13:45 01.06.2010 | Все новости раздела "КПРФ"

Газета «Советская Россия»: Девяностолетний следователь вспоминает «дело врачей» и другие тайные истории

После праздника Победы я получил письмо от «Алексея Месяцева». Был удивлен и обрадован: его отец, легендарный 90-летний «комсомолец» Николай Николаевич Месяцев, жив-здоров, в боевом строю и готов встретиться со своей газетой «Советская Россия» в канун почтительного юбилея. Представилась возможность увидеться и побеседовать с уникальным человеком, который получал ответственные задания чуть ли не от самого Сталина, встречался с Маленковым, был зван на службу лично Берией, сыграл ответственную роль при «уходе» Хрущёва, был на примете у Брежнева, возводил Останкинский телецентр под патронажем Косыгина, в «Большом доме» работал заместителем заведующего отделом Андропова, многие годы был по-братски связан с Семичастным, дружил с Шелепиным. А до этого еще прошел фронтовыми дорогами до самого Берлина, служил в СМЕРШе, был авторитетным секретарем ЦК комсомола… Разве не легендарная личность?


К тому же (пусть простят мне читатели неуместное припоминание) он прикоснулся и к моей судьбе. «На заре туманной юности», когда я возглавлял многосотенный бурлящий комсомольский коллектив факультета журналистики МГУ и уже стажировался в «Комсомолке», секретарь ЦК ВЛКСМ Месяцев пригласил меня на работу в свой отдел пропаганды. Весьма польщенный, я тем не менее отказался – очень хотелось остаться в журналистике. «И правильно сделал!» – заметил теперь Николай Николаевич, когда я напомнил об этом эпизоде. Сам он не раз в поворотные минуты жизни самостоятельно решал свою судь­бу, каким бы прессом его не придавливали.

Встреча наша была радостной, беседа – длительной, откровенной, богатой яркими воспоминаниями и решительными суждениями. В свои 90 (исполняется 3 июня) Николай Николаевич выглядит молодцом, как на этой фотографии, сделанной совсем недавно на выставке в нашенском Музее революции. У него светлая (совсем даже не седая) голова, четкие представления и уверенные оценки. Для журналиста беседовать с ним – профессиональная удача и удовольствие. Я «намотал» многие сотни метров пленки, меня снабдили добротными источниками, и Николай Николаевич подарил свою книгу, над которой работал годы, – это убедительная искренняя исповедь прожитого им века. Любая полоса его жизни – сюжет для целой повести. В этом очерке затронуты лишь несколько особенно волнующих нас тем.

Фальсификации и абсурды вокруг «дела врачей»

– Я слышал легенду о том, что в какой-то момент у Кремля возникла необходимость укрепить органы безопасности, и тогда группу деятелей комсомола, включая Месяцева, направили в КГБ. Вместе с Шелепиным… Присвоили им генеральские звания.

– Здесь что-то путают. Шелепин пришел в органы позже, чем послали «комсомольцев». Кстати, нас было трое: Вася Зайчиков, секретарь ЦК комсомола; Петр Колобанов, первый Челябинского обкома, и я, в то время аспирант Академии общественных наук. Январским вечером возвращаюсь с катка в Останкинском парке, вижу: у дома (я жил тогда на Ярославском шоссе – теперь проспект Мира) стоит огромная машина. Елки-моталки, за кем это «членовоз» приехал? Поднимаюсь к себе на четвертый этаж, слышу в своей квартире мужские голоса. Захожу. «Наконец-то… Николай Николаевич, вас ждет Маленков. Надо ехать немедленно». – «Сейчас переоденусь». – «Не надо». Все-таки я переоделся.
До «Большого дома» домчались мгновенно. Поднялись на секретарский этаж. В кабинете у Г.М.Маленкова находились С.Д.Игнатьев, секретарь ЦК ВКП(б), министр госбезопасности, секретарь ЦК А.Б.Аристов, кто-то еще. Крепко пожав руку, Маленков усадил меня напротив.

