12:54 03.11.2012 | Все новости раздела "Народная Партия "Алга" (ДВК)"
Записки арестанта (октябрь, 2012)
30 октября 2012 года
Автор: Владимир КОЗЛОВ
Не помню, каким числом и какого месяца я окончил прежний свой дневник. Видимо, это период начала суда. Полагал, что сам суд достаточно информационное событие. Да и времени (и желания писать) кроме того, что могло и должно быть использовано в суде, – не было. Суд, когда внутри понимание невиновности и, более того, ощущение того, что ты, как Прометей, хотел помочь людям, а теперь какая-то мразь клюет твою печень, такой суд - испытание тяжелое. Смотрю на других ребят, обитателей СИЗО (иногда при конвоировании встречаемся), слушаю их – и не чувствую в них тех ощущений, которыми переполнен сам. Хотя историй здесь разных хватает.
Хронологии сейчас придерживаться не буду, что всплывет в памяти — то и наше с вами. Вот, например, Кана (Канат). Он — бывший рэпер. Говорит, первый казахский. Виделись-общалисьво время конвоя: автозак плюс пара минут в продоле, в «шлюзе» (куда приходит автозак, такойгараж-ангар с воротами с двух сторон).
По молодости «поймал» срок, теперь здесь второй раз вместе с братом, уже больше года — суд, апелляция. Осужден вместе с братом по 179 статье — разбой. Говорит, его с братом там и не было, что терпила» (пострадавшая) опознала его по глазам. Налетчики в масках были. Алиби есть — пятеро подтверждают, что он был в тубдиспансере (он болен, это видно), и что брата вообще рядом не было. Брату дали 7 лет, ему — 10, брату — общего, ему - строгого.
Я видел его после окончания апелляционного процесса, ехал с ним в автозаке из суда в тюрьму, и потом в продоле, пока конвой пришел, общался. Не могу описать его состояния. По дороге он «гасил» конвой откровенными матами, не стесняясь в выражениях. Ему нужна была отдушина, выкричаться надо было. Конвой молчал.
Есть еще одна сторона у всего этого — тот самый конвой, который из тюрьмы в суд и обратно, они же и в суде сидят рядом с нашей клеткой. Все видят, все слышат, все понимают. Через них проходят человеческие судьбы, трагедии, полицейско-прокурорский, судейский беспредел — они и ему тоже свидетели. Если кто, чуть человечней, чем требуется — долго не выдержит, уйдет. Да, есть убийцы, насильники, воры. Они как раз — в порядке, это их среда, их выбор, они здесь, в суде, в тюрьме, — дома. А те, кто — не они? Те, у кого денег не было откупиться, связей не было «развести», — их боль, их ненависть ко всему этому, их... куда, как, на кого плеснет?
Конвой, который вез нас с Каной, был особым конвоем. Это были ребята (с капитаном во главе), которые не прошли аттестацию, говорили, что стоимость положительных решений доходила до 5 тысяч долларов. Они вечером нас везли, уже не будучи полицейскими: без оружия, удостоверений, это все они в 15 часов сдали — так вот бывает. И еще — они были рады! Да — проблемы, да — нужно искать работу, но на лицах было: у-у-уф! А мы им сказали: «Ак жол, парни», им повезло, что они не будут теми мухами в погонах, которые будут безымянно раздавлены между двумя серыми верблюдами, бегущими к трону...
А Кана орал матерный рэп, чтобы не плакать, налетал в продоле на тюремного молодого конвоира, который по привычке «тыкнул» ему: «Вы будьте любезны, не смейте меня на «ты». Уж соблаговолите, будьте так добры, быть вежливым с арестантами». Парень-конвоир, неплохой парень, все сразу понял, шагнул назад, и конфликт погас. Но было это так выпукло, объемно, осязаемо — это не картинка даже была, которой не забыть, это как ощущение боли от безысходности, и понимание того, что если кто-то из тех, кто сейчас это читает, переосмыслит свои помыслы, более ответственно отнесется к своей жизни — буду рад.
Такое образование надо получать заочно, пусть дольше, пусть хуже — но лучше... Все, что я сейчас описал, никакого отношения к справедливому правосудию никак не имеет, как не относится что-либо реальное к тому, чего нет в природе. Даже когда судят виновного и он получает свое — это происходит не потому, что правосудие, а потому, что у виновного не было возможности (или желания) избежать. «Хороший» полицейский, «хороший» прокурор, «хороший» судья — такая же утопия, как вкусное говно. Ощутили?
