14:00 14.06.2013 | Все новости раздела "КПРФ"
Душою русский и советский. Публикация в «Правде» об известном драматурге Викторе Розове
2013-06-14 13:15
По страницам газеты «Правда», Виктор Кожемяко 
Книга под авторским названием «А Розов сказал: «Холуяж!» недавно сдана в издательство «Алгоритм». В нынешнем году, 21 августа, исполнится 100 лет со дня рождения В.С. Розова, и мы надеемся, что к этой знаменательной дате она выйдет. А пока публикуем фрагменты из книги (начало в номере от 12—15 апреля), чтобы читатели по достоинству оценили подвиг писателя-патриота, свершённый им в конце жизни. Сегодня Виктор Розов необходим нам так же, как тогда.
Он признан как один из крупнейших драматургов ХХ века. Событием советской театральной жизни стала постановка уже самой первой пьесы Виктора Розова «Её друзья» на сцене Центрального детского театра в 1949 году. Спектаклем «Вечно живые» по его пьесе открылся в 1957-м театр «Современник». А фильм «Летят журавли», снятый по его сценарию, был удостоен в 1958 году высшего приза Каннского кинофестиваля «Золотая пальмовая ветвь» и теперь значится среди лучших фильмов мирового кинематографа.
Но Виктор Сергеевич был не только выдающимся русским советским писателем. Он был и настоящим гражданином своего Отечества, великим патриотом. Особенно ярко это проявилось в последние годы его жизни — самое трагическое время для нашей страны. Когда в конце 80-х годов прошлого века он, доброволец Великой Отечественной, понял, какая опасность вновь нависла над Советским Союзом, честный писатель и отважный солдат мужественно встал на его защиту. А потом начинается борьба за Россию — за справедливую власть в стране, за её независимость, за самобытную и великую русскую культуру. Несмотря на преклонный возраст, Виктор Розов остаётся в первых рядах бойцов.
Его страстный публицистический голос, обращённый к соотечественникам, больше всего звучал в эти годы со страниц «Правды», которая стала для него самой главной газетой. Розов и «Правда» — большая тема. Ей и посвятил свою новую книгу обозреватель нашей газеты Виктор Кожемяко, много общавшийся тогда с Виктором Сергеевичем и опубликовавший целый ряд бесед с ним.
Душою русский и советский
Беседа обозревателя «Правды» Виктора КОЖЕМЯКО с режиссёром Сергеем РОЗОВЫМ, сыном драматурга
В завершение своей книги, посвящённой Виктору Сергеевичу Розову, я решил поместить запись беседы с его сыном Сергеем, состоявшейся в год столетнего юбилея писателя. Чем это продиктовано?
Прежде всего, конечно, тем, что Сергей Викторович, родившийся в 1953 году, много лет прожил рядом с отцом, хорошо знает обстоятельства его жизни почти за полвека, да и биографию в целом. А мне хотелось всё-таки выйти за пределы пятнадцатилетия, ставшего для Виктора Сергеевича последним, когда я сам непосредственно общался с ним, и рассказать о нём читателям несколько шире.
Есть и ещё причины, побудившие меня обратиться к Сергею Розову. Он — режиссёр, то есть человек театральной профессии, поэтому к творчеству отца у него не только сыновнее, но и профессиональное отношение. А кроме того, как я давно понял, они были близки во взглядах не только театральных, но и общественно-политических. Виктор Сергеевич прислушивался к сыну, а иногда на него даже ссылался: «Вот Серёжа говорит…» Словом, есть смысл нам сегодня послушать, что вспоминает и что думает о своём замечательном отце Сергей Викторович Розов.