«Мы пригласили вас по поручению товарища Сталина, он посмотрел ваше личное дело. Вы ему понравились. Товарищ Сталин сказал, что молодые, красивые, как правило, всегда смелы. Просим вас пойти на работу в следственную часть по особо важным делам Министерства государственной безопасности. Работающие там люди вводят в заблуждение Центральный Комитет партии. – Маленков с нажимом закончил: – ЦК нужна правда. Надо помочь Семену Денисовичу Игнатьеву в установлении истины в следственных делах». Другого решения, как согласиться, принять было невозможно. Маленков добавил, что о должности и звании министр позаботится и «решит по-хорошему». Приступить к работе надо завтра же.
На следующий день в приемной у министра мы и встретились все трое: Василий, Петр и я. Игнатьев довольно подробно ознакомил нас с положением в следственной части и выделил два групповых следственных дела. Одно из них – так называемое «дело врачей» и второе – бывшего министра Абакумова и других министерских работников.

«Чувствуется, что нас путают, – сказал министр, – вы должны внести в работу свежую струю, докопаться до правды, сделать ее достоянием ЦК и Сталина».
Зайчиков должен был изучать дело Абакумова, Колобанов – «дело врачей», а мне – работа по двум этим делам, так как я единственный из троих имел юридическое образование и следственную практику.
Было ясно: дела эти, как теперь говорят, резонансные, только резонанс очень болезненный для страны. Большинство проходивших по «делу врачей» были евреями – значит, раскручивается маховик антисемитизма, и это накладывается на кампанию борьбы с космополитизмом. Каково для авторитета страны, победившей фашизм? Не говоря уже о том, что по существу это порочно для социалистического общества.

Искусственность сляпанного «дела врачей» обнаруживалась без особого труда. Сочинители даже не позаботились о серьезном прикрытии. Бесстыдно брали из истории болезни высокопоставленного пациента врожденные или приобретенные с годами недуги и приписывали их происхождение или развитие преступному умыслу лечащих врачей. Вот вам и «враги народа»…

– Инициатива исходила от Берии или от кого-то другого?

– Берия к этому не имел отношения. Он пришел к руководству органами безопасности после смерти Сталина, при объединении МВД и КГБ. Инициатором надо считать начальника следчасти Рюмина, известного как отъявленный карьерист… Некоторые полагают, что толчком к возникновению «дела врачей» явилось будто бы высказанное Сталиным подозрение, что в смерти бывших членов Политбюро Калинина, Щербакова, Жданова повинны лечившие их врачи. В МГБ решили подтвердить «догадку» вождя. Появляется заявление сотрудницы кремлевской больницы Лидии Тимашук. Создается экспертная комиссия, во главе которой становится Рюмин. И – закрутилась машина.

На «деле врачей» строилось много спекуляций. И ныне появляются утверждения, что это была своего рода подготовка к массовой депортации евреев. Даже называются даты судебного процесса: 5–7 марта 1953 г. Но Сталин, мол, умер, его окружение взбунтовалось, следствие было прекращено, и врачей освободили. Так к хронике событий приспосабливают «логическую цепочку» с желаемыми выводами. Но жизнь выстраивает другую логику. Обнаружив, что следователи Рюмина политиков «путают», именно Сталин, Маленков и другие настояли на проведении тщательной ревизии следствия. И послали «комсомольцев». 13 января было сообщение об аресте врачей, а 19 января наша бригада уже приступила к работе. К середине февраля наше заключение было однозначным: «дело врачей» сфальсифицировано, врачи невиновны, их надлежит освободить. Доложили С.Д.Игнатьеву, он информировал Политбюро. Никакого обвинительного заключения по «делу врачей» в материалах следствия я лично не видел, ничто не указывало и на «готовящуюся депортацию».