Это верное ощущение от нашей системы правосудия. Система кривая, как поросячий хрен, как жопа с закоулками, и ничего прямого в нее не войдет, а если и втолкнется случайно, то будет ею уничтожено или выброшено в целях сохранения самой системы. Рядом должны быть только те, кто как все, кто берет, дает, крутится, совершает преступления — и молчит. Иной — угроза, потому что на него ничего нет, его невозможно контролировать, его невозможно поставить на место.
Просто во всем этом иногда встречаются те, кто как все, но при этом сохранил автоматическичто-то человеческое, где-то там, очень глубоко, для себя — и иногда такое проглядывает. Или только что пришедшие пацаны, сержанты-контролеры. Их родственники сюда затолкали с трудом, заплатив за это, и они еще не все понимают. Когда поймут — единицы уйдут, остальные станут как все. И нет никого и ничего, что бы способствовало переубедить меня в обратном, потому что это — истина. Такая же, как солнце светит и греет, а боль — это когда крик, а потом — слово. Даже когда крика не слышно. Этот крик существует, как существует обратная сторона луны, которую мы не видим.
03.10.12
Все эти восемь с лишним месяцев тюремного «зазеркалья» — принудительный, но бесценный опыт, погружение в среду, которую оттуда, со свободы, не видно, и которая является микромоделью нашего социума: когда мы строили партию, мы создавали модель того, что должно быть, а находясь в Алматы, обладая возможностями свободы, я не видел почти ничего. Сидя в «одиночке» №118 «актауского централа», можно понять почти все.
Сгусток судеб, минимально короткие векторы коммуникаций, отсутствие необходимости (почти) скрывать (декорировать) реальные рычаги и противовесы со стороны местной власти (а зачем? — отсюда ничто никуда не уходит, государство в государстве, Ватикан) — как будто анатомическая модель, видно — что, откуда, куда и понятно, почему. Пригодится.
Реально достали эти парни «гражданской наружности», которые дублируют контролеров, «в мою честь». Однажды мы как-то без шума (решка в продоле была открыта) зашли в продол после суда с Жаком (Сапаргали в медпродоле, отдельно) и видели, как этот неопознанный пытался юркнуть в одну из ниш. Понял, что не успел, вышел оттуда, пообщались даже слегка. А так — их слышно (хотя говорят шепотом рядом с камерой), видно — есть варианты увидеть. Возможно, это дежурный вариант сопровождения КНБ «своих» узников, когда они не в СИЗО ДНКБ.
Агрессии, которая была сначала (Венера Сарсембина, адвокат, была свидетелем тому), такой агрессии нет, потому как теперь все скрыто, даже обувь у них «тихая», чтобы к глазку подкрадываться сподручнее было. В СИ ДКНБ, в Алматы, на полу продола была ковровая дорожка постелена, там со времен НКВД порядки и приемы остались прежними.
4.10.12.
Утром уже сильно свежо бывает. Стекла в окне нет, а шконка стоит так, что поток воздуха проходит через меня, от окна к двери — сквознячок. Чуть прихватило горло, спасаюсь горячим чаем, лимоном, соком. Мою ангину лучше не будить, она у меня с температурой за 40 проходит, а в условиях тюрьмы и одиночки будет сложновато. С утра в проверку заходил хозяин, в мундире, при параде: «Что, как, когда?» — «Нормально, только стекол в окне нет, а приговор восьмого» — «Запишите, вставить стекло...». Посмотрим.
Эти «запишите» мы уже много раз проходили. Главное — не отказать. Про стекла я уже две недели назад ДПНСИ говорил, тоже не отказал, записал (дежурный помощник начальника следственного изолятора).
Сегодня — этапный день в тюрьме (каждое 4, 14, 24 число месяца). Кого-то увезут — кто срок поймал и акцию прошел, уже на колонию, на ПМЖ. Кого-то привезут... кого где задержали, на следствие, на суд. Жизнь продолжается...
Чу! Крышечка моего глазка моей двери шелестнула — бдят, поганцы, службят. У меня с ними эксклюзивные отношения — их ведь типа нет, а я типа «гоню». А они — вот; иногда на такой вот шелест «пики» (глазка) я прошу свет включить, включают молча. Спиритизм «по-кнбшному»,бляха-муха, причем с обратной связью в виде исполнения несложных желаний.
Ехарный бабай, только что приходили «хозбандиты», стекло вставлять, замеры сняли. Чего деется... Правда, замеры еще не стекло, но начало обнадеживает.
Библиотека в тюрьме слово не часто употребляемое, я пару раз пытался туда книжки прочитанные сдать, заявления писал. Не вышло. Библиотекарь то в отпуске, то болеет, и так вот, чередуясь, отсутствие в константе; есть ли библиотека вообще — вопрос. Я книги отдаю контролерам, потом они как-то расходятся по тюрьме, иногда кто-то говорит: «мою» книгу читал(когда принимали книги в передачи, фамилию пишут на второй, третьей странице).