«Против течения»
— Основная цель этой беседы — подробнее познакомить читателей с жизнью выдающегося русского советского писателя Виктора Розова. Однако начать всё же хочу не в биографическом порядке, а с того, что считаю второй кульминацией его жизни. Первой была война, куда он ушёл добровольцем. А второй — смута на рубеже 80—90-х годов прошлого века, когда, в отличие от многих, казалось бы, близких ему деятелей культуры, поддержавших развал Советской страны, он твёрдо встал против. Решительно пошёл поперёк течения, убеждённо поднял свой голос в защиту Советского Союза и вообще духовных советских ценностей. Вы всё это наблюдали, находясь рядом с ним. Как объясняете такую его позицию? Ведь надо прямо сказать, многих его «демократически настроенных» коллег она тогда удивила…
— Вы правы, очень удивила. Конечно же, потому, что в большинстве тот круг людей искусства, с которым он был близок, занял совсем другую позицию. И если страстная защита Советского Союза такими крупными деятелями нашей культуры, как, скажем, Юрий Васильевич Бондарев, была вполне предсказуема, то от отца, именно вследствие определённого литературно-театрального его окружения в течение многих лет, это окружение ждало совсем иного.
И он-то знал про либеральный террор, про «террор общественного мнения» — хотя бы по «Дневнику писателя» Достоевского, который не раз перечитывал и где об этом много сказано. А теперь вот самому пришлось столкнуться.
— Что же так резко развело его с людьми, от которых ещё вчера, казалось, он был неотделим?
— Многое. Но в первую очередь — отношение к Советскому Союзу и Советской власти.
Нельзя сказать, что он не видел недостатков в текущей жизни. Видел, конечно, и писал об этом. Искренне переживал: было немало такого, что ему хотелось улучшить. Но когда вдруг начали расшатывать Советский Союз и возникла угроза демонтажа Советской власти, он воспринял это как катастрофу.
Я запомнил вот что. Поначалу, в связи с нараставшей стихией разрушения, кое-кто обращался к нему чуть ли не с поздравлениями. Дескать, вы так много сил потратили на улучшение системы, критикуя советскую действительность, но мы же понимаем, что не улучшить её вы хотели, а сломать. Он обижался и категорически возражал: нет, не было у меня никакого второго дна, никакого подвоха!
— То есть в отличие, как выяснилось, от многих он был вполне искренним в жизни и творчестве?
— По-моему, такова суть. Лицемерие в любой форме было ему отвратительно. Он рассказывал, например, как однажды, будучи в Америке, встретился с одним из своих учеников по Высшим литературным курсам, который стал эмигрантом. И очень отцу не понравилось, как тот вёл себя. В конце концов сказал ему: «А знаете, в Советском Союзе вы были совершенно другим». Ответ поразил: «Там я всё время притворялся». Тогда у отца вырвалось: «Так, может, вам и здесь надо притворяться?»
— Сам он, я думаю, никогда не смог бы уехать из «этой страны», как выражаются некоторые.
— Ни в коем случае! Он с удовольствием ездил в разные страны, с огромным интересом всё там воспринимал, особенно музеи, выставки, памятники. Но уже довольно скоро начинал тяготиться и рвался домой.
Как ни удивительным может показаться, но во время этих поездок он сумел разглядеть и существо буржуазной демократии, которой некоторые у нас восторгались. Например, рассказывал мне после посещения Франции в конце 60-х годов про такой эпизод. Там как раз должен был проходить референдум по вопросу о том, останется де Голль у власти или нет. Муж переводчицы, которая сопровождала отца, входил в президиум организации типа нашего Союза промышленников и предпринимателей. Так вот, накануне референдума приходит этот человек и говорит жене, а она переводит отцу: «Состоялось заседание — де Голля завтра не будет». Отец с удивлением: «Да как же, народ ещё своего слова не сказал!» А этот представитель корпорации олигархов только рукой махнул: «Ну при чём тут народ…»
— Сильное впечатление это произвело на Виктора Сергеевича?
— Очень сильное. Не единожды к этому возвращался. Политически в тех поездках он оказался, как я понял, гораздо более зрелым, чем даже некоторые люди из партийного аппарата, на кого обрушивалось это западное изобилие и внутренне ломало.