– А как насчет генеральских погон? Какое у вас было звание в то время?
– Капитан. Как был капитаном, так и остался. От больших звезд отказывался. Считал: присвоят высокое звание – и я застрял. Я не хотел работать в органах. Тянуло на общественное поприще… В это время руководителем двух силовых структур стал Берия. Я был вызван к нему. Меня предупредили: не называй его министром, он любит, когда его называют «народный комиссар». Зашел, доложился. Разговор начался с моей заключительной записки. А потом он стал рисовать перспективы и нажимать. А у меня росло все большее отторжение и предложений, и его личности. Отпустите, говорю, я по натуре – пропагандист… Нет, останешься, напирает, мы с тобой такую пропаганду развернем, все удивляться будут… Я счастлив, что мне не пришлось никого удивлять своей службой под руководством Берии.
Делом Абакумова Николай Николаевич напрямую не занимался, то есть не допрашивал своего бывшего начальника по линии СМЕРШ, этим занимался Зайчиков при консультативном обеспечении Месяцева. У этого дела был суровый разворот. Месяцев выехал в Лондон выяснять, была ли у кремлевских врачей связь с «Джойнтом» – организацией, которую подозревали в сионистской шпионской деятельности. Именно в это время Сталин решил ознакомиться с ходом дела Абакумова. Он вызвал на ближнюю дачу Игнатьева, его зама Гоглидзе и Зайчикова. Рассказ Зайчикова об этой встрече Месяцев приводит в своей книге.
На Василия Никифоровича Сталин произвел впечатление старого, озабоченного, с опущенными плечами человека в потертом мундире и подшитых валенках. (Это было уже незадолго до рокового марта.) Он без всяких вступлений начал расспрашивать, как ведет себя Абакумов, что намерено предпринять следствие, чтобы добиться признаний. В своем докладе о допросах Абакумова Василий заметил: мои впечатления такие, что Абакумов затягивает следствие, на что-то надеется, а на что именно, пока, мол, не знаю. Игнатьев посоветовал взять в разработку тему бытовой нечистоплотности и предложил взглянуть на альбом с фотографиями, сделанными при домашнем обыске. Сталин начал листать страницы, внешне был спокоен, но руки нервно подрагивали. А министр в это время перечислял: изъято 350 пар различной обуви, обнаружена комната со стеллажами, забитыми отрезами шерсти, шелка, других тканей, литые из золота дверные ручки и тому подобное.

Недолистав, Сталин отбросил альбом и закурил. После паузы глухо произнес: «Если альбом показать рабочим и рассказать им, что стяжательством занимается советский министр, министр государственной безопасности, призванный стоять на защите их интересов, то им, рабочим, нас всех, вместе взятых, надо разогнать».

И, уже обращаясь к Зайчикову, заключил: «В ходе допроса Абакумова у вас не должны дрожать колени при упоминании им разных лиц, как бы высоко они ни стояли. Вы, товарищ Зайчиков, не можете не догадываться, на чье покровительство рассчитывает Абакумов и кто так долго от имени ЦК контролировал ЧК. Не доверяю я Берии; он окружил себя какими-то темными личностями».
Мы недоумевали, замечает Николай Николаевич, когда втроем обсуждали рассказ Василия о встрече со Сталиным, почему он сказал это при Гоглидзе? Видимо, старый лев уже готовился к прыжку на своего «заклятого сподвижника».

Политическое творчество и лоцманы в идеологии

– Николай Николаевич, а как вы оказались у главной кнопки Гостелерадио?

– Тоже, можно сказать, на революционной волне. Но началось все на тихих дачных тропинках в Усово, за Барвихой, где мы с семьей отдыхали в редкие выходные. Я тогда сдружился с Николаем Романовичем Мироновым, руководившим отделом административных органов ЦК КПСС. Прогуливаясь, вели неторопливые разговоры на свободные темы, которые всегда оказывались несвободными от политики и острозлободневными. Однажды во время «грибной охоты» на привале Миронов доверительно сообщил: «Среди членов ЦК вызревает мнение о целесообразности в интересах партии, государства и народа смещения Хрущёва с занимаемой должности… Как ты относишься к этому?» (Как относиться? Мы уж выясняли: хрущёвская политика дает серьезные сбои, катастрофически возрастают ее издержки.) – «Положительно». – «Ты понимаешь, что разговор строго между нами?» – «Понимаю. Не беспокойся».
Но сам уже назавтра с беспокойством стал приглядываться к окружающим и, конечно, к Андропову, с которым работал бок о бок. Ни гу-гу, все тихо. Дня за три до знаменитого октябрьского Пленума Миронов назвал мне дату – 14 октября, а также сообщил, что в «Правде», «Известиях» и на Гостелерадио произойдет замена первых лиц. «Мне поручено предложить тебе возглавить Гостелерадио. У тебя авторитет среди творческой интеллигенции, к тебе по-доброму относятся, не новичок и в журналистике… Резонанс явно будет положительным». Конечно, такое предложение делать не адмотделу. Но мои попытки выяснить, от кого оно исходит, успехом не увенчались. На раздумье дан был всего день. А раздумывать было над чем. Мое ли это дело? Справлюсь ли? Да и пелена секретности оставляла вопрос: а если неудача? Тогда конец всему… Но прошедшим войну страх – не советчик. Наутро, поднимаясь с Мироновым в лифте, сказал: «Николай Романович, я согласен. Можешь сообщить об этом людям в масках». – «Не шути… Того требует обстановка».

