13:31 09.12.2010 | Все новости раздела "КПРФ"

Ф.М. Достоевский – пророк Великого Октября

 Достоевский – пророк и провозвестник Великого Октября. Это утверждение, наверное, у многих вызовет недоумение. Слишком уж сильно постарались враги советского строя и большевизма – от Бердяева до нынешней антисоветской образованщины, – чтобы разделить, противопоставить, столкнуть Достоевского и идеи, лежащие в основе русской революции. Читайте публикацию в газете «Советская Россия». 

     Немалую роль сыграло и другое обстоятельство. Советская идеология, особенно до 1930-х годов, видела предшественников нового строя в лице так называемой революционной демократии XIX в. – Белинского, Чернышевского и др., а также всевозможных антиправительственных движениях той поры – от нигилистических до народнических. Правомерность столь четких причинно-следственных связей, конечно, вызывает много сомнений. Большевизм и, к примеру, взгляды Белинского или кружка «долгушинцев» зачастую различаются в корне. Тем не менее факт остается фактом: вполне справедливая критика Достоевским ряда современников приводила в свою очередь к обвинениям самого Достоевского в ретроградстве и даже реакционности. Как при жизни писателя, так и в XX веке.  
И первая, и вторая причина помешали (и продолжают мешать) непредвзятому анализу взглядов Ф.М.Достоевского, его зачастую гениальных прозрений относительно судеб России и мира. Тем не менее такая работа очень важна. Дать «приватизировать» Достоевского противникам коммунизма и советского периода истории нашей страны – непозволительно и опасно. Не говоря уже о том, что подобные попытки грешат против истины. Конечно, наша статья не претендует на всестороннее освещение столь сложного и объемного вопроса. Однако мы все же надеемся, что она будет одним из кирпичиков в строительстве здания под названием «Достоевский и современность». Здания, работать над созданием которого, на наш взгляд, необходимо.

    

 Понять народ 


Чтобы приблизиться к пониманию Достоевского и его произведений, нужно вспомнить, что же представляла собой Россия того времени. Страна стремительно модернизировалась. Этот процесс, начатый еще при Петре I, особенно ускорился с началом царствования Александра II. Необходимость изменений была на поверхности: только что завершился очередной этап натиска Запада против России – Крымская война. Техническое и военное отставание страны привело к тяжелым потерям и кабальным условиям мира. Однако какой должна быть модернизация? Боўльшая часть образованного слоя была абсолютно уверена – на западных рельсах. В этом, как ни парадоксально, сошлись и идеологи тогдашней власти, и ее противники.  
И тех, и других, при всем разнообразии их взглядов, объединяло одно: они видели в Западе, в его институтах, идеях и достижениях идеал общественного развития. Да и не просто идеал. Все другие пути развития просто отрицались. Здравые попытки напомнить, что Запад есть уникальная и своеобразная цивилизация (равно как и все остальные цивилизации) и что стремиться повторить его опыт на российской почве не просто глупо, но и смертельно опасно для страны и народа, встречались, как правило, в штыки. За Россией не признавалось какого бы то ни было права на самостоятельное развитие.  
В том-то и заключался трагический, стоивший стране стольких страданий раскол между образованной элитой, составлявшей едва ли десятую долю в населении Российской империи, и многомиллионным «простонародьем», преимущественно крестьянством. Они составляли как бы два разных народа. Не говоря уже о материальной культуре, огромная пропасть непонимания и отчуждения лежала между их мировоззрением. Даже язык и тот различался. Говорить исключительно на русском считалось невежеством.  
Да, сейчас «белые патриоты» вроде Никиты Михалкова с умилением рассказывают о России той поры как о райском уголке, где подвиги офицеров перемежались с изысканностью культуры, конечно же, несравненно более утонченной и глубокой по сравнению с «грубой и жестокой» советской действительностью. Ну а уж патриотизм и «русскость» высшего слоя и вовсе не подвергаются сомнению.  
Но столь ли пасторальной была эта картина в реальности? Да, были подвиги, была культура. Были и по-настоящему самобытные веяния в литературе, живописи и т.д. Однако они, по сути, терялись на фоне того абсолютно прозападного курса, который царил в среде интеллигенции. Равно как и в высшей государственной власти.  
Если сравнить с недавним прошлым, то наиболее схожим периодом, наверное, можно назвать горбачёвскую перестройку. Два десятка лет назад творческая элита в большинстве своем прониклась глубоким убеждением, что советский проект – уродливое недоразумение, роковая ошибка, заключающаяся в отклонении от единственно верного пути развития. На полный разрыв с исторической траекторией российской цивилизации пошло и руководство страны. Под лозунгами «открытого общества» и «общемировых ценностей» ломалась культурная и историческая самобытность страны. Это привело к настоящей катастрофе, поставившей уникальную цивилизацию на грань уничтожения. 
Однако вернемся в век девятнадцатый. Страна все больше втягивалась в орбиту влияния Запада. В первую очередь экономически и культурно. Ключевые позиции в промышленности, добыче сырья и т.д. стали занимать забугорные воротилы, меньше всего заботящиеся о будущем России. Их силами в стране утверждался строй периферийного капитализма, направленный на переориентацию экономики для удовлетворения нужд Запада. Сырьевой придаток, как сказали бы мы сейчас… Этому способствовало и господство прозападных настроений в культуре. Итак, Россия менялась, но эти изменения не могли не вызвать тревоги у людей, мыслящих шире царивших шаблонов. Уже в 1850-е годы Фёдор Тютчев с грустью писал: 

Куда сомнителен мне твой, 
Святая Русь, прогресс житейский! 
Была крестьянской ты избой –  
Теперь ты сделалась лакейской.  