Он видел, что материально там много лучше, чем у нас, но оставался при убеждении: у нашей страны должен быть свой путь. Его не ослепили эти западные витрины и не вскружили ему голову. Помните, как Ельцин облетел статую Свободы в США, насчитал в супермаркете 80 сортов колбасы — и разочаровался в коммунизме.
Отец с презрением к этому отнёсся. Хотя он видел большие их плюсы, но не меньшие минусы тоже видел. Вообще он очень не любил капитализм. Он ведь родился в 1913 году, так что социальной подкоркой отзвуки совсем недавнего русского капитализма ощутил. И абсолютно никакой идеализации российского капиталистического прошлого у него не было. Не мыслил своей жизни без социализма.
А когда начались все эти геральдические дела, раскапывание своих дворянских предков, гербов и т.п., он смеялся над этим: «Что ты кичишься? Ну, допустим, прадедушка у тебя был граф, а сам-то ты что собой представляешь?..» Наверное, сегодня это немодно звучит, но он плохо относился к аристократии. В том числе к российской.
— И к появившейся так называемой элите?
— Да, и к этой «элите» тоже. Скажу прямо: он был в полном смысле слова советский человек (как и я, замечу, ощущал себя советским человеком). Вот сейчас издеваются над тем, что у нас формировалась новая общность людей — советский народ. А ведь это действительно так! И отцу это было неимоверно дорого. Ему даже совершенно не важна была национальность человека, он, всегда чувствуя себя русским, был как дома в любой советской республике и дружеские, братские отношения людей разных национальностей, которые сложились в нашей стране, очень высоко ценил. Когда же их стали рвать, он переживал это трагически. Встал против.
Судьба Родины для него была выше личных благ и спокойствия
— Когда он чётко понял, что над Советским Союзом нависла реальная угроза?
— Помню хорошо: когда было объявлено о референдуме, быть Союзу или нет. Это переполошило и встревожило его невероятно. Я такого даже не ожидал. Мне-то казалось: ну и что особенного? Проведут опрос, люди в большинстве выскажутся за Союз. А он необычно горячился: «Как ты не понимаешь, есть в жизни такое, что никак нельзя даже ставить под сомнение!..».
После уж я услышал термин: детабуирование. То есть снятие запрета с того, на чём было наложено табу. И понял, насколько глубже меня отец смотрел.
Он даже пытался Горбачёва отговорить. Дело в том, что какое-то время, около года, Горбачёв его к себе приближал. Это после поездки в Японию, когда отец был включён в состав делегации. Так вот, он убеждал Горбачёва, что какими бы ни были результаты референдума, уже сам факт его проведения будет страшным ударом по Советскому Союзу.
— А теперь-то мы знаем, что Михаилу Сергеевичу скорее всего и нужен был такой удар, и чем страшнее, тем лучше.
— Позже, в 1993-м, точно так же отец пытался предотвратить кровавую развязку с Верховным Советом. Был абсолютно вне себя, звонил кому-то, писал. Всё понапрасну…
— Не понапрасну было, что он свою позицию и свой гражданский темперамент в те годы проявил публично. Во-первых, спас таким образом честь русской интеллигенции, которая основательно себя замарала. А во-вторых, многим помог лучше понять, что происходит.
— Он, конечно, и сам понял далеко не сразу. Так называемую перестройку приветствовал и Горбачёва вначале поддерживал. Считал, что какие-то перемены определённо нужны. Но когда всё стало принимать негативный, разрушительный оборот, он, что называется, упёрся. Причём у него был такой характер: если уж он упирался, то очень твёрдо — переубедить его было невозможно. Скажем, никто не мог ему внушить, что при Советской власти был только ужас и Советский Союз — это ужасно…
Знаете, на него не действовал медицинский гипноз: это впервые выяснилось, когда в 50-х годах он перенёс инфаркт. И вот так же не действовал на него гипноз социальный.