Около полуночи, 13 октября 1964 года, я был приглашен в кабинет Брежнева. Там находились Косыгин, Подгорный, секретари ЦК Демичев, Ильичёв. И, что называется, без словопрений и эмоций решили: сейчас же, в полночь, собрать в доме на Пятницкой членов Комитета Гостелерадио и представить им нового руководителя. Сделать это было поручено Ильичёву. Наказали: из ближайших передач и программ подубрать упоминание Хрущёва. «Ну, Коля, желаем тебе успеха, – напутствовал Брежнев. – На днях мы встретимся. В случае необходимости звони». Было ясно, кто сменит Хрущёва.
Меня это не окрыляло. Я давно уже знал Леонида Ильича, еще с молдавской поры, где работал секретарем комсомола, знал все плюсы и минусы этого доброго, но не исключительного человека. Считал, что для советского поезда, несколько забуксовавшего на социалистическом пути, нужен иной, более мощный локомотив, с высоким КПД.

Мы заговорили о том, что «маски» и тайны вокруг Пленума дали простор фантастическим слухам о заговоре верхов. Да, подтвердил Николай Николаевич, иные лихачи октябрьский Пленум 64-го приравняли к ГКЧП 91-го – незаконно, мол, нелегитимно. Глупость! Никаким заговором Пленум не был, соблюдены все уставные нормы. На пост Первого секретаря Хрущёва избрал Пленум. Пленум и освободил его. В свое время Пленум рекомендовал Верховному Совету назначить Хрущёва на пост Председателя Совмина. И в октябре 64-го Пленум внес рекомендацию в Верховный Совет о смещении его с этого поста. Уже перед Пленумом, на заседании Президиума, Хрущёв сам признал: ему невозможно оставаться далее у руля государства и партии.

– Так что члены ЦК поступили не только правомерно, но и впервые в советской истории партии смело, в соответствии с убеждениями, пошли на смещение лидера, допустившего множество ошибок и как политический руководитель переставшего соответствовать своему назначению. К сожалению, через два десятилетия ЦК не смог принять такого решения в отношении Горбачёва и его приспешников, которые поставили партию и страну на грань гибели. Не хватило политической воли и сознания ответственности; процесс восстановления ленинских норм в партии оказался неглубоким.
– А вас не страшило, что на телевидении вы столкнетесь с диссидентскими настроениями, с откровенной фрондой?

– Ничего этого не было тогда. По первому впечатлению и последующим оценкам это был умный, талантливый, дружный коллектив, работать с которым – одно удовольствие. Уж я-то мог это оценить, побывав в разных госпартдипколлективах…

Николай Николаевич признался, что он сразу же увлекся телевидением. Он не заметил, как вышел из цековского мундира, глубоко задышал творческой атмосферой. Собственно, увлекли талантливые, изобретательные люди, каких было множество: мастера экрана, писатели, режиссеры, артисты, операторы. У них рождались захватывающие идеи, они взламывали устаревшие стандарты, показывали образцы того, как полнокровно и ярко мы можем отображать нашу жизнь, советскую историю. Месяцев считает, что ему очень повезло: на его телевизионное шестилетие пришлись сразу три значительные вехи: двадцатилетие Победы, а затем вспыхнул Вечный огонь у кремлевских стен; пятидесятилетие Октября с поднявшейся к небесам Останкинской башней; столетний ленинский юбилей, позволявший новыми очами и без шор вглядеться в наше революционное учение и сверить его с жизнью.

Гигантский 30-тысячный коллектив Гостелерадио буквально пришел в движение. Появились неожиданные творческие заявки от многих редакций. Запускались обширные циклы, политические рубрики становились всеми ожидаемыми, входили в обиход. И главное – заговорил зритель, слушатель, не завлеченный призовыми приманками, а побуждаемый душевно, включенный политическим интересом. Восемь месяцев не отрывался зритель от историко-революционного сериала «Летопись полувека». Потом популярными стали ленинские передачи «Мыслитель и революционер», «Твоя ленинская библиотека», впервые была создана «Звуковая книга о Ленине». С успехом прошел «Радиофестиваль союзных республик». Авторитетно закрепился альманах «Подвиг», который вел Сергей Смирнов, автор «Брестской крепости», и его же «Поиск»… Аудитория стремительно расширялась и все активнее взаимодействовала.
Но чем ярче букеты признания из аудитории, тем чувствительнее уколы закулисных шипов. К примеру, пока Сергей Смирнов разыскивал и возвращал нам героев войны, из Главпура от генерала Епишева в ЦК шли депеши с требованием «прикрыть» или «изменить» характер выступлений писателя Смирнова на телевидении. Месяцеву пришлось искать поддержку у Брежнева, на которого подействовал довод, что выступления писателя вызывают горячее сочувствие в народе.