С воли доносится иногда что-то. Слышал, кто-то возмущался, что обо мне шуму много, а о Сапаргали не очень. На мой взгляд, нездоровые это разговоры. Во-первых, шуметь могут все, в том числе и те, кто возмущается, что мало шумят. Только что-то я не видел их в числе присутствующих на суде ни разу. Те же диванные поборники истины, сделавшие свое поборничество смыслом бытия, потому как трындеть — не мешки ворочать, чуть ума, поболе фантазии — и никакого риска и напряжения мускулов.
Во-вторых, про Аминова, третьего нашего, вообще никто и ничего. Это легко объяснимо. Аминов все признал, повинился, просит снисхождения — что тут скажешь. Серик Сапаргали как-то так,что-то признал, чего-то не признал, на манер Атабаева и Мамая. Но по тем ведь договоренность была, им достаточно было упомянуть слово «раскаиваюсь» — и они дома. А без этой договоренности такая позиция все путает (особенно адвоката); и о чем шуметь в таких условиях, когда ничего не понятно? Будут шуметь, что он не виновен, а он что-то признал ведь, в чем он теперь виновен, а в чем нет, — кто скажет?
Да и если человек просит снисхождения у суда, это скорее признание вины, чем отказ от такого признания. О чем шуметь? Просить у снисхождения у суда для Сапаргали? Это не шум, это стон. Я все понимаю, и по Жаку, и по Серику Сапаргали, но каждая данность, каждое решение образует реакцию на него и оценку. И тот, кто просит снисхождения, должен понимать, что он что-то хочет получить взамен чего-то, что он должен потерять. По-другому — никак.
Пройдет время, что-то будет объяснено, что-то позабыто, но все, что было, останется, так или иначе. Например, остался осадок определенный от размытой позиции Болата Атабаева и Жанболата Мамая. До тюрьмы — одно, в тюрьме — другое, после тюрьмы — третье; маневры, а не позиция. Как-то были они вместе, как-то вместе разлюбились... Один потерял документы, другой — заболел, на суде никого не было, чтобы ясно и четко... Один во время суда баварское в оригинале потреблял, другой — газету свою презентовал — ничего личного, только факты.
А 70 процентов показаний «свидетелей» типа говорили: стоять до конца, лишний совершенно треп о головорезах и о своей готовности к..., тексты пресловутых обращений — 95 процентов того, в чем меня обвинили. Тоже — ничего лишнего, только вот лично моих слов и действий по 164 и 170 (статье) в материалах нет; ясно, что и у иных — тоже нет, но то, что было, самим в суде разбить — как-то так смотрелось бы достойней, чем крики издалека и игнорирование собственных обещаний, даваемых после освобождения. О том и говорю — вроде бы как и ничего такого, только вот осадок остался, нерастворимый временем.
5.10.12.
А стекло вчера все же поставили! Чегой-то непонятное, выпирающее из строки обычных для тюрьмы вещей. Когда хозяин приходил, с ним был Маке, здешний опер, улыбчивый такой лис, его Камиль, прежний хозяин, который был мент «от рогов до копыт», за нами с Сапаргали смотрел персонально. Даже ключи от наших камер у него были, а не у контролера.
Потом эти неопознанные все перехватили, меня в мороз, в карантин, в изоляцию, в одиночку — Маке потерялся, исчез. А тут, когда приходил, сказал фразу, улыбаясь: «Хорошо вам тут, охрана даже своя имеется». О как! Опер Сергей, майор, не появляется вообще — хорошо, даже обыски (два или три) делали без него.
Это его поле, он даже «тащится» от этого процесса, в котором можно «себя показать», издевнуться, гниленько типа поприкалываться над арестантом, который должен молчать. Мы с ним не по-детски схлестнулись, потом еще и еще. Коса на камень.
Пока ставили стекло, дважды разбили, новое вырезали. Не мудрено, ставить приходится через прутья «телевизора». Сначала в щель между «телевизором» и стеной само стекло пропихнуть нужно, а затем уже установить, закрепить. Молодой «хозбандит», каптерщик (кладовщик) намаялся, но зато у меня по утрам очень терпимо.
Вчера вечером после проверки продол «курсовали». Дальняя часть продола (морозные камеры, которые в полной изоляции, в тупике) общается с тюрьмой; видимо, и «дороги» есть, и «кони» бегают. Контролера в продоле не было, а этот неопознанный, всегда тихий, не встревает, не обозначается. Продол перекличку устроил — кто, в какой хате, с какими статьями, откуда заехал. Слышу: «В 113-й — Козлов?» — «Да, Козлов». И дальше пошли, не спрашивая статьи и прочего. Тюрьма все знает.