— Меня в то критическое время привлекли к нему именно это его самостояние, независимость и твёрдость выношенных, выстраданных убеждений, что резко отличалось от поверхностного и угоднического конформизма многих крикливых «творческих интеллигентов».
— Вы верно связали его поведение в эти годы с тем, как проявил он себя в 41-м: доброволец, ополчение, тяжёлое ранение. Как совершенно искренне, убеждённо и мужественно шёл он на защиту Родины тогда, так и теперь, через много десятилетий, стал яростно защищать свою любимую Родину — Советский Союз.
— Однако многим из тех, кто ещё вчера был с ним близок, это очень не понравилось! Так же ведь? Вот вы рассказывали мне про театральную критикессу, которая заявила: дескать, вы не понимаете, Виктор Сергеевич, что противопоставляете себя большинству…
— Такое было не раз. Он этой критикессе при мне ответил: «А я вот сегодня стоял в магазине в очереди за молоком, и незнакомая женщина мне сказала: «Вы Виктор Сергеевич Розов? Спасибо вам большое, вы ведь один правду говорите о том, что происходит».
Какое-то время тогда ему ещё давали слово на телевидении, поэтому люди узнавали его в лицо. Но он довольно скоро встал на позицию резкого, полного неприятия этих капиталистических реформ и того, что вело к развалу Советского Союза, и трибуны, кроме «Правды», почти всюду стали его лишать.
— Однако в 1993-м на встречу Ельцина с интеллигенцией в Бетховенском зале всё-таки пригласили?
— Да, пригласили. Может, какая-то надежда у них была, что удастся его повернуть. А ему там физически плохо стало. Он просто задыхаться начал от того, что кричали вокруг. Помните? Знаменитый пианист: «Канделябрами их, Борис Николаевич, канделябрами!» Но канделябров, видимо, не оказалось — были танки. Ну и пошли в ход.
Эти люди уже поняли, что очень много может перепасть им от новой власти. Не какие-то цэковские спецпайки — куски куда жирнее. Собственность! Так что знали, ради чего стараться. У отца же это вызвало глубокое негодование. И при всей своей сдержанности, тактичности он отреагировал сразу: «Холуяж!» Заявил после этой встречи, что не видел и не слышал такого ни при Сталине, ни при Хрущёве, ни при Брежневе. То есть сказал правду и сказал прямо, без обиняков.
— Я часто думаю: а мог бы он в те годы повести себя иначе? Всё же возраст, инвалидность, болезни, а он вместо спокойной жизни навлекает на себя горы неприятностей…
— Уверен, иного не могло быть. Я уже сказал вам про главное в его убеждениях и в характере. А особенно надо учесть, что для него любовь к Родине вовсе не была какой-то декларацией «на публику». Это было глубоко внутреннее, но очень сильное чувство, которое владело и двигало им, заставляло страдать, диктовало решительные слова и поступки.
Я вот говорил, как он болел за Советский Союз и за всё советское. Но тогда же, и не менее активно, он начал выступать в защиту русских — русского характера, русской души, русской культуры. А почему? Это опять-таки стало реакцией на атаку так называемого общественного мнения, когда пошла волна издевательств: будто всё русское — это, как теперь говорят, отстой, чуть ли не уродливое отклонение мировой цивилизации.
— Да, уж такое он принять не мог.
— Возмущался страшно каждым подобным выпадом! Суть в том, что душою он был русский и советский вместе. Всегда. Это в нём не противостояло, как в некоторых, он не видел и не допускал здесь никакого противопоставления.
— Мне понятно: в органическом единстве — интернационализм и патриотизм. Ведь интернационализм — это вовсе не космополитизм, который правильно назван безродным. Это, в конце концов, проявление той самой всемирной отзывчивости русской души, которую Достоевский выделял в Пушкине. А вот сценарист Аркадий Инин позволил себе в газете назвать Розова… русским нацистом. И ведь не он один так бил по солдату Великой Отечественной! Наверное, вы тоже были свидетелем этих ударов?
