11:45 05.04.2012 | Все новости раздела "КПРФ"

Дата в истории. К 200-летию Александра Герцена

Проблема кризиса духовности занимала лучшие умы ХХ века. Пора снова думать о чести и совести. И раньше других об этом подумал и сказал А.И. Герцен. Будучи одной из ярчайших личностей, которые только знал ХIХ век, он писал о том, что, без сомнения, личность – действительная вершина мира… но личность только и имеет полную действительность по той мере, по которой она в обществе. Человек не может быть вполне назван человеком, если лишен общечеловеческих интересов. Без них он превращается в «свирепого орангутанга».

Лишь в деянии, лишь в сопряжении с рядом живущими людьми личность может выявить и реализовать свои потенциальные возможности. Высшим же выражением общественного чувства, проявлением «гражданской нравственности» была для Герцена всегда «жизнь для идеи». Однако не само по себе наличие идеи, а только ее содержание определяет, имеет ли человек моральное право противопоставлять себя и свою жизнь тому, что представляется обществу, в котором он живет, в целом общепринятым. Сам по себе бунт личности мало о чем говорит. Идея должна быть гуманистической по своей сути. Если цель борьбы – улучшение общественных условий, то борьба оправданна. Если цель – только личное благо, человек может оставаться всего лишь нарушителем норм общежития.

Существует, однако, и промежуточный способ существования – мещанский. «Гражданской нравственности» мещанство противостоит не преступным сознанием и поведением, а тоже нравственностью, но «нравственностью низшего порядка». Общие интересы мало занимают мещанина, не более значения придает он и личности, даже своей. В мещанине личность прячется или не выступает, потому что не она главное, – главное – товар, дело, вещь, главное – собственность.

Жизнь – служение, а нежизнь – потребление – таков нравственный идеал Герцена, который покинул Россию после шестилетней ссылки, не в силах оставаться в атмосфере официального мещанства. Он ненавидел всё безличное, узкое, плоское, дух умеренности и житейского благоразумия. Духовное мещанство претило Герцену. Широкой и глубокой личности не было и не могло быть у мещан. Такую личность он надеялся найти в Европе, куда с радостью и устремился, надеясь увидеть торжество индивидуальности над серым началом мещанства.

Однако трагедия его жизни состояла в том, что он бежал от официального мещанства, а попал в мещанство европейской буржуазии. «Мелкий, бездушный, скаредный разврат торгаша, пропитавший собой всю европейскую жизнь, покрывает зеленью своей всю Францию» – так Герцен говорил обо всей массе крупных и мелких буржуа, раздвигая рамки термина «буржуазия», вмещая в него всё этическое мещанство, центром которого и является буржуазия.

Герцен первым ввел понятие «мещанство» и дал ему внесословное и внеклассовое значение; как и «интеллигенция», оно определяется характером своего отношения к наиболее жгучим вопросам жизни: отзываясь на них, мещанство является безличным, узким, плоским. В замечательных письмах Тургеневу, напечатанных под заглавием «Концы и начала» в «Колоколе», Герцен писал: «Мещанство – последнее слово цивилизации, основанной на безусловном самодержавии собственности, – демократизация аристократии, – аристократизация демократии; в этой среде Альмавива равен Фигаро, снизу всё тянется в мещанство, сверху всё само падает в него по невозможности удержаться. Американские Штаты представляют одно среднее состояние, у которого нет ничего внизу и нет ничего вверху, а мещанские нравы остались. С мещанством стираются личности, но стертые люди сытее, – иронизирует Герцен, – платья дюжинные, незаказные, не по талии, но число носящих их больше… Возле, за углом, везде дожидается тысячеголовая гидра, готовая без разбора всё слушать, всё смотреть, всячески одеться, всем наесться, – это та самодержавная толпа сплоченной посредственности Ст. Милля, которая всё покупает и потому всем владеет».