О трагическом и опасном расколе между образованным слоем и остальным народом одним из первых написал А.С.Пушкин в стихотворении «Алеко». Свое слово в изучение этого феномена внесли и М.Ю.Лермонтов, и И.С.Тургенев. Однако наиболее ярко в художественной и публицистической форме эта проблема исследована (хотя более правильным, думается, будет сказать – выстрадана) именно Достоевским. Именно ему суждено было сказать свое слово, выступить против укоренившегося мнения элиты, чье кредо одним из первых столь четко сформулировал Чаадаев: «Ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины; ни одна великая  истина не вышла из нашей среды; мы не дали себе труда ничего выдумать сами, а из того, что выдумали другие, мы перенимали только обманчивую внешность и бесполезную роскошь».  
Как позже вспоминал сам Достоевский, осознание пропасти, лежащей между европейски образованной кучкой столичной элиты и народом, пришло ему в Омском остроге – на каторге, куда он был сослан по делу кружка Петрашевского. Именно здесь он понял, как глубока пропасть между ним и народом. И как, мягко говоря, наивны все те проекты по переустройству общества, о которых с пеной у рта спорят в Петербурге и Москве. Да, там тоже говорят о народе. Говорят много, с абсолютной уверенностью в том, что знают проблемы и нужды простого человека.  
Как выяснилось – не знают. И в то же время кричат, чтобы жизнь была переделана по их – переписанным с книжек заграничных мудрецов – теориям: «К русскому народу они питали лишь одно презрение, воображая и веруя в то же время, что любят его и желают ему всего лучшего. Они любили его отрицательно, воображая вместо него какой-то идеальный народ, – каким бы должен быть, по их понятиям, русский народ», – позже писал о таких людях Достоевский.  
Процесс осознания этой бездны, разделяющей Достоевского и его невольных новых товарищей, был чрезвычайно болезненным. Слишком уж не вписывался столичный житель (пусть и не знатного происхождения) в эту среду – воров, убийц, опустившихся, порой потерявших человеческое обличие людей.  Было все – и отчаяние, и чувство того, что жизнь так здесь и закончится, едва успев начаться (Достоевскому было 28 лет, когда он попал на каторгу). И вот, когда, казалось, душа не выдержит, а разум помутится, когда писателя преследовала одна мысль – покончить жизнь самоубийством, он выбежал из барака и наткнулся на политического заключенного – поляка М-цкого. Тот проскрежетал с ненавистью по-французски: «Je hais ces brigands!» («Ненавижу этих разбойников!»). Эта фраза до боли неприятно поразила Достоевского. Но неожиданно пробудила детское воспоминание…  
Тогда ему едва исполнилось девять лет. Он в семейном владении – у села Дарового, гуляет  по окрестным рощицам и полям. Где-то невдалеке пашет крестьянин. Как вдруг – непонятно откуда крик: «Волк бежит!» «Я вскрикнул и вне себя от испуга, крича в голос, выбежал на поляну, прямо на пашущего мужика, – записал Достоевский уже много позже в «Дневнике писателя». – Это был наш мужик Марей». Крестьянин стал успокаивать мальчика: «протянул тихонько свой толстый, с черным ногтем, запачканный в земле палец и тихонько дотронулся до вспрыгивавших моих губ. 
– Ишь ведь, ай, – улыбнулся он мне какой-то материнскою и длинною улыбкой, – господи, да что это, ишь ведь, ай, ай! 
Я понял наконец, что волка нет и что мне крик: «Волк бежит» – померещился».  
И вот много лет спустя Достоевскому с необычной ясностью вспомнился мужик Марей, его запачканный в земле палец, ласковый и встревоженный взгляд обычного крестьянина. Это воспоминание потрясло писателя: «…я вдруг почувствовал, что могу смотреть на этих несчастных совсем другим взглядом и что вдруг, каким-то чудом, исчезла совсем всякая ненависть и злоба в сердце моем. Я пошел, вглядываясь в встречавшиеся мне лица. Этот обритый и шельмованный мужик, с клеймами на лице и хмельной, орущий свою пьяную сиплую песню, ведь это тоже, может быть, тот же самый Марей: ведь же не могу заглянуть в его сердце. Встретил я в тот же вечер еще раз М-цкого. Несчастный! У него-то уж не могло быть воспоминаний ни об каких Мареях и никакого другого взгляда на этих людей, кроме «Je hais ces brigands!».  
А ведь там, где совсем недавно жил Достоевский – даже среди самых образованных людей Петербурга, – и царили такие вот  
М-цкие! Они терпеть не могли простого человека, считая его невеждой и бандитом. Не имеющим права определять свою судьбу. Много позже, уже в 1870-х гг., Достоевский так описал этот образованный слой, по сути, определявший судьбы России: «Даже самые талантливые представители нашего псевдоевропейского развития давным-давно уже пришли к убеждению о совершенной преступности для нас, русских, мечтать о своей самобытности… В смущении и страхе перед тем, что мы так далеко отстали от Европы в умственном и научном развитии, мы забыли, что сами, в глубине и задачах русского духа, заключаем в себе, как русские, способность, может быть, принести новый свет миру, при условии самобытного нашего развития». 
Достоевскому посчастливилось избежать этого заблуждения. Правда, ценой страданий и тягостных годов каторжного ада. Но именно здесь будущему великому писателю открылась одна истина: что образованный слой, «бумажные люди» не многому могут научить народ. Поскольку сами должны узнать его лучше, понять, пожить его жизнью, пострадать его страданиями. Наверное, поэтому всю последующую жизнь Достоевский не проклинал эти годы. Зная, что без них многое бы ему просто не открылось… 
 