— Увы. Не только в газетах и по телевидению. Домой звонили. Конечно, не называясь. Но при том как оскорбляли его!
— Переживал сильно?
— Естественно, было неприятно. Однако у него за большую жизнь уже выработался определённый иммунитет на несправедливые выпады. Ну а самое главное, он был убеждён в своей правоте, и столкнуть его с твёрдой убеждённости, как я уже говорил, было невозможно.
Об истоках, корнях, жизненной основе
— Давайте, Сергей Викторович, перейдём сейчас к тому, что весьма важно для читателей. Я имею в виду то, как сложилась жизнь писателя Розова и сформировалась вот такая уникальная его личность, о которой мы с вами говорим. Можно начать с истоков и корней биографии?
— Всем порекомендовал бы книгу отца, которую он назвал «Путешествие в разные стороны». Там, правда, нет последовательного изложения биографии. Это какие-то, на первый взгляд, обрывочные воспоминания, эссе, зарисовки, новеллы из жизни, но всё вместе складывается в очень искреннюю исповедь.
— Там есть важнейшая, на мой взгляд, глава под названием «Я счастливый человек». Можно сказать, квинтэссенция Розова. Казалось бы, жизнь-то в большой её части очень нелёгкая, а человек называет себя счастливым. Другие (ох, сколько их!) брюзжат по гораздо меньшим поводам так, что становится тошно. А тут какой-то генетический оптимист…
— Что ж, начнём, как вы сказали, с истоков и корней. Когда он родился, семья жила в Ярославле. Мать воспитывала детей, была домохозяйкой. Отец, то есть мой дед, работал бухгалтером. Во время Первой мировой войны он попал под газы, оказался в плену, и психика у него была несколько нарушена.
А в 1918-м, во время эсеровского мятежа, их дом был разрушен, и они переехали в Ветлугу. Там поблизости брат дедушки, двоюродный мой дед, которого в семье называли дядей Шурой и который по профессии был врачом, основал больницу в селе Одоевское. Она цела до сих пор. Позапрошлым летом мы с двоюродным братом туда съездили. Открываем дверь в это деревянное старое здание — и видим портрет дяди Шуры…
Потом дядю перевели в Кострому, и семья отца потянулась за ним. Как вы знаете, Кострома для отца стала второй родиной. Очень любил этот город на Волге. Здесь он пошёл в школу, затем в техникум лёгкой промышленности, который окончили многие известные костромичи. Но у него интересы были другие: увлёкся театром.
— Как это произошло?
— По-моему, любовь к театру родилась у него через любовь к литературе. Чувство слова и чувство сцены развивались параллельно. В семье все пели. У дяди Шуры был роскошный голос. А у отца ни голоса, ни слуха не было. Но, видимо, атмосфера семейная тоже способствовала любви к искусству.
Так появился в его жизни ТРАМ — театр рабочей молодёжи. Тогда, в 20-х годах, много было таких театров для рабочих. Костромской, судя по всему, входил в число лучших. Например, там работал будущий великий режиссёр Алексей Дмитриевич Попов. Сейчас в этом здании Театр кукол, и есть памятная доска с именем А.Д. Попова.
— Насколько я помню из книги Виктора Сергеевича, он познакомился с этим выдающимся режиссёром уже в Москве?
— Да, некоторое время даже жил у него дома как у земляка. Это когда поехал поступать в театральную школу. ТРАМ определил его судьбу. Дело в том, что отец был здесь не только исполнителем, но и проявил свои лидерские, режиссёрские наклонности, начал что-то для сцены сочинять.
А поступил он в столице в школу Театра Революции. Курс вела великая Мария Бабанова, он сразу стал старостой, и после окончания школы его оставили в этом театре, правда, во вспомогательном составе.
