исполнил приказ, был окружен и сдался в плен со своей дивизией».

Генерал Брусилов о Корнилове

О Корнилове как военном руководителе наиболее веско высказался его бывший начальник А. А. Брусилов. В своей книге воспоминаний бывший царский генерал Брусилов подробно охарактеризовал многих своих коллег по военной кампании 1914 — 1917 гг. Хотя после 1917 г. многие генералы, в отличие от автора воспоминаний, встали в ряды белого движения, Брусилов высоко оценил военные таланты будущих врагов Советской власти. В этой книге, изданной в советское время, когда имена руководителей белого движения было предметом однозначно отрицательных оценок, Брусилов не раз упомянул и о достоинствах Корнилова ("Он был очень смелый человек"... "безусловно храбрый человек") и замечал: "Теперь, когда он давно погиб, я могу только сказать: "Мир праху его". В то же время на протяжении всей книги не было сказано ни единого слова о воинских достоинствах Л. Г. Корнилова, который возглавлял дивизию в составе армии Брусилова. Автор смог вспомнить лишь вопиющие нарушения Корниловым приказов, которые приводили к ненужным потерям солдат и, в конечном счете, вели его дивизию к поражениям.

Описывая боевые действия в конце августа 1914 г. на Юго-Западном фронте, Брусилов писал о Корнилове: "В первом же сражении, в котором участвовала его дивизия, он вылез без надобности вперед, и когда я вечером отдал приказ этой дивизии отойти ночью назад, так как силы противника, значительно нас превышавшие, скапливались против моего центра, куда я стягивал свои силы, - он приказа моего не исполнил и послал начальника корпуса ко мне с докладом, что просит оставить его дивизию на месте, Однако он скрыл эту просьбу от командира корпуса Цурканова, За эти действия я отрешил начальника корпуса Трегубова от должности. Наутро дивизия Корнилова была разбита и отброшена назад, и лишь 12-я кавалерийская дивизия своей атакой спасла 48-ю пехотную дивизию от полного разгрома, при этом дивизия Корнилова потеряла 28 орудий и много пулеметов. Я хотел тогда же предать его суду за неисполнение моего приказа, но заступничество командира корпуса Цурканова избавило его от угрожавшей ему кары".

Урок не пошел впрок Корнилову. В ноябре 1914 г., когда происходило наступление Юго-Западного фронта, 24-му корпусу, в который входила дивизия Корнилова, "было приказано, - по словам Брусилова, - не спускаться с перевала, но тут генерал Корнилов опять проявил себя в нежелательном смысле: увлекаемый жаждой отличиться и своим горячим темпераментом, он не выполнил указания своего командира корпуса и, не спрашивая разрешения, скатился с гор и оказался, вопреки данному ему приказанию, в Гуменном, тут уже хозяйничала 1-я сводная казачья дивизия, которой и было указано, не беря с собой артиллерию, сделать набег на Венгерскую равнину, произвести там панику и быстро вернуться. Корнилов возложил на себя, по-видимому, ту же задачу, за что и понес должное наказание. Гонведовская (венгерская. - Прим. авт.) дивизия, двигавшаяся от Ужгорода к Турке, свернула на Стакчин и вышла в тыл дивизии Корнилова. Таким образом, он оказался отрезанным от своего пути отступления. он старался пробиться обратно, но это не удалось, ему пришлось бросить батарею горных орудий, бывших с ним, зарядные ящики, часть обоза, несколько сотен пленных и с остатками своей дивизии,.. вернуться тропинками".

Брусилов был вне себя от гнева. Он вспоминал: "Тут уж я считал необходимым предать его суду за вторичное ослушание приказов корпусного командира, но генерал Цурканов вновь обратился ко мне с бесконечными просьбами о помиловании Корнилова, выставляя его пылким героем и беря на себя вину в том отношении, что, зная характер Корнилова, он обязан был держать его за фалды, что он и делал, но в данном случае Корнилов неожиданно выскочил из его рук. Он умолял не наказывать человека за храбрость, хотя бы и неразумную, и давал обещание, что больше подобного случая не будет. Кончилось тем, что я объявил в приказе по армии и Цурканову, и Корнилову выговор".

Но и этот урок ничему не научил Корнилова. Брусилов писал, что Корнилов весной 1915 года "уже в 3-й армии, весной 1915 года, при атаке этой армии Макензеном, он не исполнил приказ, был окружен и сдался в плен со своей дивизией". В своих мемуарах бывший военный министр Временного правительства А. И. Верховский писал: "Сам Корнилов с группой штабных офицеров бежал в горы, но через несколько дней, изголодавшись, спустился вниз и был захвачен в плен австрийским разъездом".

"Отец солдатам"?

Так почему же имя Корнилова обрело репутацию славного военачальника и было, как признавал Брусилов, любимо солдатами и офицерами своей дивизии? Брусилов пришел к парадоксальному выводу, что популярность военачальников среди их подчиненных часто не соответствовала их реальным достижениям на поле боя.

Указывая на широко распространенное несоответствие людских представлений реальности, Брусилов привел пример отношения к подчиненному ему генералу Орлову: "Странное было положение этого генерала: человек умный, знающий хорошо свое дело, распорядительный, настойчивый, а между тем подчиненные ему войска не верили ему и ненавидели его. Сколько раз за время с начала кампании мне жаловались, что это - ненавистный начальник и что войска глубоко несчастны под его начальством, Я постарался выяснить для себя, в чем тут дело. Оказалось, что офицеры его не любят за то, что он страшно скуп на награды, с ними редко говорит и, по их мнению, относится к ним небрежно, солдаты его не любили за то, что он с ними обыкновенно не здоровался. никогда не обходил солдатских кухонь и не пробовал пищи, никогда их не благодарил за боевую работу и вообще как будто их игнорировал. В действительности он заботился и об офицере и солдате, он всеми силами старался добиваться боевых результатов с возможно меньшей кровью и всегда ко мне приставал с просьбами возможно лучше обеспечивать их пищей и одеждой; но вот сделать, чтоб подчиненные знали о его заботах, - этим он пренебрегал или не умел этого. Знал я таких начальников, которые в действительности ни о чем не заботились, а войска их любили и именовали их "отцами родными". Я предупреждал Орлова об этом, но толку было мало, он просто не умел привлекать к себе сердца людей".

Но Брусилову не приходилось подсказывать Корнилову, как тому вести себя с подчиненными. Этот генерал умел мастерски очаровывать людей. Для солдат и офицеров он был "отцом родным". Брусилов признавал: "Странное дело, генерал Корнилов свою дивизию никогда не жалел: во всех боях, в которых она участвовала под его начальством, она несла ужасающие потери..." "Отец солдатам", по словам Брусилова, был "сильно повинен в излишне пролитой крови солдат и офицеров". Однако Брусилов признавал: "Между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили. Правда, он и себя не жалел, лично был храбр и лез вперед, очертя голову".

