09:00 18.06.2010 | Все новости раздела "КПРФ"
Газета «Правда»: Беседа Виктора Кожемяко с Юрием Соломиным
Народный артист СССР Юрий СОЛОМИН в диалоге с обозревателем «Правды», известным русским публицистом Виктором КОЖЕМЯКО
Художественному руководителю Государственного академического Малого театра народному артисту СССР Юрию Мефодьевичу Соломину 18 июня исполняется 75 лет. Он стал всенародно известным после многосерийного телефильма «Адъютант его превосходительства», снялся и во многих других фильмах, в том числе у великого японца Куросавы в «Дерсу Узала», удостоенном премии «Оскар».
Но главным делом своей жизни Юрий Соломин считал и считает Малый театр. Стоит отметить самую основную его заслугу не только перед родным коллективом, но и перед всей отечественной культурой: вместе с Виктором Коршуновым, который в 90-е годы и в начале 2000-х был директором Малого, Юрию Соломину удалось сохранить лицо этой гордости русской сцены. Во время повального разрушения основ национального искусства спасение Малого театра трудно переоценить.
Но начался мой разговор с выдающимся русским актёром, а теперь и режиссёром воспоминаниями о более далёких годах — о времени Великой Отечественной войны.
Родом из военного детства
— Мы с вами, Юрий Мефодьевич, родились в одном году, и я по себе знаю, что значила Великая Отечественная для нашего поколения. Детство прошло в эту суровую пору. Ехал сейчас к вам и подумал: 18 июня 1941-го родители отпраздновали шестилетие ваше, а через четыре дня — чёрное 22 июня… По многим признакам чувствую, что война вас не отпускает. Вот перед 65-летием Победы открыли в Малом театре мемориальную доску, посвящённую лётчикам эскадрильи, которая была построена на личные средства коллектива театра. Вот вы сейчас организовали трёхнедельные благотворительные гастроли по волжским городам как творческий подарок ветеранам. Могли бы что-то сказать о ваших ощущениях войны?
— Они, конечно, связаны с детством и с произведениями искусства, которые вошли в душу уже тогда. Например, на меня очень сильно действовала поэзия военных лет, особенно стихи Симонова и Твардовского. Помню, «Василия Тёркина» печатали в газете…
— «Правда» печатала. А в мае 1993 года, в самое трудное для нашей газеты время, мы всё-таки устроили вечер в честь дня рождения «Правды». И вы откликнулись на приглашение выступить, а читали как раз фрагменты из «Тёркина».
— «Тёркин» был в моём репертуаре и при поступлении в Щепкинское училище… Но расскажу про сравнительно недавний факт. Пять лет назад, когда приближалось 60-летие Победы, решил я обратиться к ещё одному великому произведению Александра Трифоновича Твардовского — «Я убит подо Ржевом». Подготовил. Наступил день выступления. И вот вышел я на сцену, прочитал первые восемь строк — и всё: не могу дальше! Перехватило горло…
В зале установилась невероятная тишина. Видно, люди почувствовали моё состояние. Не аплодировали, замерли. А я так и не смог читать. Извинился и ушёл.
Это к вопросу об ощущении войны. Конечно, пронзающий душу голос убитого солдата, который обращается к нам, живым, гениально передан великим поэтом. И вообще в литературе того времени многое потрясает. Но не знаю, было бы у меня столь острое её восприятие, если бы не военное детство.
— С детства ведь и русская классика к нам приходила…
— Одно из сильнейших впечатлений: бабушка читает нам с братом чеховскую «Каштанку». Я рыдал…
— А в школе как было у вас?
— Замечательные учителя! В начальной школе была Наталья Павловна Большакова, которая успокаивала моих родителей по поводу того, что я не отличник. Уверяла: «Всё у него будет хорошо». И, знаете, она до последних дней своей жизни писала мне письма, открытки и… выставляла оценки за каждую мою роль в кино.
— Да, видно, ей не безразличны были её ученики… А фронтовики среди ваших учителей были?
— Конечно. Вот, например, Роман Васильевич Мочалов, который преподавал физику. Он пришёл с войны контуженый, высшее образование у него было незаконченное, а затем, я знаю, стал профессором.
Так вот, квартиры у него не было, жил в комнатке прямо в школе, и мы слышали, как он упорно учился играть на трофейном аккордеоне. Наша читинская школа № 5 была мужская. Однажды приходит и говорит: «Ребята, я видел сон. Мы организовали хор — и вот я играю на аккордеоне, вы все на сцене поёте, а сзади лампочками сияет панно Днепрогэса…»
Это он так нас увлекал! И действительно, хор был создан. И мы сами под его руководством соорудили в физическом кабинете это совершенно необычное по тем временам электрифицированное панно.