Вообще, нельзя сказать, что его актёрская карьера складывалась очень успешно. К тому же, как назло, он влюбился в маму, и любовь эта поначалу долго была безответной. Маме было тогда всего 16 лет, и она приписала себе годы, чтобы поступить в театральную студию Хмелёва. Волю, конечно, он проявлял незаурядную, когда ухаживал за ней. Она была хороша собой, и кавалеры у неё были гораздо выгоднее и красивее, нежели он. Однако их предложения она тоже не принимала.
— Провожала его на фронт, как Вероника провожает Бориса в пьесе «Вечно живые» и фильме «Летят журавли»?
— Наверное, было похоже. В отличие от Бориса он выживет, но вернётся инвалидом на всю оставшуюся жизнь. И всё-таки они поженятся. Через десять лет после знакомства!
— Мама ваша, Надежда Варфоломеевна, тоже была во многих отношениях удивительный человек. Стихи писала, дневник в стихах…
— Она была талантливая актриса — любимица Хмелёва в Театре имени Ермоловой. На конкурсе молодых актёров Москвы — по-моему, это был 1949 год — заняла первое место. А потом оставила театр. Ради семьи, детей, ради отца, которому полностью себя посвятила.
— Они ведь поженились сразу после войны?
— Да. Ещё где-то в 1944-м договорились жить вместе и расписаться, как только кончится война. И вот интересно получилось. Война кончилась 9 мая, а 15-го у мамы день рождения. Он говорит: «Ну давай в твой день рождения». Явились в загс, а он на замке: оказалось — выходной. На следующий день пришлось повторить…
— Эту историю и Виктор Сергеевич, и Надежда Варфоломеевна мне рассказывали. Я думаю, об их любви можно было бы написать хорошую пьесу или снять фильм.
— В самом деле, непридуманная и очень трогательная драма из жизни. Ведь среди всех своих многочисленных и престижных ухажёров и поклонников мама в конце концов предпочитает его. С кем связывает жизнь? С раненым, обречённым на инвалидность человеком. Абсолютно неимущим. И полная неясность, что будет. Понятно, к своей профессии актёра он уже не вернётся, а получится ли из него режиссёр или сценарист — колоссальный вопрос.
Живут буквально впроголодь, снимают эту келью крошечную в бывшем Зачатьевском монастыре — они называли его «Зачмон». Но, тем не менее, мама сделала именно такой выбор. И оба они счастливы.
Это, кстати, на заметку нынешним девушкам, ищущим выгоды. Кроме того, что у родителей моих любовь оказалась на всю жизнь, совершенно непредвиденно и уже скоро отец становится весьма обеспеченным человеком. Свадьба в 45-м, а в 49-м его первая пьеса начинает идти по всей стране. И через десять лет у них четырёхкомнатная квартира, дача, машина «ЗиМ»…
— Крутой поворот, ничего не скажешь. Награда судьбы?
— Победа таланта. И труда. Отец больше всего ценил в людях талант и труд.
— Вы родились, затем ваша сестра. Тоже семейное счастье Розовых. С кем ещё из родных отец поддерживал отношения?
— Своих дедушку и бабушку по линии отца я уже не застал. Но он очень трепетно относился ко всем родственникам. Помогал, если надо. А особенно тесно был связан со своим старшим братом Борисом и с двоюродным братом, Александром Александровичем.
Оба были военные. Александра Александровича я знал уже полковником. Он работал на крупном военном заводе в Москве, стал потом парторгом этого предприятия. Ну а Бориса Сергеевича военная судьба бросала по стране. Помню, мы ездили к нему в Петрозаводск, в другие города. А когда пенсию оформил, вернулся в Кострому. Отец очень его любил и страшно переживал, когда он умер. Так получилось, что отец тогда был в Америке, и после возвращения маме пришлось с этим горем встречать его в аэропорту…
Счастье в том, что он осуществил своё призвание
— Главным делом жизни Виктора Розова стала литература для театра — драматургия. Расскажите, пожалуйста, как он к этому пришёл.