Прежде всего следует учесть, что до начала Первой мировой войны Корнилов лишь недолго служил в войсках во время русско-японской войны. До этой войны и после нее он работал военным атташе в Китае, нередко совершая конфиденциальные разведывательные экспедиции по этой стране. В результате будущий генерал обрел немалый опыт профессионального дипломата и разведчика, и в этом он был намного сильнее, чем в командовании воинским соединением.

Хотя Брусилов объяснял готовность Корнилова к безрассудному риску "горячностью", он в то же время признавал, что генерал решил "очевидно, составить себе имя во время войны", даже рискуя собственной жизнью и жертвуя своими солдатами и офицерами. Роль боевого генерала, "отца солдатам" была, скорее всего, умелой маскировкой, вроде тех, к которым прибегал Корнилов во время своих разведывательных поездок по Китаю.

"Слуга царю"?

«2 марта 1917 по просьбе М.В. Родзянко Николай II назначил Корнилова командующим Петроградским военным округом. А уже 8 марта по распоряжению Временного правительства Корнилов осуществил арест императрицы и включая юных царевен и больного цесаревича Алексея, находившихся в Царском Селе»

Побег Корнилова после года и трех месяцев пребывания в плену во второй половине 1916 г. не напоминал бегства из заточения героев приключенческих романов. Находясь в австрийском лазарете по поводу легкого ранения, Корнилов подкупил фельдшера и без особых проблем покинул Австро-Венгрию.

К этому времени, как писал в своих воспоминаниях А. А. Верховский, "генерал Иванов пытался найти хоть что-нибудь, что было бы похоже на подвиг и могло бы поддержать дух войск... О позорном поведении Корнилова рассказал потом раненный в тех же боях командир бригады его дивизии генерал Попович-Липовац, но ему было приказано молчать... Сознательно искажая правду, Иванов прославил Корнилова и его дивизию за их мужественное поведение в бою, Из Корнилова сделали героя на смех и удивление тем, кто знал, в чем заключался его "подвиг"... Иванов представил великому князю Николаю Николаевичу ходатайство о награждении Корнилова, которое было доложено Николаю II".

По этому поводу Брусилов писал: "Убежав из плена, он (Корнилов) явился в Ставку и был принят царем. Не знаю, что он ему рассказывал, но кончилось тем, что ему был пожалован орден Георгия 3-й степени и он был назначен командиром, кажется, 25-го корпуса на моем фронте". В сентябре 1916 г. газета "Новое время" опубликовала рассказ о "генерале-герое".

Прославление Корнилова совпало с усилением заговорщической деятельности в военных кругах. Нет сомнения в том, что обласканный царем генерал вскоре вступил в ряды тех, кто готовил свержение самодержца. Вряд ли можно признать случайным, что в первые же дни Февральской революции генерал Корнилов был отозван с фронта решением Временного правительства и 2 марта 1917 г. по просьбе М.В. Родзянко Николай II назначил Корнилова командующим Петроградским военным округом был назначен командующим столичного Петроградского военного округа.

Через 6 дней после вступления в должность из Могилева сообщили, что был арестован бывший царь Николай. В тот же день 8 марта Корнилов по приказу военного министра Гучкова арестовал всех членов царской семьи, включая юных царевен и больного цесаревича Алексея.

Приказ был выполнен добросовестно. Корнилов, хоть и назначен был царем командующим округом, а до этого обласкан им и получил Георгия, с одобрением встретил февральскую революцию 1917 г. и приход к власти Временного правительства. Он тогда говорил: "Старое рухнуло! Народ строит новое здание свободы, и задача народной армии - всемерно поддержать новое правительство в его трудной, созидательной работе".

Вряд ли многие из почитателей Корнилова или тех, кто совершают ежегодные паломнические марши в Ганину яму, догадываются, что путь всех членов семьи Романовых к гибели был фактически проложен генералом Корниловым, неожиданно ставшим пламенным революционером.

Армия после начала Февральской революции

"При объезде Юго-Западного фронта Керенским его почти везде принимали горячо и многое ему обещали, но когда дошло до дела, то, взяв сначала окопы противника, войска затем самовольно на другой же день вернулись назад, объявив, что так как аннексий и контрибуций требовать нельзя и война до победного конца недопустима, то они и возвращаются ".

Генерал Брусилов о состоянии армии

Между тем проблемы, которые породили Февральскую революцию, лишь усугубились, в том числе в армии. Прежде всего, армия не получала достаточного вооружения. Позже в своих воспоминаниях премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд-Джордж писал: "По храбрости и выносливости русский солдат не имел себе равных среди союзников и врагов. Но военное снаряжение русской армии по части пушек, винтовок, пулеметов, снарядов и транспортных средств — было хуже, чем у всех, и по этой причине русских били более малочисленные противники, часто уступавшие русским по боевым качествам; так убивали русских миллионами, в то время как у них не было никакой возможности защиты или мести... Русские армии шли на убой под удары превосходной германской артиллерии и не были в состоянии оказать какое-либо сопротивление из-за недостатка ружей и снарядов..."

К концу 1916 года Брусилов отмечал ухудшение снабжения солдат: "Вместо трех фунтов хлеба начали давать два фунта строевым, находившимся в окопах, и полтора в тылу... Пришлось ввести два постных дня в неделю, когда клали в котел вместо мяса рыбу, в большинстве случаев селедку, наконец, вместо гречневой каши пришлось зачастую давать чечевицу... Стал я получать письма, в большинстве своем анонимные, в которых заявлялось, что войска устали, драться больше не желают и что если мир не будет вскоре заключен, то меня убьют... Глухое брожение всех умов в тылу невольно отражалось на фронте, и можно сказать, что к февралю 1917 года вся армия - на одном фронте больше, на другом меньше - была подготовлена к революции".

Эти настроения многократно усилились после начала Февральской революции. Брусилов признавал: "Солдат больше сражаться не желал и находил, что раз мир должен быть заключен без аннексий и контрибуций и раз выдвинут принцип права народов на самоопределение, то дальнейшее кровопролитие бессмысленно и недопустимо... Взял верх лозунг: "Долой войну, немедленно мир во что бы то ни стало и немедленно отобрать землю у помещика" - на том основании, что барин столетиями копил себе богатство крестьянским горбом и нужно у него отобрать это незаконно нажитое имущество. Офицер сразу сделался врагом в умах солдатских, ибо требовал продолжения войны и представлял собой в глазах солдата тип барина в военной форме... К маю войска всех фронтов совершенно вышли из повиновения, и никаких мер воздействия ".