Царство золотого тельца 


Четыре года каторги позади. В России – 1850-е годы. Время бурных перемен. Позорное и тягостное поражение в  Крымской войне, смерть Николая I, начавшиеся реформы Александра II. Все это рождает в душе Достоевского смешанные чувства. С одной стороны, он рад окончанию «душного» периода николаевского царствования. С другой – с тревогой замечает, что вместе со свежими веяниями в жизнь страны начинает проникать нечто противоположное тому, о чем мечтал он сам, чего хотел для России и русского народа.  
Да, появились новые свободы – и политические, и экономические. Но рука об руку с ними пришли всепроникающая жажда наживы, буржуазный цинизм, заявляющий, что все средства хороши, была бы выгода. Стал все более укрепляться и брать в свои руки все больше власти новый социальный тип – капиталист, делец, мироед. Вот именно что – миро-ед! Россия с ее народом для таких людей – не больше чем рудник. Из которого нужно добывать прибыль, пока не иссякнет. Иссякнет – так другой найти можно! А отношение к морально-нравственным устоям – как к ненужным, мешающим путам. Глупостям, придуманным для неудачников, не знающих, что это такое – провернуть выгодное дельце. По глубинным основам традиционной русской культуры, строящейся на коллективизме, помощи ближним, греховности самовозвеличивания, наносился очередной удар. Стал до небес возноситься эгоизм, жизнь человека для себя, а не для других. То, что так чуждо было Достоевскому.  
Сам писатель делил всех людей на два типа. Одни считают, что весь мир существует исключительно для них. Они в крайности своей способны пожертвовать целым миром во имя собственной личности. Вторые уверены, что жизнь их только тогда и имеет смысл, когда служит жизни всего мира, они готовы пожертвовать собой ради ближнего. За первыми – сила в настоящий момент. Сила демоническая, разрушающая. Но за вторыми, верил Достоевский, – будущее. Иначе его – будущего – не будет вовсе. Но для этого нужно преодолеть искушение буржуазностью. Ведь проникавший в Россию капитализм нес с собой господство товарно-денежных отношений не только в экономике. Но и в отношениях между людьми.  
Вот в чем главная опасность. В одной из статей Достоевский писал, что наступает эпоха варварства буржуа, рвущегося к своему золотому корыту. Старые идеалы осмеиваются и оплевываются в угоду новым, основанным на поедании слабого сильным, на торжестве бездуховности: «Мешок у страшного большинства несомненно считается теперь за все лучшее… Повторю еще: силу мешка понимали все у нас и прежде, но никогда еще доселе в России не считали мешок за высшее, что есть на земле».  
Свою тревогу за процессы, набиравшие силу в России, Достоевский вложил в уста одного из героев своего романа «Подросток»: «Нынче безлесят Россию, истощают в ней почву, обращают в степь и приготовляют ее для калмыков. Явись человек с надеждой и посади дерево – все засмеются: «Разве ты до него доживешь?» С другой стороны, желающие добра толкуют о том, что будет через тысячу лет. Скрепляющая идея совсем пропала. Все точно на постоялом дворе и завтра собираются вон из России; все живут только б с них достало…».  
Но – что такое Запад, ставший идеалом для просвещенной элиты? Да, с одной стороны – это века культуры, бессмертные произведения искусства (перед которыми Достоевский не переставал преклоняться до конца своей жизни). Но не принесена ли в жертву и эта культура, и это искусство золотому тельцу, воцарившемуся здесь, не предал ли сам Запад свою собственную историю, своих Данте, Шекспира, Рафаэля – тем, что отверг провозглашавшиеся ими ценности прекрасного, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не могут быть сведены к мотивам наживы и всеобщей практичности? А между тем деньги стали на Западе всеобщим мерилом. Они – истинный царь и бог этой цивилизации. Им подчинено абсолютно все. Человек не имеет ценности сам по себе, его положение в обществе определяется не талантами и внутренними качествами, а богатством. У тебя есть деньги? Перед тобой будут преклоняться, восхвалять твои несуществующие способности, хоть и являйся ты в действительности последним ничтожеством. Нет денег? Будь ты хоть семи пядей во лбу – ты в этом обществе НИЧТО.  
Потому-то бессмысленными становятся все эти либеральные свободы, вся эта пресловутая западная «демократия», которой восхищается российская элита. Свобода и права – только у обеспеченных. «Свобода! – писал Достоевский. – Какая свобода? Одинаковая свобода всем делать все, что угодно, в пределах закона. Когда можно делать все, что угодно? Когда имеешь миллион. Дает ли свобода каждому по миллиону? Нет. Что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, который делает все, что угодно, а тот, с которым делают все, что угодно».  