Представьте: на заключительном концерте областного смотра художественной самодеятельности в Чите, в Доме офицеров, стоит хор мальчиков в сто человек, я и мой друг запеваем: «Как у Волги у реки…» — и тут же на сцене вспыхивают, начинают переливаться лампочки большой картины-панорамы...
— Словом, фурор полный?
— Первое место на областном смотре. Но дело даже не в этом. Какая великолепная коллективистская атмосфера была! Нельзя это забыть. Вообще от тех лет у меня остались самые тёплые, самые сердечные воспоминания.
— Действительно, казалось бы, суровое время и тяжёлая жизнь, когда всего не хватало, а дети чувствовали постоянную заботу о себе.
— Для детей делалось всё возможное! В первом классе, в 1943 году, нам каждый день приносили противень ливерных пирожков, и Наталья Павловна в переменку устраивала чаепитие с сахарином. Запах этих пирожков остался в душе на всю жизнь. Когда в 1953 году я приехал в Москву поступать в Щепкинское училище, покупал пирожки с ливером везде, где они встречались. Но таких вкусных, как тогда, в школе, всё-таки не было…
Театр, ставший незаменимым навсегда
— В ответ на воспоминания, подобные вашим, зачастую слышишь: ну, это ностальгия по молодости. А если так, значит, необъективно, то есть неправдиво. Что на это скажете?
— Наоборот, по-моему, с годами я стараюсь только правду говорить. Может, она в чём-то и необъективна, но это моя правда. Я сейчас оставляю за скобками то тяжёлое, что стране пришлось пережить и о чём нынче много пишется, говорится. Но ведь факт, например, что за советское время, после революции, у нас было создано колоссальное искусство, появились и творили величайшие таланты в литературе, музыке, театре, кино… И мы в такую эпоху жили. Это же объективно!
Возьмите Малый театр, с которым связана вся моя творческая жизнь. Недаром говорят: великие старики Малого. В самом же деле это было собрание великих артистов. Я играл с Ильинским, Жаровым, Любезновым… Всех не перечислишь.
Но вот вам один показательный факт. На восьмом году своей работы в театре сыграл я Хлестакова. И заметил, что после этого ко мне в гримёрку гораздо чаще стали наведываться наши старики. Причём с какими-нибудь подарками, сувенирами. А говорили так: «Поздравляю, вас приняли в театре».
Вас! Представляете? Между тем до этого я уже сыграл вроде бы очень заметные роли, имел большую хвалебную прессу. Однако мастера Малого именно после «Ревизора» стали приносить мне особые поздравления.
— То есть приняли как вполне своего?
— Да, да, в этом суть. «Ревизор» — из основ театра, и вот я в их глазах выдержал экзамен.
Память сохранила много дорогого, что греет до сих пор. В 1974 году Михаил Иванович Царёв, который тогда руководил театром, почти на год отпустил меня сниматься в фильме «Дерсу Узала». И неожиданно туда, на Дальний Восток, мне стала писать Елена Николаевна Гоголева. Ведущая актриса, безусловный авторитет коллектива. Она рассказывала о том, что происходит в театре, отмечала, что меня, дескать, очень не хватает, сетовала, что я слишком много стал сниматься в кино — в ущерб театру.
— Воспитывающие письма?
— Был такой смысл. А главное — никто же не заставлял её, очень занятого и весьма не молодого уже человека, эти письма писать. Значит, возник какой-то внутренний позыв, исходивший из размышлений о театре и моём месте в нём. Было неравнодушие.
Куда уходит сердечность?
— Однако время летит, и многое меняется. Вы по-прежнему (более полувека!) играете в Малом театре, уже два с лишним десятка лет руководите им. По-прежнему преподаёте в училище, которое когда-то окончили. Но какие перемены вокруг вызывают у вас озабоченность?
— Пожалуй, в первую очередь это касается молодёжи. Каждый год, как и раньше, в училище к нам приходят юноши и девушки, мечтающие работать в искусстве. Наверное, нельзя сказать, что талантливых среди них становится меньше. Но поводы для озабоченности есть, причём серьёзные.
Вот, скажем, какова у нынешних абитуриентов гуманитарная подготовка, насколько они знают литературу, поэзию, театр. На собеседовании задаю десяти ребятам подряд совсем вроде несложный вопрос: кто написал рассказ «Каштанка»? И, представьте себе, ни один не может ответить! Задаю ещё десятку человек — результат тот же самый…
— В годы, когда вы учились, подобное было исключено?