Брусилов привел пример поведения 7-го Сибирского корпуса. Этот корпус, "отодвинутый с позиций в тыл для отдыха, наотрез отказался по окончании отдыха вернуться на фронт и объявил комиссару корпуса Борису Савинкову, что бойцы корпуса желают идти для дальнейшего отдыха в Киев: никакие уговоры и угрозы Савинкова не помогли. Таких случаев на всех фронтах было немало".

К этому времени Февральская революция и Временное правительство переживали острый кризис, не ограниченный рамками армии. Чтобы остановить кризис, власти решили прибегнуть к широкомасштабному наступлению, в надежде добиться решительной победы в войне. Об этом предупреждал В. И. Ленин в статье "Союз для остановки революции", написанной 6 (19) июня 1917 г. Ленин писал: "Наступление, при всех возможных исходах его с военной точки зрения, означает политически укрепление духа империализма, увлечения империализмом, укрепления старого, не смененного, командного состава армии..., укрепление основных позиций контрреволюции".

В ответ на полумиллионную демонстрацию 18 июня 1917 г. в Петрограде в дни Первого съезда Советов, которая прошла под лозунгами: "Вся власть Советам!", "Долой десять министров-капиталистов!", "Рабочий контроль над производством!", "Хлеба, мира, свободы!", Временное правительство в тот же день развернуло наступление по всему фронту. Позже В. И. Ленин замечал: "Политический кризис, по признанию самих эсеров и меньшевиков вечером 18 июня, разразился бы, наверное, если бы его не перерезало наступление на фронте".

Чтобы поднять боевой дух солдат перед началом наступления на фронт выехал Керенский, неутомимо произносивший одну речь за другой на солдатских митингах. Брусилов признавал: "При объезде Юго-Западного фронта Керенским его почти везде принимали горячо и многое ему обещали, но когда дошло до дела, то, взяв сначала окопы противника, войска затем самовольно на другой же день вернулись назад, объявив, что так как аннексий и контрибуций требовать нельзя и война до победного конца недопустима, то они и возвращаются ".

Даже частичный успех на Юго-Западном фронте в ходе так называемого "Тарнопольского прорыва" и взятия городов Калуш и Галич потребовал немалых жертв. Было убито около 60 тысяч солдат русской армии. Наступление захлебнулось, а вскоре началось немецкое контрнаступление. Брусилов вспоминал: "Когда противник перешел в наступление, наши войска без сопротивления очистили свои позиции и пошли назад". А. И. Деникин вспоминал: "12-го июля, в виду безнадежности положения, главнокомандующий отдал приказ об отступлении с Серета, и к 21-му армии Юго-Западного фронта очистить всю Галицию и Буковину".

Феноменальный карьерный взлет Корнилова в середине 1917 года

"Свалив и заместив его (Гутора, главковерха), он (Корнилов) начал вести интригу против меня, верховного главнокомандующего, и благодаря дружбе Савинкова с Керенским вполне успел и заместил меня"

Генерал Брусилов о Корнилове

К этому времени Корнилов уже вернулся на Юго-Западный фронт и возглавил 8-ю армию, которой в начале войны руководил Брусилов. (Брусилов же с мая 1917 г. стал Верховным главнокомандующим вооруженными силами России.) Комиссаром Временного правительства при 8-й армии был Борис Савинковым, один из видных руководителей правого крыла эсеровской партии и еще недавно бывший террористом. На его счету было немало человеческих жертв, включая министра внутренних дел России В. К. Плеве и великого князя Сергея Александровича. Как писал Брусилов, бывший "слуга царю" Корнилов "тотчас же подружился с Борисом Савинковым".

К этому времени Борис Савинков имел немалый вес в кругах, близких к Временному правительству. Брусилов считал, что с помощью нового друга Корнилов "повел интригу против главкоюза (главнокомандующим Юго-Западным фронтом) Гутора", который был обвинен в начавшемся отступлении. В ночь с 7 на 8 июля 1917 г. Корнилов был назначен командующим Юго-Западного фронта.

Однако он недолго занимал этот пост. Как писал Брусилов, "свалив и заместив его (Гутора), он (Корнилов) начал вести интригу против меня, верховного главнокомандующего, и благодаря дружбе Савинкова с Керенским вполне успел и заместил меня". Уже 19 июля 1917 г. Корнилов был назначен Верховным главнокомандующим.

В лихорадочной общественной атмосфере 17-го года быстро рождались и гибли мифы о Спасителях Отечества. Сначала надежды возлагали на Александра Керенского. В своей автобиографической книге "Школа" А. Гайдар писал: "Все точно перебесились. Только и было слышно: "Керенский. Керенский". В каждом номере газеты помещались его портреты: "Керенский говорит речь", "Население устилает путь Керенского цветами", "Восторженная толпа женщин несет Керенского на руках". Член арзамасской городской думы Феофанов ездил по делам в Москву и за руку поздоровался с Керенским. За Феофановым табунами бегали".

В конце июля таким же обожанием внезапно оказался окружен Лавр Корнилов. Всякий приезд Корнилова в крупный город России сопровождался шумной встречей на вокзале. Генерала забрасывали цветами, а затем несли на руках. Такой же восторженной была и его встреча в Москве, когда новоиспеченный Главковерх прибыл для участия в Государственном совещании 12 августа 1917 г.

Трудно найти другой пример в мировой истории столь быстрого возвышения командарма до Верховного главнокомандующего за 12 дней. Одновременно во всей стране стала распространяться молва о том, что в России появился Спаситель Отечества, блистательный полководец всех времен и народов. Лишь через много лет после публикации мемуаров Брусилова стало ясно, что не только Савинков был причастен к феерическому взлету генерала и рождению культа личности Корнилова.

Кто стоял за спиной «российского Бонапарта»?

«Лишь в конце 1936 г. в полной мере прояснилась та роль, которую сыграли Петроградские финансисты в подготовке Корниловского мятежа»

Керенский о Корнилове

"Все мои симпатии были на стороне Корнилова,.. Корнилов гораздо более сильный человек, чем Керенский".

Посол Великобритании в России Бьюкенен

В своей речи на совещании, состоявшемся в Большом театре, Л. Г. Корнилов изложил программу "решительных действий". Он объявил о намерении навести "порядок" в войсках и потребовал наведения "порядка в тылу". Он заявил: "Я ни одной минуты не сомневаюсь, что мои меры будут проведены безотлагательно. Невозможно допустить, чтобы решимость проведения в жизнь этих мер каждый раз проявлялась под давлением поражений и уступок отечественной территории. Если решительные меры для поднятия дисциплины на фронте последовали как результат Тарнопольского разгрома и потери Галиции и Буковины, то нельзя допустить, чтобы порядок в тылу был последствием потери нами Риги и чтобы порядок на железных дорогах был восстановлен ценою уступки противнику Молдавии и Бессарабии".