– Однажды, где-то в середине 1969 года, – припоминает Николай Николаевич, – в эфир по учебной программе прошел сюжет о том, как кинорежиссер Марк Донской репетирует с актером, исполняющим роль Владимира Ильича Ленина, находящимся в гриме образа, очередные кадры будущего фильма. Донской в ходе работы объясняет актеру, что и как делать, где входить в кадр и когда выходить, обнимает актера за плечи и так далее. Яковлев от имени Отдела пропаганды и агитации внес в Секретариат ЦК КПСС записку о том, что показанный по ЦТ сюжет является грубой политической ошибкой, ибо его содержание принижает Ленина, низводит его до ученика, который выслушивает разного рода поучения. К записке прилагался проект постановления, где давалась политическая квалификация сюжету и предлагалось объявить выговор Месяцеву и его заму Георгию Иванову… Гнусный цинизм этой акции каждый может измерить, вспомнив, что именно этот А.Н.Яковлев, «архитектор перестройки», яростно оплевывал затем и образ вождя, и само ленинское учение. Такие вот были лоцманы в идеологии.

Однако, считает Николай Николаевич, как раз те «телевизионные» годы открыли для него счастливую возможность общаться и сдружиться с замечательными людьми, которые укрепляли веру в великое наше дело, обогащали интеллектуально и духовно, учили выдержке и мудрости. Константин Симонов и Ираклий Андроников, Сергей Герасимов и Сергей Бондарчук, Дмитрий Шостакович и Георгий Свиридов, Юрий Гагарин и Иван Конев… Общение с каждым из них и со многими другими оставили в душе кладезь добра.

– Даже в недолгие годы своего пребывания внутри электронной пирамиды, – рассказывает Николай Николаевич, – я очень глубоко прочувствовал и ответственно усвоил: какое это сильнодействующее средство – ТВ, оздоровляющее и облагораживающее или угнетающее и разрушающее личность. В руках телевизионщиков, всех – от главного лица компании до последнего оператора – пульт управления сознанием человека и, если хотите, общества в целом. С помощью массового вещания можно духовно растлить людей, поссорить между собой поколения, посеять национальную вражду, разбередить в душах низменные инстинкты: зло, грубость, насилие, жестокость.

– Вы смотрите сейчас телевизор?

– Очень мало, самое необходимое. Я воспринимаю нынешнее телевидение резко отрицательно. Рабочий, крестьянин, да и интеллигент, на современном телевидении забыты. Содержание программ по всем каналам меня, признаться, ужасает. Как будто специально уродуют человеческую душу, закладывают в нее низменные черты. Наши люди воспитывались в духе коллективизма, добросердечия, а им прививают индивидуализм, агрессию, на экране царствует насилие. Нельзя превращать телевидение в рассадник насилия.

– Российские правители с удовольствием пользуются электронными СМИ и, конечно, видят эту кособокость, но выправлять не могут или не хотят.

– Да, ощущение такое, что как будто они бессильны. А на самом деле – это пагубная политика невмешательства. Разговоры о свободе творчества – лишь дымовая завеса… Но это все не умоляет того, что на телевидении работает много талантливых, по-настоящему преданных профессиональному делу, честных, правдивых людей, желающих счастья и добра каждому россиянину. Спасибо им, что они сохраняют еще что-то светлое.

Рыцари без страха и упрека и дряхлеющие монументы Чем заметнее проявлялось очеловечение, демократизация телерадиовещания в конце 60-х, тем острее сжимались ножницы из представленного в эфире и требований сверху.