— Я уже сказал вскользь, что сочинять он начал ещё в Театре рабочей молодёжи, а затем это продолжилось в школе Театра Революции. Сочинения были, конечно, не очень серьёзные: скетчи, интермедии, всяческие капустники.
За большую работу неожиданно взялся, когда, вернувшись с того света, вышел из казанского госпиталя и приехал в Кострому. Здесь он более или менее оклемался, осмотрелся и… начал писать пьесу. Это и будут «Вечно живые», а тогда пьеса называлась «Семья Серебрянских».
Когда закончил, понёс цензору. Это был, как я понимаю, старый большевик. Говорит: «Ну я завален работой, у меня сверхсрочные материалы для армии. Скоро не прочту. Ты не дёргайся: когда надо будет, я найду тебя сам».
А на следующий день просит зайти. «Ну и пьесу ты, Розов, написал, — говорит. — Я вечером начал читать, плакал всю ночь, не заснул… Запрещаю».
— Вот это да! Удар под дых начинающему автору?
— Отец так не воспринял. Он особых иллюзий не питал, просто писал как пишется, понимая в глубине души: пьеса, где невеста изменяет жениху, сражающемуся на фронте, в любой стране во время войны вряд ли может быть поставлена. И он её отложил.
— Но такое понимание, можно сказать, государственное, далеко не каждому пишущему свойственно.
— У отца оно было. Проявлялось по-разному, а замечал я это много раз. Например, начиная с «перестройки» и до сих пор усиленно спекулируют на теме «бессмысленных жертв» во время войны. Отец возмущался такой спекуляцией.
Какой-нибудь Пивоваров делает телефильм о Ржевской операции, где изображает её всю как бессмысленную. Бред какой-то несёт! А ведь известно же, что это были отвлекающие действия, чтобы не дать возможности немцам перебросить дополнительные войска к Сталинграду.
— То есть Виктор Сергеевич понимал сложность большой войны?
— Да, война есть война, кровавое и сложное дело, упрощать которое задним числом недопустимо. Он, например, с черноватым юмором рассказывал, как их выстроили после прорыва немцев под Вязьмой. Командир сказал примерно так: теперь наша задача — завалить врага трупами. Если, дескать, он потом сутки потратит, чтобы путь от нас расчистить, значит, мы свою боевую задачу выполнили. И никакого пивоваровского кошмара, никакой паники не было, потому что, говорил отец, все понимали, насколько тяжела ситуация…
— Вернёмся к первой его пьесе. Как потом с ней сложилось?
— Она сохранилась каким-то чудом. Ведь все свои документы и все первые юношеские литературные опыты — скетчи, рассказы, стихи — он в войну потерял. А эта пьеса уцелела. И когда через 13 лет(!) рождавшийся новый театр — «Современник» насел на него: «Дайте пьесу!» — он про неё вспомнил. «Есть, — говорит, — у меня одна военная пьеса, но её даже показывать неудобно: на амбарной книге, на обороте страниц написана…»
А в «Современнике» прочитали, и сразу было решено: открываться они будут этой пьесой. Конечно, он многое переделал, переписал, но в основе было произведение 1943 года…
— Чтобы на него, на Розова, к 1956 году так настойчиво «насел» новый театр, необходимы были известность и репутация.
— Было уже и то, и другое. В 1949 году Центральный детский театр поставил пьесу Виктора Розова «Её друзья». И никому до тех пор не известное имя автора стало известно всей стране: десятки театров, один за другим, ставят эту пьесу. Центральным детским руководили тогда выдающиеся театральные деятели Пыжова и Бибиков, в спектакле были заняты замечательные актёры, в том числе и Олег Ефремов. Потом с Ефремовым и с режиссёром Анатолием Эфросом будут связаны следующие пьесы отца — «Страница жизни», «В добрый час!», «В поисках радости»…
— Полвека спустя «Её друзья», первую розовскую пьесу, увидевшую сцену, поставил МХАТ имени М. Горького под руководством Татьяны Дорониной. С огромным успехом! И ведь продолжает идти почти два десятка лет. А как эта пьеса родилась?