Напуганный ультимативным тоном этого выступления, Керенский в беседе с Корниловым сказал ему: "Если какой-нибудь генерал рискнет открыто выступить против Временного правительства, он сразу почувствует, что попал в вакуум, где нет железных дорог и средств связи с его собственными войсками". К этому времени Александр Федорович уже получил информацию о подозрительных перемещениях воинских частей из Дона в центральную часть России. Но премьер и не подозревал, что его собеседник является главным кандидатом в военные диктаторы.

Позже в своих воспоминаниях А. Ф. Керенский писал: "Лишь в конце 1936 г. в полной мере прояснилась та роль, которую сыграли Петроградские финансисты в подготовке Корниловского мятежа. Из разного рода мемуаров, опубликованных в то время, стало известно, что в апреле 1917 г., когда "Общество содействия экономическому возрождению России" приняло решение о передаче Корнилову четырех миллионов рублей", то есть, когда Корнилов возглавлял Петроградский военный округ, "именно к этому времени, — писал Керенский, - относится начало конкретной подготовки переворота. Следующий шаг описан П. Н. Финисовым, видным членом центральной организации заговорщиков". Сам Финисов был деловым партнером магната А. И. Путилова, который вместе с финансистом А. И. Вышнеградским были, по словам Керенского, "наиболее видными участниками" контрреволюционного движения, скрытого под названием "Общество содействия экономическому возрождению России".

Финисов вспоминал: "В мае 1917 года на квартире Ф. А. Липского, члена совета Сибирского банка, собрались, кроме хозяина, генерал Л. Г. Корнилов, К. В. Николаевский, П. Н. Финисов, бывший член Думы Аладьин и полковник Шувалов. На этом собрании был учрежден "Республиканский центр". Поначалу все выглядело так, будто главной задачей "Республиканский центр" считал ведение антибольшевистской пропаганды на фронте и во всей стране, а также субсидирование многочисленных военно-патриотических организаций, возникших в Петрограде". "Однако, — писал Керенский, — уже в начале июля, в период германского контрнаступления..., "Республиканский центр" занялся делом, ради которого и был создан. Еще раньше офицерские группы заговорщиков начали готовить захват Петрограда "изнутри", который должен был совпасть с подходом к столице войск генерала Крымова.

Один из участников этого заговора гвардейский полковник Винберг признал, что их планы предусматривали захват всех бронеавтомобилей в Петрограде, арест членов Временного правительства, а также арест и ликвидацию наиболее видных эсеров и социал-демократов".

На стороне Корнилова были и западные державы. Посол Великобритании в России Бьюкенен говорил: "Все мои симпатии были на стороне Корнилова,.. Корнилов гораздо более сильный человек, чем Керенский".

Керенский писал: "К 10 августа все приготовления к захвату Петрограда, включая отвод войск с Северного фронта в разгар германского наступления и их переброску в Петроград и Москву, были завершены генералами Корниловым, Крымовым и Романовским".

20 августа пала Рига. На следующий день находившийся в Ставке Корнилов беседовал с обер-прокурором Святейшего Синода Владимиром Львовым, направлявшимся к Керенскому. Корнилов сказал ему: "Передайте Керенскому, что Рига взята вследствие того, что предположения мои, представленные Временному правительству, до сих пор им не утверждены, Взятие Риги вызывает негодование всей армии, Дольше медлить нельзя". Корнилов заявил, будто большевики готовят восстание, которое надо немедленно пресечь. Он говорил: "Ввиду столь грозной опасности, угрожающей России, я не вижу иного выхода, как немедленная передача власти Временным правительством в руки Верховного главнокомандующего".

Львов сказал Корнилову: "Раз дело идет о военной диктатуре, то кому же быть диктатором, как не вам". Корнилов ответил: "Во всяком случае Романовы взойдут на престол только через мой труп. Когда власть будет лишь передана, я составляю кабинет. Я не верю больше Керенскому... Впрочем, я могу предложить Керенскому портфель министра юстиции".

Тут в кабинет вошел ординарец Корнилова Завойко. По словам Львова, он "перебил Верховного Главнокомандующего и сказал наставительным тоном, как говорят ученику: "Нет, нет, не министра юстиции, а заместителя председателя Совета Министров".

Львов вспоминал, что он "удивленно посмотрел то на Корнилова, то на ординарца, Вид у Корнилова был сконфуженный, "Так вы мне прикажете все это передать Керенскому? - спросил я у Корнилова. Отвечал Завойко: "Конечно, конечно, важна законная преемственность власти".

Завойко пригласил Львова к себе в кабинет, где уже находились некий Добровольский и некий профессор Яковлев. "Сев у письменного стола, достал лист бумаги, на котором было что-то написано, и стал читать вслух. То был манифест Корнилова к армии, в котором Корнилов, называя себя сыном казака (на самом деле Корнилов был родом из мещан. Прим. авт.), брал на себя Верховную власть во имя спасения Родины". Завойко ознакомил Львова и с прокламацией к солдатам, в которой каждому солдату обещали отдать по 8 десятин земли. Эту прокламацию сочинил присутствовавший здесь профессор Яковлев.

Затем "Завойко на листе бумаги написал слова: "Керенский - заместитель председателя Совета Министров". Далее следовали имена других членов правительства. С этими бумагами Львов отправился в Петроград.

Из этих воспоминаний следует, что все действия Корнилова по захвату власти жестко контролировали и направляли люди, которые стояли за его спиной. Кандидат в Бонапарты был на самом деле куклой, которой управляли опытные кукловоды.

Корниловский мятеж

"Провозгласив себя без всякого смысла диктатором, (Корнилов) погубил своей выходкой множество офицеров"

Генерал Брусилов о Корнилове

К тому времени, когда Львов выехал в Петроград, к столице уже двигались III конный корпус казаков и так называемая "дикая дивизия", состоявшая из мусульман-горцев Кавказа. Оба соединения находились под командованием генерала Крымова. В секретном приказе от 25 августа Крымов писал: "Верховный главнокомандующий повелел мне восстановить порядок в Петрограде, Кронштадте и во всем Петроградском военном округе, причем указал: подтвердить всем войсковым начальникам, что против неповинующихся лиц, гражданских и военных, должно быть употреблено оружие без всяких колебаний или предупреждений".

Активную помощь заговорщикам оказали западные державы. Печать США, Великобритании, Франции открыто высказывала сочувствие Корнилову. В составе корниловских войск имелись английские и французские офицеры, переодетые в русскую военную форму.

Предлогом для переворота заговорщики решили объявить мнимый "большевистский мятеж". Финисов позже вспоминал: "Специальной организации было поручено вызвать "большевистское" выступление, т. е. разгромить Сенной рынок, магазины, одним словом, поднять уличный бунт. В ответ должны были начаться в тот же день действия офицерской организации и казачьих полков генерала Крымова. Это поручение было возложено на генерала Сидорина, причем тут же ему было вручено 100 000 рублей на эту цель".