Эта вот процедура «курсовки» все определяет до мелочей, по каждому. Сначала — кто, откуда, статья. Потом по каждому: кто, что знает, какие хабары хотят... Кто-то сидел вместе, кто-топо воле знает, и эта «курсовка» идет не по одной тюрьме, а по всем. «Смотряги» по тюрьме собирают и с этапами и по-разному передают в зоны. Там добавляют, уточняют. К моменту заезда в колонию в большинстве случаев о тебе уже все известно — кто, почем, какой масти...
Так время от времени выявляют и «вязаных», и «гаремных». Своя жизнь, но правила этой жизни более понятны, чем те понятия, которые на воле. Здешние правила — для всех, а там...
Четвертый месяц в одиночке, в карантине, в изоляции. У Сапаргали полегче — камера после ремонта, сантехника новая, три больших окна, размеры — в четыре раза больше, решетка только внешняя, без «телевизора». А главное, есть общение соседями сверху, сбоку... Можно стоять у окна и разговаривать. И нет своей охраны.
А здесь — вот сейчас: контролер ушел, слышно было, как решки в продоле отпирались, одна за другой, и шаги удаляющиеся... А кто-то сидит напротив моей камеры, чуть сбоку. Вздыхает и мух бьет мухобойкой. Только что подошел, глянул в «глазок» — и снова мух бьет. Оно и понятно, осенние мухи — страсть какие надоедливые.
Сижу в камере и слышу, как сейчас шмонают мою передачу, контролер вместе со штатским. Перешептываются. Слышимость здесь хорошая. Двери железные, продол гулкий, мой пакет шелестит именно так, как шелестит мой пакет, Алия мне в одних и тех же пакетах толстого пластика передачи носит. Сейчас — уже, не успел написать, принесли передачу, все так, как я слышал.
Решил сходить на прогулку — в кои веки. Ну и гулял себе, в сопровождении своего в «штатском». Он, не скрываясь (это самый агрессивный из них, с ним адвокат Венера как-то беседовала), сидел на месте контролера, пошел за мной на прогулку (это на крыше тюрьмы) и там проторчал все время.
Сегодня чудный день какой-то. Вот пришла барышня-капитанша, Олеся зовут. Со свитой, конечно. Она — завхоз тюрьмы. Улыбается. Пахнет «вольным парфюмом». Пришла узнать, всем ли я доволен, вставили ли в камере стекло. А мне — неудобно становится. До этого пару раз уже говорил, что стекла нет, ДПНСИ: «У многих в камерах нет, ждите». А тут через хозяина — раз и все, получается, «вне очереди», да еще с «нарадом капитанским», с улыбками и прочим.
... Из газет в тюрьму попадает "Лада ТВ" (Акатауская, подакиматовская, мне стыдно, что я был среди тех, кто ее начал с нуля, был ее совладельцем, стыдно за Светлану, главного редактора, стыдно за Гену, владельца, стыдно за откровенных паскудников журналистов, которые знают, что они паскудники, и живут с этим), «Казправда» и «Свобода слова». Хорошая компания для газеты, которая по сей день пытается мимикрировать под оппозицию.
Очень плохо поступили г-жа Ергалиева и г-н Абилов, когда газету с таким именем продали под власть, под АП. Предали, господа, идею, и теперь который год оппозиционно-раскачанный бренд используется АП для оболванивания людей.
Мы видели результаты опросов — оппозиционный бренд партии «Азат» образца 2003—2004 годов работал в обществе и в 2010 году, хотя тогда «Азат» был уже пустым звуком. Эта инерция сейчас используется и с «СС», и если господа оппозиционеры Ергалиева и Абилов этого не понимали, когда продавали СС под АП, то они очень непонятливые люди, а если понимали — тогда ну очень понятливые. И то, и другое не красит.
Можно, конечно, сверкнуть голой жопой для раскачки нового сайта, но привлечет это только любителей голых жоп, оппозиционная задница — символично вообще и даже где-тонарицательно, особенно если при этом вспомнить, что и «жопой раскачанный» оппозиционный ресурс очень вовремя туда же, чем был раскачен — и ушел. Особенно если связать это событие с хронологией перемещений во властной колоде. Когда варишься во всем этом, легко потеряться в мешанине; а отсюда, где событий мало и есть возможность увидеть все это со стороны, — многое становится отчетливо понятно.
ОТ РЕДАКЦИИ: мы предложили вниманию читателей фрагменты дневника Владимира Козлова. Записи охватывают период октября — до вынесения приговора в суде первой инстанции. Продолжение «Записок арестанта» читайте в пятничном номере газеты «Голос республики».
Источник:
Обсудить новость на Форуме