— О, тут интересная история. Несколько поправив в Костроме своё здоровье, отец начинает работать в разъездных фронтовых театрах. Пишет для них, ставит, ведёт концерты. Однажды выступали они на строительстве Рыбинской ГЭС, и зрителями оказались строители-заключённые. Так вот, после выступления выходит эффектная женщина — в тюремной робе, но такое впечатление, что она царица. Властным голосом вопрошает: «Кто это всё писал и ставил?».
Отец робко представляется. И что же слышит? «Я — Наталья Сац. Освобождаюсь в 44-м году, а в 45-м открываю театр для детей в Алма-Ате, мне уже выделено здание. Приглашаю вас к себе на работу».
— Ничего себе сюрприз. А он знал к тому времени, кто такая Наталья Сац?
— Конечно, знал. Ей ведь до войны в Москве для детского театра было отдано здание 2-й студии МХАТ… Но это приглашение — от заключённой! — всерьёз он не воспринял.
Далее продолжает разъездную работу во фронтовых театрах, берут его режиссёром в театр Центрального дома культуры железнодорожников, которым руководила известнейшая Мария Осиповна Кнебель. Начались уже послевоенные годы. Они с мамой живут в коммуналке, в том самом «Зачмоне». И вот однажды крик на весь коридор: «Розов здесь живёт? Вам правительственная телеграмма!»
Оказалось, из ЦК Компартии Казахстана: «Согласно договорённости, вы приглашаетесь на постановку спектакля «Снежная королева» для открытия Алма-Атинского театра для детей и юношества».
— Теперь уже сюрприз настоящий!
— Действительно, неожиданность. Он едет и ставит спектакль — по всем отзывам, очень хороший. Мне, например, с восторгом рассказывала о нём Роксана, дочь Натальи Сац. Когда же отец прощался с Натальей Ильиничной, она ему говорит: «Вы ведь ещё и пишете. Сделайте пьесу для нашего театра. О школе, о сегодняшней молодёжи». Он отвечает неуверенно, что попробует, а она — требовательно, в своём стиле: «Нет, вы обязательно напишите! Дайте мне слово и получите аванс».
Он аванс взял, обязавшись написать в течение полугода. Но в Москве его закрутили другие дела. И вот проходит время — в коридоре снова голос: «Розов, вам правительственная телеграмма!» Читает: «В связи с неисполнением вами срока написания пьесы передаём дело в суд и вычитаем с вас полученный аванс, если вы в течение месяца не представите пьесу».
Тогда он садится и пишет «Её друзья».
— Мне Виктор Сергеевич рассказывал, что в основу этой пьесы была положена реальная история.
— Да, он как раз прочитал в газете о девочке-школьнице, которая потеряла зрение, но благодаря друзьям ей удалось сдать выпускные экзамены в школе, а затем и зрение восстановилось. Можно было бы отнестись к этому как к советской сказке, но ведь врачи знают, как действительно велика при лечении роль положительных эмоций, как много значит создание душевно благоприятной среды.
В общем, отца эта тема — верной дружбы, бескорыстного товарищества — очень взволновала и увлекла. И пьеса, вроде бы бесхитростная, чуть ли не наивная, как видим, продолжает жить. С неё началась сценическая биография более двадцати пьес Розова, в которых реализовалось его драматургическое призвание. И тогда же, в 1949-м, он начинает свою жизнь как профессиональный драматург. Даже поступает в Литературный институт, оканчивает его, почти сразу становится здесь преподавателем…
Обсудить новость на Форуме