– Демократизм телевидения и радио, по моему глубокому убеждению, – рассуждает Николай Николаевич, – состоит в служении человеку труда, раскрытию его нравственной красоты, устремленности к возвышенной цели; в том, чтобы быть с ним – человеком – в постоянной взаимосвязи, а через него – со всем народом: его социальными слоями, этносами, поколениями… Нас же заталкивали в создание нового культа личности. Напрямую это требовать было предосудительно – действовали методами глухого давления: из посул и угроз… Я не уставал внедрять в сознание своих товарищей – и в стенах комитета, и вне их – мысль о том, что радио и телевидение – это не «придворные слуги» у кого-то или при ком-то, а глас народа, выразители его дум и чаяний и вместе с тем его просветители. Эти мои заявления и действия, конечно, не оставались незамеченными. И сгущались тучи, сверкали молнии. А чаще звучало злобное тявкание. Вокруг культа и культика всегда возникает окружение пособников и подпевал, кусающих прямодушных сопротивленцев с особым остервенением, дабы наверху подороже оценили их карьерное раболепие.
И я чувствовал, как растет ко мне критическое отношение со стороны Брежнева, Суслова, Кириленко, их приспешников, и прежде всего со стороны А.Н.Яковлева, который прямо-таки лез вон из кожи от подобострастия перед Сусловым и всеми вождями. Сколько горя по большому счету претерпевает народ от этой породы подлых приспособленцев! Начинают они с беспринципности, подхалимажа, потом оказываются перевертышами и перебежчиками, становятся предателями, сдают страну с ужасными последствиями для миллионов людей.

Конечно, подобные мрачные фигуры не могли заслонить истинно советских, по-ленински преданных делу руководителей. Среди множества лично известных Месяцеву большевистских рыцарей без страха и упрека, выдающихся управленцев он особо выделяет А.Н.Косыгина, с которым в те годы постоянно соприкасался в связи со строительством Останкинского телецентра. Алексею Николаевичу посвящены самые теплые страницы воспоминаний в книге Н.Н.Месяцева «Горизонты и лабиринты моей жизни». Он восхищался тем, как работал Косыгин – «быстро и красиво», насколько он был эрудирован, откровенен и честен. Впрочем, доверительные беседы с Косыгиным еще больше укрепили в опасениях о «грядущей катастрофе».

Начав с коротких докладов на Совмине о состоянии дел на уникальной стройке, Месяцев стал приглашаться на более обстоятельные вечерние беседы в кремлевский кабинет. Однажды после вечернего доклада Алексей Николаевич задал неожиданный вопрос председателю Комитета ГТР: «Вас часто беспокоят товарищи из ЦК?» – «Члены Политбюро, секретари ЦК – редко. Сложилась такая цепочка передачи замечаний: секретарь ЦК – его помощник – отдел пропаганды – кто-либо из моих замов – я. Замечания идут, как правило, такие: кому-то не понравилось в эфире что-то или кто-то… Мое отношение к замечаниям я не скрываю: если я буду поворачивать голову на каждое замечание, идущее то справа, то слева, то спереди, а то сзади, моя голова быстро сорвется с плеч. Своих замов тоже просил не пугаться, не приносить страх в коллектив, удары принимать на себя». – «Вам это удается?» – «Да, в главном». – «По моему убеждению, вы поступаете правильно».

В Косыгине, считал Месяцев, все удивительным образом сочетается: ум, скромность, спокойствие, уверенность. Он не раз наблюдал первых руководителей, когда какое-то дело сводило их вместе. И бросалось в глаза: напыщенный вождизм Брежнева при заурядности суждений; безликость Подгорного, обязательно вступающего в дискуссию вторым при посредственности аналитических оценок; глубина мыслей Косыгина и некая, то ли стеснительность, то ли нежелание выпячивать себя. Алексей Николаевич обладал колоссальным практическим опытом руководства народным хозяйством. Вряд ли кто-либо еще из плеяды «стариков», прошедших Великую Отечественную, мог так успешно возглавлять Советское правительство.

Косыгин предложил экономическую реформу. Она сразу же дала свой эффект. В 1965–1967 годах валовой национальный продукт увеличился в среднем на 8 процентов в год, производство товаров народного потребления – на 10 процентов, а производство сельскохозяйственной продукции – на 4 процента. Алексей Николаевич радовался. Но недолго. К концу 1967 года наступил резкий спад в настроении. Николай Николаевич поинтересовался состоянием здоровья, но премьер глухо произнес, стоя у окна: «Наверное, мне пора уходить отсюда». – «Вы сказали уходить?» – удивился Месяцев. – «Экономическая реформа дальше не пойдет, она обречена. Принято решение Политбюро о том, чтобы почти вся прибыль предприятий, в том числе и сверхплановая, изымалась «в порядке исключения» в госбюджет. Наговорил, наобещал, что реформа – это путь экономического развития путем стимулирования инициативы и заинтересованности трудящихся в результатах своего труда. А на деле – болтовня…»
Люди на партийном верху, упивавшиеся своей властью, толковую социалистическую модернизацию поставили на тормозные колодки, предоставив спасать экономику от стагнации будущим безответственным перестройщикам.