28 августа Финисов и другие сообщили генералу Крымову о якобы начавшемся выступлении большевиков в Петрограде. По словам Львова, "атаман Дутов... пытался создать видимость большевистского восстания, провоцируя толпу грабить магазины, но из этой затеи ничего не вышло".

Узнав о военном мятеже, ЦК большевистской партии призвал рабочих и солдат к отпору контрреволюции. Страна увидела, что большевики - это не люди, громящие магазины, а защитники демократических завоеваний революции. Несмотря на то, что после июльских событий деятельность партии была запрещена, на ее призыв откликнулись десятки тысяч рабочих. Только в Петрограде выступило с оружием в руках 40 тысяч рабочих. На защиту Петрограда пришли моряки из Кронштадта. На Западном фронте революционные солдаты установили контроль над железнодорожными узлами Минска, Гомеля, Витебска, Орши, а также над шоссейными дорогами, которые вели к Киеву и Петрограду. Железнодорожники разобрали пути, чтобы воспрепятствовать проезду корниловских эшелонов.

В условиях, когда сопротивление контрреволюционным силам приняло широкие масштабы, казаки под командованием генерала Крымова отказались идти на Петроград. А вскоре генерал застрелился. Генералы Корнилов, Деникин, Эрдели, Вановский, Эльснер, Лукомский, Романовский, Кисляков, Марков, Орлов и другие были арестованы и препровождены в наскоро приспособленное для заключения здание женской гимназии в городе Быхов. Как и все военные предприятия, в которых Корнилов играл активную роль, мятеж потерпел фиаско, жертвами которой стали многие люди. Отмечая лишь жертвы корниловского мятежа среди офицерства, Брусилов писал: "Провозгласив себя без всякого смысла диктатором, (Корнилов) погубил своей выходкой множество офицеров".

Мятежники бегут на юг страны

"Я даю вам приказ, очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом я беру на себя!"

Л.Корнилов

Пока Корнилов и другие сидели в Быхове, в стране предпринимались усилия для организации нового военного переворота. Многие соучастники корниловского заговора оставались на свободе. Керенский вспоминал: "Признания Деникина и Сидорина, как и мемуары Финисова, опубликованные в 1936 и 1937 годах, не оставляют сомнений в том, что в деле Корнилова именно генерал Алексеев играл центральную роль... Он был главным соперником генерала Корнилова и других руководителей готовящегося переворота, включая Сидорина и Крымова. Он также подготовил политические обоснования для захвата Корниловым власти,.. В критические дни мятежа он постоянно поддерживал связь с генералом Корниловым через генерала Шапрона, зятя Корнилова". Однако М. В. Алексеев сумел создать впечатление своей непричастности к заговору и 30 августа был назначен начальником штаба главнокомандующего.

Активную деятельность по установлению военной диктатуры в России вели западные державы. Французский дипломат Фернан Гренар, живший в это время в России, писал: "Союзники России были ослеплены желанием любой ценой заставить ее продолжать войну". Именно с этой целью в Россию был направлен блистательный британский разведчик и не менее замечательный английский писатель Уильям Сомерсет Моэм.

В своей автобиографии У. С. Моэм так вспоминал свою первую и последнюю поездку в Россию в 1917 году: "Я направлялся как частный агент, которого при необходимости могли дезавуировать. Мои инструкции требовали, чтобы я вступил в контакт с силами, враждебными правительству, и подготовил план, который бы удержал России от выхода из войны". До конца жизни Моэм был уверен, что "существовала известная возможность успеха, если бы я был направлен на шесть месяцев раньше". По словам писателя, для реализации задания он имел в своем распоряжении "неограниченные денежные средства". Моэма сопровождали "четыре преданных чеха, которые должны были действовать в качестве офицеров связи между мною и профессором Масариком (будущим президентом Чехословакии. - Прим. авт.), имевшим под своим командованием что-то около шестидесяти тысяч своих соотечественников в различных частях России".

Чехословацкий корпус был не единственной организованной силой, участвовавшей в исполнении замыслов Лондона. Моэм упоминает о своих постоянных контактах с Борисом Савинковым. Бывший террорист произвел на Моэма неизгладимое впечатление — "один из самых поразительных людей, с которым я когда-либо встречался". Вместе с Савинковым в организации заговора участвовали и другие правые эсеры — его единомышленники. Через Савинкова Моэм познакомился с генералом Алексеевым.

Однако, как признавал Моэм, он попал в цейтнот. Накануне намеченного выступления заговорщиков началась Октябрьская революция. Моэм был отозван из Петрограда, и он бежал из России. Савинков еще пытался что-то предпринять. По воспоминаниям Деникина, 25 октября "на конспиративную квартиру, на которую перевезли Алексеева с Галерной, прибыл Б. Савинков". Он сказал генералу: "Я вас призываю исполнить свой долг перед Родиной. Вы должны сейчас же со мной ехать к донским казакам, властно приказать им седлать коней, стать во главе их... Это требует Родина". Однако Алексеев отказался следовать совету Савинкова, заявив: "Где же ваши большие силы, организация и средства, о которых так много было разговоров?"

Хотя казалось, что хитроумный заговор Моэма рухнул, через некоторое время части взрывного устройства, подведенного британской разведкой под Россию, взорвались. В конце мая 1918 года произошел мятеж чехословацкого корпуса, что послужило началом полномасштабной Гражданской войны. В июле того же года в городах Верхнего Поволжья начался мятеж правых эсеров во главе с Борисом Савинковым. Но еще раньше на юге страны против Советской власти выступили царские генералы, среди которых были Алексеев, а также бывшие заключенные быховской женской гимназии: Корнилов, Деникин, Марков и другие.

Формирование контрреволюционных сил происходило на Дону, где была установлена власть атамана Каледина. Однако одновременное прибытие на Дон различных политических и военных руководителей неизбежно вызвало разногласия между ними, так как многие из них претендовали на руководящую роль в контрреволюционном выступлении против Советской власти. К этому времени генерал Алексеев уже создал "Добровольческую организацию".

А. И. Деникин вспоминал, что к началу декабря 1917 г. "в Новочеркасске... образовалась "политическая кухня", в чаду которой наезжие деятели сводили старые счеты, намечали новые вехи и создавали атмосферу взаимной отчужденности и непонимания совершавшихся на Дону событий... Б. Савинков с безграничной настойчивостью, но вначале безуспешно, добивался приема у генералов Алексеева и Корнилова… Завойко... вызвал всеобщее недоумение монополией сбора пожертвований и плел какую-то нелепейшую интригу с целью свержения Каледина и избрания на должность донского атамана генерала Корнилова... 6-го декабря (Деникин использовал старый календарный стиль. - Прим. авт.) приехал Корнилов... После первого же свидания его с Алексеевым, стало ясно, что совместная работа их, вследствие взаимного предубеждения друг против друга, будет очень нелегкой. О чем они говорили, я не знаю; но приближенные вынесли впечатление, что "разошлись они темнее тучи".