Отсюда – важнейший вывод: свобода и демократия немыслимы в обществе, где существует социальное неравенство. В противном случае свобода – только для избранных. Для тех, у кого есть деньги. А уж как человек их заработал – пусть даже воровством или предательством – значения не имеет. Все процветание Запада на этом-то, собственно, и строится – на планомерном и жестоком ограблении всего мира, на поте, крови и голоде миллионов людей. А еще на их развращении: человек, оказавшийся в плену пьянства и порока, куда более покорен и не задумывается над тем – справедливо ли такое устройство, когда миром правят не благородные и честные, а наглые и жестокие. 
Вот что страшно! Вот почему всеми силами нужно оберегать Россию от попыток втянуть ее на западный путь развития. Либеральное рабство – похуже любого крепостного права. Для капиталиста нет иных ценностей, кроме прибыли. Все приносится ей в жертву – дружба, взаимовыручка, любовь. Остается только погоня за наживой и потакание собственным инстинктам – все более и более изощренным: «Жизнь задыхается без цели. В будущем нет ничего; надо попробовать все у настоящего, надо наполнить жизнь одним насущным. Все уходит в тело… и чтоб пополнить недостающие высшие впечатления, раздражают свои нервы, свое тело всем, что только способно возбудить чувствительность. Самые чудовищные уклонения, самые ненормальные явления становятся мало-помалу обыкновенными». Это статья Достоевского о пушкинских «Египетских ночах» – изображении нравов древнеримского высшего света. Только об одном ли Риме идет речь? Не поразили ли те же пороки и современное общество? 
Поразили и еще как. Начался «химический распад» общества, который Достоевский ощущал всем своим существом. Западные банки и миллионеры начинали высасывать из России ресурсы, оставляя за ней незавидную участь периферии развитых капиталистических стран. А чуждые ценности приступали к уничтожению души народа, ценностей, благодаря которым российская цивилизация прошла через смертельные опасности и испытания, и только с помощью которых можно строить будущее страны. Все творчество Достоевского, по большому счету, и направлено на то, чтобы предотвратить этот распад, это «выпивание» России и ее души по капле.   
Но как это сделать? Обратиться к трудам славянофилов, мечтавших вернуть допетровскую «благообразную» старину? Не получится. Это означает изоляцию России, отгораживание высокой стеной от развития. Только ведь стена эта не поможет. У Запада прогресс, у него оружие, у него – наука. Разрушат стену, как снежный городок, сомнут, уничтожат. Развитие необходимо. Необходим прогресс. Но – на собственной почве. На основе собственных ценностей. Прогресс, не отрицающий духовности, а наоборот, базирующийся на ней. Прогресс не для обогащения небольшой кучки путем разграбления миллионов. А прогресс как некое подвижничество, как ОБЩЕЕ ДЕЛО. Руками всех, и плоды которого – также для всего народа.  
Достоевскому была глубоко противна мысль многих тогдашних интеллигентов, что народ-де глуп и не может сам решать свою  
судьбу. Нет, отвечал Достоевский. Народ, говоря словами Пушкина, лишь безмолвствует. И это наша вина – вина элиты, что мы заставляем его молчать, затыкаем, отмахиваемся. Проблема не в том, что народ не может ничего сказать. Проблема – что мы, образованный слой, его не понимаем. Да и не хотим понимать.  
Причем эта глубочайшая слепота и глухота была характерна не только для тогдашних либералов. Этим же страдали и революционеры. Да, многие из них искренне хотели улучшения жизни простого народа. Но как, каким способом? А способы эти опять-таки строились на чужих теориях, на преклонении перед западной мыслью. Переделка непонятного им русского народа по лекалам, которые они считали универсальными и единственно верными – в этом объединялись и либералы, и революционеры. При всех их различиях.  
Да, сказать откровенно, различия эти были больше в форме. А в содержании – одинаково губительны для России. «Теперь уж народ нас совсем за иностранцев считает… – писал Достоевский в статье «Зимние заметки о летних впечатлениях». – Теперь уж мы до того глубоко презираем народ и начала народные, что даже относимся к нему с какою-то новою, небывалою брезгливостью… Зато как же мы теперь самоуверенны в своем цивилизаторском призвании, как свысока решаем вопросы, да еще какие вопросы-то: почвы нет, народа нет, национальность – это только простая система податей, душа – tabula rasa (лат. –чистая доска), вощичек, из которого можно сейчас же вылепить настоящего человека, общечеловека всемирного, гомункула – стоит только приложить плоды европейской цивилизации да прочесть две-три книжки».