Косыгина возмущало появление все новых привилегий для номенклатуры, вседозволенность и коррупция в разных эшелонах власти, растущие под воздействием искусственно выращиваемых уродств «культика» Брежнева, отрыв руководителей партии от рядовых ее членов, от народа. Он не только осознавал всю пагубность этих явлений, но и давал понять, что выход из создавшегося положения – смена дряхлеющего руководства, к которому причислял и себя без всякого стеснения, новыми, молодыми людьми, твердо стоящими на марксистско-ленинских позициях, но выражающими новые идеи.
В «Большом доме» определяли, однако, другой выход…  О своем освобождении от должности председателя Комитета по гостелерадиовещанию Месяцев узнал в аэропорту при возвращении из Хабаровска, где проводил большое совещание по своему ведомству. Новость сообщил гендиректор ЦТ, бывший московский партработник Пётр Ильич Шабанов. Все это было ожидаемо, и хорошо, что семья восприняла известие спокойно. Потом были тихие посиделки у Демичева и неприятное объяснение с Кириленко. Высылали послом – куда подальше. На Африку не соглашался из-за болезни жены. Подобрали Канберру – «красивый, тихий, уютный гробик» в Австралии, – как мрачно шутил потом Николай Николаевич.
Была и последняя встреча с Леонидом Ильичем, которого Месяцев знал с 50-х годов. Это был уже не тот Леонид Ильич – открытый, искренний, сопереживающий, решительный, в кресле восседало монументальное, холодное, цедящее слова величие. И хотя он назвал давнего товарища «Коля», теплоты не было. «Ты ведь знаешь мое отношение к тебе. Оно всегда было добрым. Но сейчас сложилась такая ситуация, что тебе надо поехать послом в Австралию. Это не мое личное решение – это мнение Политбюро… Поедешь года на два, а там мы тебя вернем обратно; вот тебе мой личный код для шифротелеграмм – в случае надобности телеграфь…» Слова означали доверительность, а выражение лица было холодным, мстительным.

Попрощался я с Леонидом Ильичем, – говорит Месяцев, – и ушел от человека, превращающего самого себя и превращаемого другими в монумент.

«Вырубленное поколение» Ариадниной нитью в «лабиринте» Николая Месяцева стала его исповедь от лица первого послеоктябрьского поколения. Он имеет все основания говорить «от лица». Его жизненный путь тесно связан с различными сферами общественной практики: комсомольской, военной, контрразведывательной, дипломатической, партийной, дипломатической, государственной, научной. Не в малой мере он отражает судьбы первых детей революции, которые учились в годы ликбеза и рабфаков, взрослели на подъеме пятилеток, мужали в Отечественную войну. Затем вместе с оставшимися в живых отцами и матерями вытаскивали страну из неимоверной послевоенной разрухи. К 50-м это поколение 30-летних окончательно сформировалось и было готово к большим делам… Своих сверстников Месяцев называет поколением победителей, обладающим свободой мысли и действия. Оно сделалось становым хребтом нравственности народа. Осмысляя свою жизнь, такую типичную и необыкновенную, полную героизма и драматизма, ветеран, вступавший еще в партию большевиков, ищет ответы на самый трудный вопрос: что с нами, наследниками революции, произошло, и как теперь выходить из лабиринта, где гнездятся уже новые минотавры?

Восстанавливая картины политического ландшафта на рубеже 70-х, Николай Николаевич с неизбежностью приходит к одному заключению: «Через нас перешагнули».