18 декабря было созвано совещание, на котором должен быть решен вопрос о расширении "Добровольческой организации". Деникин подчеркивал: "По существу весь вопрос сводился к определению роли и взаимоотношений двух генералов - Алексеева и Корнилова... Произошла тяжелая сцена; Корнилов требовал полной власти над армией, не считая возможным управлять ею и заявив, что в противном случае он оставит Дон и переедет в Сибирь; Алексееву, по-видимому, трудно было отказаться от прямого участия в деле, созданном его руками".

С большим трудом было принято решение о создании "триумвирата Алексеев - Корнилов - Каледин". В руках Алексеева оказалось "гражданское управление, внешние сношения и финансы", Корнилов отвечал за военные операции. Каледин - за "управление Донской области".

Однако, как признавал Деникин, "внутренние трения в триумвирате не прекращались". 9 января 1918 это неустойчивое равновесие, "едва не кончилось полным разрывом". Растущие разногласия отражали неустойчивость положения "добровольцев". Их силы были малочисленны. Средств на содержание армии не хватало. Советские войска быстро шли на юг, сметая контрреволюционное сопротивление. "Сама колыбель добровольчества - Тихий Дон, - писал Деникин, - если не враждебно, то, во всяком случае, только терпимо относилась к непрошенным гостям".

В этих условиях Корнилов, по словам Деникина, "все еще колебался в окончательном решении. На него угнетающе действовали отсутствие "полной мощи", постоянные трения и препятствия, встречаемые на пути организации армии, скудость средств и ограниченность перспектив". Непопулярность вождя контрреволюционного мятежа была велика и на Дону, а потому Корнилов, как писал Деникин, "жил конспиративно, ходил в штатском платье и его имя не упоминалось официально в донских учреждениях".

"В конце января генерал Корнилов, придя к окончательному убеждению о невозможности дальнейшего пребывания Добровольческой армии на Дону, где ей при полном отсутствии помощи со стороны казачества грозила гибель, решил уходить на Кубань. В штабе был разработан план для захвата станицы Тихорецкой, подготовлялись поезда и 28-го послана об этом решении телеграмма генералу Каледину". По сути, Добровольческая армия бросала Каледина и его сторонников, а триумвират ликвидировался.

Деникин вспоминал: "29-го Каледин собрал правительство, прочитал телеграммы, полученные от генералов Алексеева и Корнилова, сообщил, что для защиты Донской области нашлось на фронте всего лишь 147 штыков, и предложил правительству уйти". Каледин заявил: "Положение безнадежное. Население не только нас не поддерживает, но настроено нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно,,, Свои полномочия атамана я с себя слагаю". В тот же день Каледин застрелился.

Кровавый след "ледяного похода" корниловцев.

Так начался воспеваемый ныне поклонниками Корнилова и белого движения так называемый "Ледяной поход" с Дона на Кубань. ("Ледяным" его назвал генерал Марков на том основании, что однажды корниловцам пришлось переходить вброд небольшую речку, в которой вода была очень холодна). Участники похода рассчитывали на поддержку местного населения. Деникин писал: "Казачество... считалось нашей опорой", Однако казаки не спешили присоединиться к "добровольцам". Деникин запечатлел слова одного из местных жителей: "Генерал Корнилов нас здорово срамил у станичного правления, - говорил мне тоскливо крепкий, зажиточный казак средних лет, недавно вернувшийся с фронта и недовольный разрухой. - Что ж, я пошел бы с кадетами, да сегодня вы уйдете, а завтра придут большевики. Хозяйство, жена..."

Роман Гуль (который после эмиграции из России стал писателем) писал, как однажды он вступил в дискуссию в кубанском селе о целях Гражданской войны, "Хозяин убогой хаты, где мы остановились, - столяр, иногородний. - Вот вы образованный,... скажите мне, почему это друг с другом воевать стали?... Вот скажем, за что вот вы воюете? - говорит хозяин и хитро смотрит". Гуль отвечал: "За Учредительное собрание. Потому что думаю, что оно одно даст русским людям свободу и справедливую жизнь". Хозяин отрицательно качает головой: "В это собрание нашего брата и не допустят". "Как же не допустят? Ведь все же выбирают, ведь вы же выбирали?" "Выбирали, да как там выбирали, у кого капиталы есть, те и попадут", - упрямо заявляет хозяин.

Ни казачество, ни иногородние не спешили обеспечить "добровольцев" всем необходимым. Деникин писал: "Мы просили крова, просили жизненных припасов — за дорогую цену, не могли достать ни за какую цену сапог и одежды, тогда имевшиеся в станицах, для босых и полуодетых добровольцев, не могли получить достаточного количества подвод, чтобы вывезти с Аксая остатки армейского имущества... Скоро на этой почве началось прискорбное явление армейского быта - "самоснабжение". Генерал писал: "За гранью, где кончается "военная добыча" и "реквизиция", открывается мрачная бездна морального падения: насилия и грабежи. Они пронеслись по Северному Кавказу, по всему югу, по всему театру гражданской войны, наполняя новыми слезами и кровью чашу страданий народа".

Лишь угрозами смертельных расправ "добровольцы" добивались ночлега в казацких станицах. Деникин вспоминал: при вступлении в станицу Аксайская "добровольцы" узнали, что "казаки держат нейтралитет и отказываются дать ночлег войскам. Казакам было сказано: "Вы решайте поскорее, а то сейчас приедет Корнилов - он шутить не любит: вас повесит, а станицу спалит".

О том, что подобные угрозы могли стать не шуточными, когда речь шла об активном сопротивлении "добровольцам", свидетельствуют строки из повести участника "Ледяного похода" Романа Гуля. Раз корниловцы вступили в кубанскую станицу Лежанка и остановились в одной из хат. Увидев фотографию молодого солдата, размахивающего на коне шашкой, Роман Гуль спросил хозяйку: "Это сын ваш?", "Сын, — шамкает старуха. "Где он?" "Ваши прошлый раз убили".