 

     Социализм и смердяковщина 


Здесь необходимо затронуть очень важную для нашей темы проблему. Проблему, которая во многом и стала причиной длительного непонимания Ф.М.Достоевского – его отношения к социализму. Не секрет, что большинством революционеров в конце XIX – начале XX в. Достоевский и отстаиваемые им идеи считались реакционными, якобы защищающими монархический строй. Подобная оценка господствовала и в первые десятилетия после Октябрьской революции. Да и теперь, к сожалению, она ставит преграду перед пониманием Достоевского. 
Но действительно ли между социалистическими идеями и Достоевским лежит пропасть, как пытаются доказать некоторые ученые мужи? Попробуем разобраться. На самом деле, если как следует вникнуть в мировоззрение писателя, иначе, как социалистическим, даже коммунистическим, его назвать сложно. Трудно найти человека, который был более страстно предан идее всеобщего единения и братства, чем Достоевский. «…Ничто не способно поколебать в нем веру в будущую социальную гармонию, во всеобщее равенство, в воплощенную в жизнь извечную мечту человечества о «золотом веке», торжестве правды, добра, красоты, когда не будет ни бедных, ни богатых, ни эксплуататоров, ни эксплуатируемых, ни кучки образованных, ни миллионов безграмотных», – писал видный исследователь жизни и творчества Достоевского Юрий Селезнев. Так в чем же тогда причина взаимной неприязни?  
А в том, что писатель отвергал не сам социализм, а его трактовку теми людьми, которые сами себя называли социалистами. Однако если разобраться, эта самая версия «социализма» и впрямь не может вызвать ничего, кроме антипатии. Она шла вразрез с двумя важнейшими принципами самого Достоевского, поступиться которыми он не мог ни при каких обстоятельствах.  
Во-первых, те социалисты 1860–1870-х гг. полностью отрицали самобытный путь России. В этом они мало чем отличались от либеральных западников: весь тысячелетний путь русской цивилизации объявлялся мраком и бессмыслицей, и он должен быть принесен в жертву теории (почерпнутой, разумеется, из западных источников). Во-вторых, в этом «социализме» совершенно не было место для духовности. Старый мир плох лишь оттого, что не мог насытить каждого. Идеал нового мира – всеобщая сытость. Нравственность же объявлялась «поповщиной», ненужными оковами старого мира.  
А теперь подумаем, мог ли принять Достоевский такой вариант «социализма»? Нет, потому что он – всего лишь изнанка того бездуховного существования, которое стало торжествовать в XIX веке – только в одном случае «хлебом единым» была обеспечена небольшая кучка, а в другом – большинство населения. Но, по сути, дела это не меняет. Отрицание моральных, духовных ценностей ведет к нравственной смерти человека, к куда более страшному рабству.  
Сильное впечатление на Достоевского произвел «Конгресс мира» в Женеве в 1870 г., несколько заседаний которого посетил писатель. Здесь раздавались призывы к уничтожению крупных государств, в т.ч. России, и образованию вместо них Соединенных штатов Европы, к отмене принципа национальности, введению принудительного обобществления, к уничтожению самого принципа государственности путем мировой войны, кровавых бунтов, на участие в котором нужно поднимать преступный, деклассированный, денационализированный мир.   
Мир желудка – вот их «социализм». Мир духовности, мир красоты – вот социализм Достоевского. Поэтому полностью закономерным стало создание Ф.М.Достоевским романа «Бесы», в котором и выразилось отношение писателя к тем, кто по недоразумению присвоил себе имя социалистов. В произведении обличается идея всеобщего отрицания, разрушения всего и вся во имя туманных теорий. Как писал Достоевский в набросках к «Бесам», тут видно не стремление к обновлению и возрождению общества на идеалах добра и справедливости, тут – готовность пожертвовать ради своих теорий хоть всем миром, всем народом, до которого «этим господам» и дела-то нет.  
Социализм здесь – лишь прикрытие, по сути же это бесовщина, размывающая границы добра и зла. Это хорошо понимал и Достоевский, писавший, что «Нечаев (послуживший прототипом одного из главных героев «Бесов») – не социалист, в идеале его бунт и разрушение». А путь этот тупиковый и губительный.  
По сути, Достоевский выступал не против социализма как такового, а против «социализма», который в российской истории позже воплотили собой Плеханов, меньшевики, Троцкий и т.д., пытавшиеся переделать Россию по чуждым схемам, считавшие ее «дровами для мировой революции». В «Подростке» Достоевский приводит описание заседания одного из таких «революционных» кружков, на котором, в частности, говорилось: «…русский народ есть народ второстепенный, которому предназначено послужить лишь материалом для более благородного племени, а не иметь своей самостоятельной роли в судьбах человечества». 