— Разумеется. Нет, я не хочу сказать, что они хуже нас. Лучше разбираются в компьютерах, мобильных телефонах, массе других современных вещей. Но, кроме вещей, есть душа, есть сердце, без чего русское искусство не существует.
К сожалению, начиная работать с очередным курсом, я всё чаще вынужден обращаться почти в отчаянии: «Куда ушла сердечность?» И это — вопрос ко всей нынешней жизни, ибо из неё молодые приходят вот такими, какими я их вижу. Очевидно засилье в жизни сегодня прагматизма, холодной расчётливости, жёсткости, вплоть до жестокости, а сердечность и душевность — в большом дефиците.
— Но удаётся как-то чувства добрые в своих студентах пробудить?
— Я стараюсь. С помощью той же нашей классики. Или вызовешь, например, воспоминания о доме и родителях, которых они оставили где-то далеко, и вдруг видишь — слеза на глазах блеснула…
По-моему, дефицит добрых чувств в нынешнем обществе болезненно ощущают многие. Тянутся за этими чувствами в театр, но, увы, зачастую не находят. Как и телевидение, театр всё больше развлекает, нежели трогает сердце, душу. А искусство, если оно без души и не доходит до сердца людей, вряд ли их улучшит.
— Малый театр стремится сохранять и развивать то, что всегда было главным в нашей великой русской литературе и на русской сцене. Однако театральная критика, насколько я замечаю, не очень поддерживает вас в этом стремлении…
— «Не очень поддерживает» — это мягко сказано. Вы же помните массу статей, в которых нас просто уничтожали. Думаю, со временем кому-то из авторов стыдно станет.
— Атмосфера межтеатральная, как и в целом общественная, на ваш взгляд, тоже изменилась не к лучшему?
— Считаю, да. Раньше была дружба у актёров Малого театра и, скажем, МХАТа, театра имени Маяковского, имени Моссовета. Был взаимный интерес. Ходили на спектакли друг к другу, радовались успехам коллег, дружили домами. Теперь это редкость. Почему — не знаю, может, та же критика с её злым натравливанием друг на друга сыграла свою роль.
Во всяком случае, мне приятно бывает слышать от моих младших товарищей: вот вчера смотрели там-то новый спектакль, понравилось. Хочется верить, что лучшее из наших прежних отношений, как в театральной жизни, так и во всём обществе, рано или поздно всё-таки вернётся.
Не допустить катастрофы!
— Извините, Юрий Мефодьевич, но трудно сегодня обойти один неюбилейный вопрос, о котором мы раньше с вами тоже говорили и от которого, кажется, во многом зависит будущее нашего отечественного театра. Имею в виду закон, коротко называемый законом об автономных учреждениях. Что он означает, на ваш взгляд, для культуры страны, то есть для театров, музеев и т.д.?
— Это — катастрофа! И таково не только моё мнение. Состоялось экстренное заседание правления Союза театральных деятелей, где многие уважаемые люди прямо заявляли о смертоносности нового законодательства для культуры и искусства. В законодательстве этом не сразу разберёшься, оно, видимо, намеренно невнятное, запутанное и противоречивое, но суть всё-таки понятна. Культуру выталкивают в рынок, на самовыживание, а это для неё губительно.
— Чем обернётся?
— Многих театров, как и музеев, библиотек, школ, мы можем просто лишиться. Замечу, что в сфере образования тоже создаётся серьёзная угроза. Я член-корреспондент Академии образования и здесь слышал крайне тревожные выступления на сей счёт.
— Да, судя по всему, государство снимает с себя бремя финансовой поддержки образования, здравоохранения, культуры. Ясно, что варился новый закон в ведомстве министра Кудрина. Но ваше-то мнение — тех, кто в культуре работает, учитывалось или нет?
— Увы, мы ощущаем какое-то демонстративное пренебрежение. Вспомните наш с вами разговор несколько лет назад. Уже тогда, прослышав о готовящихся разрушительных нововведениях, я бил тревогу и требовал: поинтересуйтесь, что думают об этой затее специалисты! Считал и считаю, начинать надо было именно с обстоятельного совета со специалистами, которые, как никто другой, знают положение, особенности и специфику в этой тонкой сфере. Если бы речь шла о законе, касающемся, скажем, металлургов или горняков, там меня не обязательно слушать. Но как же здесь без учёта мнений театральных работников!
Пока, насколько я понимаю, удалось лишь оттянуть срок введения в действие этого крайне опасного закона. Но ряд его положений надо менять в принципе. Если общими силами не добьёмся этого, я уверен, будет огромная беда.
— Всё же позвольте от себя и от «Правды» поздравить вас с юбилеем.
— Большое спасибо. Хотя, честно говоря, настроение не праздничное.
Обсудить новость на Форуме