Герцен характеризует историю европейского развития в ХIХ веке как поглощение мещанством всего, отмеченного знаком индивидуальности. «Личности стирались, родовой типизм сглаживал всё резко индивидуальное, беспокойное, эксцентрическое. Люди как товар, становились чем-то гуртовым, оптовым, дюжинным, дешевле, плоше врозь, но многочисленнее и сильнее в массе. Индивидуальности терялись, как брызги водопада, в общем потоке, не имея даже слабого утешения: блеснуть и отличиться, проходя полосой радуги. Отсюда противное нам, но естественное равнодушие к жизни ближнего и судьбе лиц: дело в типе, дело в роде, дело в деле – а не в лице».

АНТИМЕЩАНСТВО стало основой мировоззрения Герцена и явилось побудительным толчком к созданию теории русского социализма, народничества, родоначальником которого он был. 1848 год – год смерти утопического социализма и год рождения социализма реального. Вот он-то и стал наиболее опасным для мещанства. Это, конечно, не означает, что в социализме нет элементов мещанства. Социализм вульгаризуется, когда в него проникает мещанство, которое поистине всё затопило, но это не отменяет антимещанской исторической роли социализма. Февральская революция встряхнула болото мещанства, но 1848 год покончил с утопизмом надолго… если не навсегда; Европа снова погрязла в мещанстве, и нет основания утешаться мыслью, что такое положение вещей можно изменить, – так думал тогда Герцен и написал свою гениальную книгу «С того берега». В ней не только беспощадная критика западноевропейского мещанства, но и указания на положительные идеалы – веру в возможность иного, немещанского пути развития для России. Герцен считал, что в Европе мещанство окончательно победило: рыцарь превратился в мещанина-буржуа. «Купец стал первообразом нового мира; господа заменились хозяевами. Купец сам по себе лицо стертое, промежуточное; посредник между одним, который производит, и другим, который потребляет, он представляет нечто вроде дороги, повозки, средства…»

Весь западноевропейский мир, от дна до вершин развращенный стремлением к собственности, в целом своем является мещанским. «Переднюю часть европейского камелеопардала (жирафа. – А.К.) составляет мещанство, – об этом можно было бы спорить, если б дело не было так очевидно; но, однажды согласившись в этом, нельзя не видеть всех последствий такого господства лавки и промышленности. Ясно, что кормчий этого мира будет купец и что он поставит на всех его проявлениях свою торговую марку. Мещанство – идеал, к которому стремится, подымается Европа со всех точек дна. Мещанство – окончательная форма западной цивилизации, ее совершенство».

И нет никакого просвета в будущее. «Напрасна надежда на западноевропейский пролетариат: он борется не с мещанством, а с буржуазией; его идеалы лежат там же, где и идеалы мещанства. С одной стороны, мещане – собственники, упорно отказывающиеся поступиться своими монополиями, с другой – неимущие мещане, которые хотят вырвать из их рук достояние, но не имеют силы».

Это мнение Герцена, последнего западника, вызвало горячий отпор и даже негодование эпигонов западничества, либеральных доктринеров. Но, говорил Герцен, «Европа нам нужна как идеал, как упрек, как благой пример; если она не такая, ее – перефразируя Вольтера – надо выдумать; но каким же примером, каким идеалом может служить мещанство? – эта окончательная форма европейской цивилизации; как это ни претит, а приходится сознаться, что все реки истории (по крайней мере, все западные) текут в мареммы мещанства. А в болоте мещанства – смерть общества, начало его гниения и разложения: мир, в котором мы живем, умирает… никакие лекарства не действуют более на обветшалое тело его».