Из рассказа женщины становится ясно, что ее сын вернулся с "турецкого хронта" и жил мирной жизнью. Когда в станицу ворвались корниловцы, старая женщина вспомнила, что в доме есть патроны и сказала сыну, чтобы тот выбросил их от греха подальше. "Ванюша, выброси... взял он пошел, а тут треск такой, прямо гул стоит,,, вышел он на крыльцо, а ваши во двор бегут... почуяла я недоброе, бегу к нему, а они его уже схватили, ты, кричат, в нас стрелял!... он обомлел, сердешный (старуха заплакала), нет, говорит, не стрелял я в вас... я к ним, не был он, говорю, нигде... а с ними баба была - доброволица, та прямо на него накинулась... сволочь! кричит, большевик! да как в него выстрелит... он крикнул только, упал, я к нему, Ваня, кричу, а он только поглядел и вытянулся... Плачу над ним, а они все в хату - к жене его пристают... оружие, говорят, давай, сундуки пооткрывали, тащат все... внесли мы его, вон в ту комнату, положили, а они сидят здесь вот, кричат, молока давай! хлеба давай!... А я как помешанная - до молока мне тут, сына последнего не за что убили…" Старуха заплакала, закрывая лицо заскорузлыми, жилистыми руками"...

... В тот день был "великий четверг". В церкви слышалось пение. "Тут служба. а на площади повешенные", - тихо говорит товарищ. "Кто?" "Да сегодня повесили комиссаров пленных".

Корниловцы пленных не брали. В январе 1918 года Корнилов выступил перед офицерами: "Я даю вам приказ, очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом я беру на себя!"

Роман Гуль вспоминал бой за станицу Новодмитриевская: "Во главе с Корниловым ворвались в станицу. Сонные большевики, захваченные врасплох, взяты в плен. На другой день на площади строят семь громадных виселиц, На них повесили семь захваченных комиссаров".

Рядовых красноармейцев расстреливали. Гуль писал: "Из-за хат ведут человек 50 - 60 пестро одетых людей, многие в защитном, без шапок, без поясов, головы и руки у всех опущены. Пленные. Их обгоняет подполковник Нежинцев, скачет к нам, остановился... "Желающие на расправу!" — кричит он. "Что такое? — думаю я — Расстрел? Неужели?" Да, я понял: расстрел вот этих 50 — 60 человек с опущенными головами и руками. Я оглянулся на своих офицеров. Вдруг никто не пойдет, пронеслось у меня. Нет, выходят из рядов... Вышло человек пятнадцать. Идут к стоящей кучкой незнакомым людям и щелкают затворами.

Прошла минута. Долетело: пли! Сухой треск выстрелов, крики, стоны.

Люди падали друг на друга, а шагов с десяти. плотно вжавшись и расставив ноги, по ним стреляли, торопливо щелкая затворами. Упали все, Смолкли стоны. Смолкли выстрелы. Некоторые расстреливавшие отходили. Некоторые добивали прикладами и штыками еще живых. Вот она. гражданская война: то, что мы шли цепью по полю, веселые и радостные чему-то, — это не "война". Вот она, подлинная гражданская война".

Такое повторилось и после боя за казацкую станицу Выселки: "Впереди взяли пленных. Подпоручик К-ой стоит с винтовкой наперевес - перед ним молодой мальчишка кричит: "Пожалейте! Помилуйте!". "А... твою мать! Куда тебе - в живот, в грудь? Говори..." — бешено-зверски кричит К-ой. "Пожалейте, дяденька!" Ах! Ах! Слышны хриплые звуки, как дрова рубят. Ах! Ах! И в такт с ними подпоручик К-ой ударяет штыком в грудь, в живот стоящего перед ним мальчишку. Стоны... Тело упало. На путях около насыпи валяются убитые, недобитые, стонущие люди..."

"Еще поймали. И опять просят пощады. И опять зверские крики. "Беги... твою мать!" Он не бежит, хватается за винтовку, он знает это "беги". "Беги... а то!" Штык около его тела, инстинктивно отскакивает. бежит. оглядываясь назад, и кричит диким голосом. А по нем трещат выстрелы из десятка винтовок, мимо, мимо, мимо... А он бежит... Крик. Упал, попробовал встать, упал и пополз торопливо как кошка. "Уйдет!" — кричит кто-то, и подпоручик Г-н бежит к нему с насыпи. "Я раненый! Раненый!" - дико кричит ползущий, а Г-н в упор стреляет ему в голову. Из головы что-то летит высоко-высоко во все стороны".

Став свидетелями вопиющих жестокостей, произвола и насилия, братья Гуль осознали фальшь мифа о "благородных рыцарях, спасающих Русь". Свою повесть Роман Гуль завершил лаконично: "Вскоре мы с братом вышли из армии".

Конец несостоявшегося диктатора: снаряд или граната, убийство или самоубийство

«Если не возьмем Екатеринодар, то мне остается пустить пулю в лоб»

Л.Корнилов

Между тем воинство, которое вел Корнилов, преследовали военные неудачи. Белая армия столкнулась с упорным сопротивлением красных войск. В руководстве же "Добрармии" разрастались разногласия. Деникин вспоминал очередную стычку Алексеева с Корниловым 8 марта. Обострились отношения и с верхами кубанского казачества. Руководитель Кубанского правительства Лука Быч открыто заявлял: "Помогать Добровольческой армии, значит готовить вновь поглощение Кубани Россией". Неустойчивой была и поддержка рядовых кубанских казаков, Деникин признавал: "Казаки то поступали в отряды, то бросали фронт в самую критическую минуту".

Корнилов решил добиться перелома в неудачной кампании, взяв Екатеринодар. 12 апреля (30 марта по старому стилю) 1918 г., когда происходила осада Екатеринодара, у Корнилова состоялось совещание. Деникин вспоминал: "Собрались в тесной комнатке Корнилова: генералы Алексеев, Романовский, Марков, Богаевский, я и кубанский атаман полковник Филимонов. Во время беседы выяснилась печальная картина положения армии. Противник во много раз превосходит нас силами и обладает неистощимыми запасами снарядов и патронов. Наши войска понесли тяжелые потери, в особенности в командном составе, Части перемешаны и до крайности утомлены физически и морально четырехдневным боем. Офицерский полк еще сохранился, Кубанский стрелковый сильно потрепан, из Партизанского осталось не более 300 штыков, еще меньше в Корниловском. Замечается редкое для добровольцев явление - утечка из боевой линии в тыл. Казаки расходятся по своим станицам. Конница, по-видимому, ничего серьезного сделать не может. Снарядов нет, патронов нет. Число раненых в лазарете перевалило за полторы тысячи".

Корнилов "резко и отчетливо сказал: "Положение действительно тяжелое, и я не вижу другого выхода, как взятие Екатеринодара. Поэтому я решил завтра на рассвете атаковать по всему фронту".

Алексеев предложил отложить штурм города "на послезавтра", и Корнилов неожиданно с ним согласился. Комментируя это решение, Деникин писал: "На мой взгляд, такое половинчатое решение, в сущности лишь прикрытое колебание, не сулило существенных выгод: сомнительный отдых - в боевых цепях, трата последних патронов и возможность контратаки противника".