Этому всеразрушающему «бесовству» Достоевский противопоставлял идеал народной правды. Не нужно выдумывать мудреных, основанных на последних достижениях математики и логики идеалов. Путь возрождения России заключается в самой России, в накопленных ею духовных ценностях. Которые, к сожалению, лежат под спудом навязываемых  чуждых теорий, отрицания всего самобытного – «нахального отрицания с чужого голоса».  
Возрождение – в истинном социализме, который виделся Достоевскому как идея справедливости. Но не просто материальной справедливости, когда все сыты, а справедливости духовной, без которой первая – бессмысленна и неосуществима. Справедливость эта заключается в том, что существуют четкие критерии добра и зла (как бы ни пытались затушевать их «бесы» из числа либералов и нигилистов). Милосердие, взаимовыручка, любовь, красота – это добро. Эгоизм, жажда наживы, пошлость, отрицание нравственности и презрение к народу и отечеству – зло.  
«Красота спасет мир» – вот один из главных принципов Достоевского… Безусловно, одними нравственными идеями не прожить. Но задачи практические должны вырастать из задач высших, нравственных – вот в чем был глубоко убежден Достоевский. 
Чрезвычайно близоруки попытки отнести Достоевского к разряду «охранителей» тогдашнего строя. Тот факт, что писатель отвергал революционные идеи нечаевцев и им подобных – вовсе не значит, что он был поборником самодержавия. Да, Достоевский пока не видел той силы, которая смогла бы начать реализовывать близкие ему идеалы, а потому считал утопичными проекты некоторых революционных групп, считавших, что стоит только произвести переворот, расправиться с царем – и новое общество возникнет само собой.  
Писатель считал чрезвычайно опасным претворение на русской почве западного пути развития. Да, либералы в восторге от республиканского строя. Но, как уже говорилось, – в республике и демократии только тогда есть смысл, когда власть действительно принадлежит лучшим представителям народа. А это невозможно, пока существует неравенство и господство денежных мешков. Они-то – богачи – и проникают во властители. Как отмечает исследователь Ю.И.Селезнев, потому Достоевский и боялся революции – «не ради себя, ради народа и России боялся, поскольку убедился на европейском опыте – плодами революции тотчас воспользуется всесильный мировой буржуа».  
Однако отношение Достоевского к действительности, в т.ч. к 
высшей государственной власти было далеко от того, что можно было бы назвать «верноподданным». Кстати, сам писатель так отвечал на попытки отнести его к консерваторам. По его мнению, консерватизм – идея общественной сохранности существующего – может стать подлинно жизненной. Но только в том обществе, которое противостоит бесовскому искусу всеобщего разрушительства. Охранять же общество, где торжествует поклонение деньгам, зуд разврата и самые грубые идеи – это значит поддерживать все это и желать России гибели.  
А ведь все эти черты присущи были окружающему Достоевского миру. «…Лик мира сего мне самому очень не нравится», – признавался он. Да и мог ли быть по душе писателю мир, где в качестве единственной высшей идеи, достойной разумного человека, начинает признаваться не идея духовная, а идея Ротшильда: нажива любой ценой? Нет, господствующие тенденции и настроения были ему глубоко противны: «…началось обожание даровой наживы, наслаждения без труда; всякий обман, всякое злодейство совершаются хладнокровно; убивают, чтобы вынуть хоть рубль из кармана, – с тревогой записывает Достоевский. – Я ведь знаю, что и прежде было много скверного, но ныне бесспорно удесятерилось».  
С этим нужно бороться, нельзя допустить, чтобы бездуховность и голый, тупой практицизм завладели людьми. Необходимо, чтобы эта хмарь была сброшена, а мир обновился. И путь к этому – не в заграничных социальных теориях кабинетных профессоров, не имеющих о России и русском народе четкого представления. Залог обновления – в самом народе, в его нравственности, культуре, идеалах. Да, сейчас они извращаются и уничтожаются – кабаками, язвой эгоизма. Но их нужно сохранить и развить, сделать движущей силой общества и государства.  
А для этого нужно общее дело, объединение народа в общем порыве созидания, превращение его в личность, в единое целое. А пока народ почитается за темную и необразованную массу, толку от всевозможных, даже самых на первый взгляд стройных и умных, идей не будет. Нужно узнать народ, полюбить народ, сродниться с ним, проникнуться его идеями и чаяниями, и уж потом составлять планы переустройства общества. И ничего нельзя добиться, если отношение к народу будет элитарным, если он сам не будет включен в общественное развитие.  