И ТОЛЬКО одна надежда не покидала Герцена – надежда на возможность особого социально-экономического развития России. Действительно, он настолько же верил в светлую будущность России, насколько был убежден в неминуемом и ближайшем разложении западноевропейского мира. Прошедшее России изумительно, настоящее великолепно, будущее невообразимо – такова формула высших представителей официального мещанства; прошедшее России пусто, настоящее невыносимо, будущего у нее вовсе нет – горькие слова Чаадаева. Прошлое русского народа темно; его настоящее ужасно, но у него есть права на будущее – так ответил Герцен и официальным оптимистам, и отчаявшимся пессимистам. Будущее России в том, что она избегла заражения ядом мещанства, ибо мещанство – последнее слово цивилизации, основанной на безусловном самодержавии собственности, а в России типичной является не частная, а общинная собственность. Герцен верил в коренное антимещанство русского народа и вообще всего славянства, его поддерживала надежда возможности отсутствия буржуазии в России или, по крайней мере, ее существование в качестве примата особого обращения.

Великая Октябрьская социалистическая революция дала шанс человечеству вырваться из тины мещанства и осуществить прорыв к гармоническому человеку; надежда не только была, но она осуществлялась, но как того боялся Герцен, мещанство затопило чистые истоки, желая наесться паюсной икрой; и сегодня праздник мещанина, на современном языке – потребителя. Хозяева жизни – торгаши. Бешеная борьба эгоистических страстей разрастается, хотя и прошло уже полтора столетия после падения монархии Луи Филиппа – «короля лавочников».

Продажность и лицемерие, ханжество и разврат, коррупция государственного аппарата и разрушение семейных устоев, обесценивание и утрата моральных норм, разложение высоких человеческих чувств под воздействием торжествующего чистогана – всё это приняло еще более чудовищные формы по сравнению с временем Герцена. А душа исчезает, и так мало надежды, что удастся ее спасти, поскольку оделась она в почти непробиваемый панцирь материального благополучия. Возможно ли еще умерить аппетиты, например производителей и потребителей автомобилей, на которые сегодня молится общество потребления? Если человечество захочет выжить, а не быть погребенным под Монбланом вещей и машин, у него есть единственный шанс – выбор социалистического пути развития, когда экономика, наконец, заработает на возвышение человека, Иначе они, автомобили, съедят людей, как когда-то овцы. Неудивительно ли, что в ХХI веке появилась опасность человечеству умереть с голоду, потому что хлебом и маслом стали кормить автомобили, а невывезенный вовремя с городских улиц потребительский мусор меняет правительство большой страны. Какое же нужно иметь мещанское сознание, чтобы не видеть – это путь в никуда?

Человек-мещанин чужд высоким идеалам, а сейчас он стал универсальным потребителем и главной фигурой современности. Потребитель, а не творец возведен в норму. Смысл обращения к Герцену – напомнить человеку о его деградации. Все-таки не к этому стремилось человечество и его лучшие умы.

Герцен, по словам В.И. Ленина, сыграл великую роль в деле подготовки русской революции. И сегодня он как никогда современен. Именно это уловил драматург и философ Т. Стоппард, написавший трилогию «Берег утопий», в которой удивляется и восхищается бескорыстием и высокими помыслами души русских революционных демократов ХIХ века. Вопрос, где же «Берег утопий», пусть каждый решит для себя сам, но практика последних, постсоветских лет нашей истории убедительно доказывает, что следование западным образцам гибельно не только для России, но, может быть, и для всего мира.

Сегодня уделяется много внимания экономическим, политическим вопросам, но всё в рамках того, что ныне называется обществом потребления, не выходя за круг его задач. Ориентация на увеличение потребления с помощью новых технологий, желание умножить материальные ценности – дурная бесконечность. Надо выходить на другой круг задач, за пределы потребления – обсуждать противоречивость научно-технического прогресса, угрожающего и духу, и телу человека, и всей природе вообще. Это задача не только злободневная, но вперёдсмотрящая. Идеология потребления не только бездуховна, она опасна для человечества, заблудившегося в супермаркетах. Не об этом ли предупреждал А.И. Герцен полтора века тому назад?

А.А. КУТЫРЁВА, кандидат философских наук

На фото: Портрет А. Герцена. Художник Николай Ге

Источник: КПРФ

  Обсудить новость на Форуме