"Участники совещания разошлись сумрачные. Люди, близкие к Маркову, рассказывали потом, что, вернувшись в свой штаб, генерал сказал: "Наденьте чистое белье, у кого есть. Екатеринодар не возьмем, а если и возьмем, то погибнем".

После совещания Деникин, сознававший невозможность взять Екатеринодар, сказал Корнилову: "Лавр Георгиевич, почему вы так непреклонны в этом вопросе?" "Нет, другого выхода, Антон Иванович. Если не возьмем Екатеринодар, то мне остается пустить пулю в лоб".

"Этого вы не можете сделать. Ведь тогда остались бы брошенные тысячи жизней. Отчего же нам не оторваться от Екатеринодара, чтобы действительно отдохнуть, устроиться и скомбинировать новую операцию? Ведь в случае неудачи штурма отступать нам едва ли удастся". "Вы выведете"... Кто-то вошел, и мы никогда не закончили этого разговора".

Привел Деникин и разговор Корнилова с штабным офицером Казановичем, который также состоялся после совещания. Настаивая на штурме Екатеринодара, Корнилов сказал: "Конечно, мы все можем при этом погибнуть. Но, по-моему, лучше погибнуть с честью. Отступление теперь тоже равносильно гибели: без снарядов и патронов это будет медленная агония".

Было 8 утра 13 апреля, когда в доме, где находился Деникин, услыхали два взрыва: "Глухой удар в роще, разметались кони, зашевелились люди. Другой совсем рядом — сухой и резкий". В комнату к Деникину вбежал адъютант Корнилова Долинский. Он произнес: "Ваше превосходительство! Генерал Корнилов..." Позже в приказе, подписанным генералом Алексеевым, утверждалось: "Неприятельским снарядом, попавшим в штабе армии, в 7 ч. 30 м. 31 сего марта убит генерал Корнилов".

Свидетелей гибели Корнилова не оказалось. Не было и свидетельств того, что он был убит "снарядом". Деникин писал: "Генерал Корнилов был один в своей комнате, когда неприятельская граната пробила стену возле окна и ударилась об пол под столом, за которым он сидел; силой взрыва его подбросило, по-видимому, кверху и ударило о печку. В момент разрыва гранаты в дверях появился Долинский, которого отшвырнуло в сторону. Когда затем Казанович и Долинский вошли первыми в комнату. она была наполнена дымом, на полу лежал генерал Корнилов, покрытый обломками штукатурки и пылью. Он еще дышал... Кровь сочилась из небольшой ранки в виске и текла из пробитого правого бедра".

Возглавивший армию сразу же после смерти Корнилова Деникин в тот же день отдал распоряжение "снять осаду Екатеринодара и быстрым маршем большими переходами вывести армию из-под удара екатеринодарской группы большевистских войск. Возражений не последовало". Ясно, что лишь гибель Корнилова спасла "добровольцев" от неминуемого полного разгрома. Отсрочка же штурма на сутки, предложенная главным соперником Корнилова Алексеевым, привела к тому, что генерал был убит не на поле боя, а в штабе.

Многое в распространенной затем версии гибели Корнилова вызывает сомнения. Почему вместо "гранаты" в приказе Алексеева было сказано про "снаряд"? Не потому ли, что в ту пору гранаты метали лишь вручную, а поблизости от штаба не было обнаружено "неприятельских гранатометчиков"? Не было проведено экспертизы относительно того, как попала в дом граната. Не было дано объяснений, почему в виске у Корнилова была "небольшая ранка". Было ли это самоубийство с выстрелом в висок и одновременным взрывом гранаты? Было ли это убийство, совершенное теми, кто сознавал гибельность безнадежного штурма Екатаринодара? Не исключено, что противники Корнилова, тайные или явные, постарались спасти белую армию от катастрофы, устранив генерала. Очевидно одно: смерть генерала произошла накануне очередного краха его очередной авантюры.

* * *

Смерть Корнилова на пару лет опередила гибель белого движения, исторически обреченного на провал. Возрождаемый ныне культ Корнилова — это попытка реанимировать то обожание, которым был окружен генерал при жизни обманутыми и погубленными им солдатами его дивизии, поверившие в "отца родного". Это - попытка возродить тот ажиотаж, который в 1917 году ненадолго охватил часть общественного мнения России, страстно желавшего "навести порядок в стране" и готового принять "фитюльку, тряпку за важного человека".

Однако в то время многое не было известно про генерала. Еще не были написаны мемуары Брусилова, разоблачающие несостоятельность Корнилова как военачальника. Еще не вышли в свет мемуары Керенского и других политических деятелей 1917 года, из которых ясно, что Корнилов был лишь марионеткой в руках российских олигархов и западных держав. Еще не были написаны мемуары Деникина, в которых раскрывались интриги внутри "Добровольческой армии" и беспринципная грызня между ее руководителями. В то время Роман Гуль и многие другие еще не представили свидетельств того, что корниловская армия была сбродом грабителей, убийц, насильников, ввергнувших страну в Гражданскую войну.

Те, кто возрождает культ Корнилова сейчас, или не знакомы с этими свидетельствами (что лишь свидетельствует о непростительном невежестве тех, кто пропагандирует генерала и произносит речи в его честь), или цинично их игнорируют (что доказывает глубину их морального падения).

Ясно, что правда не нужна новоявленным корниловцам. Им нужны те кумиры, которые отвечают духу нынешней буржуазной реставрации с его цинизмом, презрением к закону, народу, его чаяниям. Ценности, которые были характерны для Корнилова, разделяют и хозяева современного буржуазного общества. Как и Корнилов, они люто ненавидят строй социальной справедливости. Как и Корнилов, они склонны к авантюризму. Дутая репутация Корнилова близка тем, кто привык к созданию дутых предприятий, кто процветает на волнах экономического и политического мошенничества.

Как и Корнилов, они подменяют честный и добросовестный труд демагогией и лживой политиканской игрой. Как и Корнилов, который то изображал "слугу царю", то сажал под арест царскую семью, то изъявлял верность Керенскому, то готовил его свержение, то дружил с Савинковым, то сторонился его, они привыкли резко менять свои политические воззрения, предавать своих союзников. Погрязнув в политической фальши, они научились самозабвенно изображать жуликов - честнейшими людьми, профанов и невежд - светочами ума, а вечно пьяного руководителя страны, который протрезвился лишь в могиле, великим тружеником, "работавшим над документами". Как и Корнилов, они, в конечном счете, запутываются в своих интригах и терпят одно поражение за другим, не считаясь с человеческими лишениями и жертвами. Культ генерала-неудачника - это памятник всем этим не лучшим человеческим качествам, Одновременно это нелепый монумент историческому невежеству и беспамятству, которые восторжествовали в нашем обществе буржуазной реставрации.

Юрий Емельянов,

Лауреат Шолоховской премии.