Россия может спастись не как классовое, а как общенародное государство. «Я никогда не мог понять смысла, – писал Достоевский, – что лишь одна десятая доля людей должна получать высшее развитие, а что остальные девять десятых должны лишь послужить к тому материалом и средством, а сами оставаться во мраке. Я не хочу мыслить и жить иначе, как с верою, что все наши девяносто миллионов русских… будут все, когда-нибудь, образованны, очеловечены и счастливы».  
А для общего дела нужна общая, скрепляющая идея. Не разрушительная, которых хоть отбавляй, не идея наживы, которая ведет к обособлению, паразитизму и духовному истощению человека, а идея созидательная. И она должна появиться в России. Достоевский верит, что именно Россия даст миру эту высшую идею, это спасительное обновление. «…Великая наша Россия… скажет всему миру, всему европейскому человечеству и цивилизации его свое новое, здоровое и еще неслыханное миром слово. Слово это будет сказано во благо и воистину уже в соединение всего человечества новым, братским, всемирным союзом…» – записывает он в дневнике, полагая, что накопительство, жажда наживы глубоко противны традиционному характеру российской культуры.  
Потому что человек здесь только тогда и ощущает себя человеком, когда живет для других, а не замыкается в скорлупе собственного эгоизма. Недаром эпиграфом к своему последнему – и, наверное, наиболее сильному и пророческому роману «Братья Карамазовы» Ф.М.Достоевский выбрал изречение из Евангелия: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». Только братство всех людей, взаимопомощь и отзывчивость, готовность к подвигу – только они спасут Россию и мир от нахлынувшей волны губительной бездуховности, эры золотого тельца.  
Но на пути к обновлению нужно преодолеть не только искушение буржуазностью, преклонение «перед миллионом». Нужно побороть господствующее в кругах элиты и мещанства лакейство перед Западом, непонимание того, что Россия – самобытная цивилизация, что глупо и смертельно опасно применять по отношению к ней чуждые шаблоны и методы. Необычайно глубоко и ярко по- 
добное низкопоклонство, ненависть к России показаны в образе Смердякова. «Я всю Россию ненавижу, – признается он. – В 12-м году было на Россию нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки».  
Однако Смердяков и его идеи возникли не на пустом месте. Чрезвычайно показательно и метафорично само его рождение. Смердяков – незаконнорожденный сын Фёдора Павловича Карамазова – крепостника и развратника, свободного от каких бы то ни было нравственных скреп. Чтобы доказать это, он на глазах у друзей-собутыльников надругался над юродивой Лизаветой Смердящей.  
Ну а «духовным учителем» Смердякова стал средний из братьев Карамазовых – Иван – холодный философ, не верящий ни в какие идеалы и идеи, кроме одной: нет добродетели, нет бога, следовательно – все позволено. Вот из таких-то мыслей – «нет морали, нет нравственных устоев» –  и вырастает смердяковщина – ненависть к России и всему народному, готовность уничтожить это, не моргнув глазом.  
Для преодоления смердяковщины, ведущей Россию в рабство к мировой буржуазии, к ротшильдам, нужна нравственная революция, возврат к истинным народным идеалам добра и справедливости. А уж в соответствии с ними и будут отысканы лучшие формы общественного устройства («…напротив, это мы должны преклониться перед народом и ждать от него всего, и мысли и образа; преклониться перед правдой народной и признать ее за правду…»).  
Но сделать это нужно как можно скорее – ибо уже опоясывается страна паучьими лапами, проникает в ее тело разлагающий ядовитый сок. Не сумеет Россия отыскать собственный путь, отдастся в «объятия» к мировой буржуазии – и конец. Потому что власть последней – власть великого инквизитора – страшнее и крепостничества, и античного рабства. В кабалу попадает не только тело, но и душа человека.  
Как? Очень просто: уверовав, что нет на свете ничего святого, кроме денег, что смысл жизни – в наживе и получении телесных удовольствий, человек сам не заметит, как станет марионеткой в руках могущественных кукловодов. Нравственный стержень рассыпан – и человек превращается в потребляющего, но не думающего червя, в добровольного раба. «Когда общество перестанет жалеть слабых и угнетенных, – писал Достоевский, – тогда ему же самому и станет плохо: оно очерствеет и засохнет, станет развратно и бесплодно…»  
По этому пути и шла Россия конца XIX – начала XX в. Спасти ее мог только могучий порыв, направленный на развитие России как тысячелетней самобытной цивилизации.