– Сначала война вырубила мое поколение. А тут старшие товарищи «взялись за топоры». Когда Брежнев, Суслов, Кириленко, Устинов, Тихонов, Черненко и иже с ними увидели и поняли, что молодые, даже находясь в положении загнанных, все же переросли их и в знаниях, и в опыте, а потому в состоянии дать новый здоровый импульс развитию страны, то они, обладая несравненным опытом в политических играх, прибегли к известному иезуитскому приему: отправили большинство из них на укрепление «дипломатического фронта» – подальше от Родины, от народа…

Перед мысленным взором проходит целая плеяда перспективных политиков. Первым убрали с поста секретаря Московского горкома Николая Егорычева после его критического выступления на Пленуме ЦК. Затем сняли Владимира Семичастного с должности председателя КГБ. После были освобождены зав. отделом ЦК Владимир Степаков, лидер ленинградских коммунистов Василий Толстиков, украинский секретарь Василий Дрозденко, Николай Родионов из Челябинска, Каюм Муртазаев из Бухары, Георгий Тер-Газарянц из Армении, Дмитрий Горюнов – гендиректор ТАСС, Рафик Нишанов – секретарь ЦК из Узбекистана… Позже вывели из состава Политбюро Александра Шелепина… Кого в глубинку, кого в дипссылки. Казалось, все последние силы «стареющие вожди» отдают не управлению государством, а разработкам комбинаций по отставкам. Можно понять жестокий эгоизм политических хищников в буржуазном обществе. Но абсурдно исповедовать коммунистическую веру, то и дело произносить с трибуны слова о служении великим целям, о товариществе, преемственности, единстве и тут же приступать к злобной «вырубке» всего живого, что стоит за этими понятиями.
В отношении Месяцева «ссылки» показалось мало. Ведь «молодые, красивые всегда смелы». По возвращении из Австралии под него «подвели черту».

…В жаркий августовский полдень 1972 года за ним медленно закрылась тяжелая дверь третьего подъезда «Большого дома» на Старой площади. Он, потрясенный, с отрешенным лицом, ступает на плавящийся от жары асфальт, будучи не в состоянии собрать воедино ощущения и мысли, чтобы понять, что же с ним произошло... «Большой дом», который был для него святилищем, храмом веры и миропонимания с пионерских времен, высоким порогом и маяком во всех его крутых плаваниях и восхождениях, вдруг вытолкнул его из его же собственной жизни, лишил главного смысла существования, лишил партийного билета, полученного перед самой войной. Комитет партийного контроля исключил его из рядов членов КПСС за грубое нарушение коммунистической морали в бытность чрезвычайным и полномочным послом Советского Союза в Австралии. Позже съезд КПСС восстановит его в партии. Но в тот августовский час прямо-таки раскаленное небо упало на голову...

– Ходили упорные слухи о «заговоре молодых».

– Чушь! Никакого заговора не было. Слухи сочинялись там, где готовились решения о снятии с постов. Вслед за инсинуациями устраивались инсценировки. Встречаются, скажем, два освобожденных товарища – Николай Месяцев и Владимир Семичастный, делятся горькими новостями. Семичастный волнуется, подходит к окну и замечает: «Смотри, моя бывшая служба приехала, прослушивают наш с тобой разговор…» – «Они давно уже нас прослушивают, только ты в это не верил». Наша честность, порядочность, дисциплинированность были порукой бесконфликтности для «старых вождей». А вот люди из их окружения уже утратили эти качества, если их имели. Безнравственность, как зараза, ползла по стране, поражая руководителей разного ранга… Не скрою, если бы у представителей моего поколения было бы стремление взять власть, то оно породило бы мужество для того, чтобы вполне демократическим способом сместить «старых вождей» на второстепенные роли. Уверен, что наша страна не оказалась бы в таком плачевном состоянии…

При этом вспомнилось, когда Николай Николаевич с восторгом говорил о Косыгине, он посчитал нужным отметить: «Думаю, что трагедия Косыгина как политика состояла в том, что он многое видел, понимал, но не предпринимал решительных мер к тому, чтобы восстать против негативных, уродливых, чуждых социализму явлений, в том числе в верхних эшелонах власти».
В это зеркало надо было бы посмотреться и «молодым». А они занялись переживанием обид, ушли в себя, отошли в сторону.  И тогда всплыло то, что и теперь не тонет. За властные рычаги схватились «архитекторы» и «прорабы», у которых хватило «способностей» и сил лишь развалить великую державу.

– Тогда, на пороге 80-х годов, – заключает Месяцев, – мы, молодые, не могли предвидеть всех пагубных последствий того, что уже начинало давать о себе знать. Не было оснований думать и о том, что процесс стагнации общества пойдет такими быстрыми темпами. Может быть – и наверняка! – мы были бы решительнее в своих суждениях, и особенно в действиях, если бы могли предвидеть нынешнюю реальность.

Валентин ЧИКИН.





Источник: КПРФ

  Обсудить новость на Форуме