 

     Революция добра 


А теперь вернемся к основной мысли нашей статьи – связи Ф.М.Достоевского и Великой Октябрьской революции. Многолетние предрассудки относительно мировоззрения и творчества писателя, с одной стороны, и основных идей советского проекта, с другой – сделали такой анализ небезопасным. Вполне можно подвергнуться критике как «справа», так и «слева». Однако, на наш взгляд, подобная связь является более чем очевидной.  
Россия начала XX века двигалась по тому самому пути, от которого так страстно, с такой тревогой предостерегал Достоевский. Это был путь окончательного превращения страны в служанку мировой буржуазии. Подавляющая часть промышленности и месторождений полезных ископаемых принадлежала западному капиталу – французскому, английскому, бельгийскому… Дешевая рабочая сила и услужливая позиция властей позволяли им сколачивать целые состояния. В то время как миллионы крестьян страдали от голода и заоблачных арендных платежей, которые приходилось покрывать зерном (вспомним красноречивое изречение министра финансов Вышнеградского: «Недоедим, а вывезем!»), а большинство рабочих ютились в бараках и были полностью бесправны… Раскол общества стал еще более очевиден. На одном полюсе – кучка богачей – дворян, финансистов, представителей высшей интеллигенции. Они по-прежнему не понимали и презирали Россию и простой народ, даже при всех слащавых заверениях в любви. Их мировоззрение пропиталось крайним практицизмом, уверенностью в отсутствии высших ценностей. Декаданс, эротика, лозунг: «После нас – хоть потоп»… Так жила элита, по-прежнему взиравшая на Запад как на идеал общественного и культурного развития.  
А на другом полюсе был народ. Неизвестный, пугающий, таинственный народ, которому по-прежнему было отказано в праве определять свою судьбу. Но который все сильнее понимал, что так жить больше нельзя. «А между тем море-океан живет своеобразно, с каждым поколением все более и более духовно отделяясь от Петербурга… – писал Ф.М.Достоевский в одном из последних выпусков «Дневника писателя», сравнивая Россию с неведомым элите океаном. – И уж столь много народом понято и осмыслено, что петербургские люди и не поверили бы… Но, чтобы избегнуть великих и грядущих недоразумений, о, как бы желательно было, повторяю это, чтобы Петербург, хотя бы в лучших-то представителях своих, сбавил хоть капельку своего высокомерия во взгляде своем на Россию! Проникновения бы капельку больше, понимания, смирения перед великой землей Русской, перед морем-океаном, – вот бы чего надо». Призывы писателя остались неуслышанными. Революция – народная, не буржуазная революция – стала неминуемой…  
Можно долго спорить о Великой Октябрьской революции. Но факт остается фактом: именно она предотвратила поглощение России Западом, ее переваривание и расчленение (по примеру Китая – другой великой цивилизации, фактически распавшейся в начале XX века). Именно она позволила России продолжать собственный тысячелетний путь развития. К моменту революции большевизм, по сути, был неоднороден. Были здесь и космополиты вроде Троцкого, мечтавшие о мировой революции и ненавидящие русскую историю и культуру. Однако в результате тяжелой борьбы победу одержали силы, отстаивавшие развитие социализма в России, а не за счет России где-то в «передовых» странах Европы. В результате большевики оказались единственной в то время силой, которая поняла и отстаивала самостоятельный путь развития России, без радикальной ломки ее экономического, культурного и духовного строя, ведшей к катастрофе. Благодаря большевикам Россия продолжила свой путь в рамках традиционной цивилизации, но при этом сумела модернизироваться таким образом, чтобы достойно отвечать вызовам современного мира. Как писал Н.Бердяев, «большевизм… оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям, и русским исканиям универсальной социальной правды… Это было определено всем ходом русской истории… Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа». Зарождение советского проекта было вызвано глубинным народным протестом против такого типа жизнеустройства, в котором не было места традиционным ценностям народа.  
Именно Октябрьская революция ликвидировала вековой и грозящий гибелью всей русской цивилизации раскол между элитой и остальным народом. Народ стал, выражаясь словами Достоевского, полноправной личностью – образованной, участвующей в развитии государства не в качестве молчаливого раба, а как хозяин СВОЕЙ страны. Именно Октябрьская революция положила начало эпохе, в которой нажива и материальные блага были не главным, в которой любовь к Родине, готовность отдать ради нее жизнь, гордость родной историей и культурой, солидарность и взаимопомощь, совесть, добро и чистые чувства стали основополагающими ценностями. Не тупое потребление, а созидание и стремление к самосовершенствованию, не топтание слабого сильным, а дружба и коллективизм – вот столпы, на которых стало строиться новое общество. Советский проект стал действительно тем ОБЩИМ ДЕЛОМ, о котором мечтал Достоевский, общим делом для миллионов советских людей, вне зависимости от социального происхождения и национальности. И наиболее ярким выражением этого стала Великая Отечественная война. Победа 1945 года была, без преувеличения, одержана благодаря ценностям, к которым призывал Ф.М.Достоевский, – единению народа, любви к Родине, готовность к жертве.  
Вот почему мы не побоялись назвать этого великого писателя пророком Великого Октября и советского проекта. Незадолго до смерти Достоевский писал: «…последнее мое слово в главном споре, споре между христианством и социализмом, будет такое: им необходимо соединиться во имя идеи русского социализма. Вся глубокая ошибка социалистов в том, что они не признают в русском народе церкви. Я не про здания церковные теперь говорю и не про причты, я про наш русский социализм теперь говорю… Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нем присущую, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения…» Отношения большевизма и церкви – отдельная тема, но главное Достоевским было отмечено: религия – это не здания. Религия – это прежде всего духовность, нравственные устои. В этом смысле советский проект был глубоко духовным, религиозным явлением. Поэтому можно говорить смело: чаемый Достоевским русский социализм победил в России в 1917 году.  
Но предвидения и пророчества Достоевского относятся не только к России века двадцатого. В них – и наша будущая судьба. Чем, как не смердяковщиной, можно назвать творящееся сегодня на просторах разрушенного Советского Союза? Снова у власти те, кто презирает народ и преклоняется перед чужими идолами. На место свергнутых идеалов добра, справедливости и братства воздвигнут золотой телец. Его именем растлевают детей, уничтожают культуру, грабят народ. Приносят в жертву наше будущее. Это ли не причина, по которой нам так необходимо сегодня вспомнить идеалы, провозглашенные Достоевским? Думаем, время пришло.  

     Сергей КОЖЕМЯКИН

     Об авторе. Сергей Кожемякин живет в Киргизии, в Бишкеке. Ему 26 лет, он кандидат политических наук, член партии коммунистов.


Источник: КПРФ

  Обсудить новость на Форуме