21:15 22.03.2008 | Все новости раздела "Объединенная Гражданская Партия"
Ирина Грушевая
19:48, 22 Марта | Александр Томкович
Я умышленно почти не стал ее спрашивать про чернобыльские и социальные программы, ибо это очень большая тема, а Ирина Грушевая, наверное, занимается ею вместе со своим мужем Геннадием дольше всех в стране - почти 20 лет. Одних только детей на оздоровление за рубеж они за эти годы отправили более полумиллиона. Не будет преувеличением сказать, что благотворительность давно уже стала одной из основных черт ее характера. О том, как и почему все произошло, рассказано в этом интервью.
- Я родилась 1 сентября 1948 года в Симферополе. Ириной назвали, потому что в переводе это означает «мир». А еще у меня есть сестричка Люся, Людмила Львовна, которая родилась в 1943-м в Сибири, где лежал в госпитале мой отец Лев Михайлович после тяжелого ранения, полученного в первые дни войны. История нашей семьи типична для XX века, когда на протяжении 100 лет судьба бросала людей с места на место. Маму звали Клара Карловна. Ее семья из-под Риги. В начале прошлого века по столыпинской реформе всю их деревню переселили в Сибирь, в Большеулуйский район Кемеровской области. Условий никаких, другой климат. Потом город переименовали в Сталинск, затем опять в Кемерово.
Мама родилась в Кемерово, а сестра в Сталинске, что по сути одно и то же. Под Кемерово была целая латышская деревня Кандата. В нашем доме говорили по-латышски, но мы дети, кроме нескольких слов и двух песенок, к сожалению, ничего не запомнили. Мое желание понимать и говорить на других языках, наверное, оттуда. К слову, перед войной мама попала под сталинские репрессии, так как была дочерью врага народа. Ее отца за латышское происхождение отправили в лагеря и казнили. С отчимом произошло то же самое. Она иногда вспоминала, как в те годы приходили из НКВД и искали у латышей какие-то богатства, хотя жили все впроголодь. На всю жизнь ей запомнилось, как тогда она утаскивала у деда немного муки, разбавляла ее водой и лепешку приклеивала к «буржуйке». До самой смерти вспоминала, что ничего более сладкого в своей жизни не ела. Потом жила в Крыму, где почти не растет рожь и пшеница. Приезжая в Минск, она не могла надышаться запахом свежего хлеба. Он для нее был самым святым деликатесом. Не надо много рассказывать про украинский голодомор. Достаточно лишь представить эту картину.
У отца совсем другая история. Он родился в Беларуси, где-то в районе Калинковичей. Его папу в 1918 году расстреляли белогвардейцы, за то что тот был председателем Реввоенсовета. Осталось семеро детей. Отца определили в детдом. Каким-то образом он попал в Крым. И там рос вместе с другими детьми. Одного его друга помню очень хорошо. Его звали Колька Мокроусов. По смешному стечению обстоятельств их детдом был именно на улице Мокроусова. После детдома отца вместе с Колькой Мокроусовым направили в Ленинград в речное училище. Но это были настоящие романтики, по рекам плавать не хотелось. Они поехали гораздо дальше, в Мурманск, и устроились работать на траулер. Четыре года отец рыбачил в Баренцевом море. Никаких связей с родными не было. Они восстановились лишь спустя долгое время.
За полгода до начала войны отца призвали в армию. И несколько месяцев по ночам перебрасывали в Беларусь. Война застала в районе Бреста. С боями они отступали. Отец получил медаль «За отвагу». Редкий случай, это солдатская награда, а он был офицером. В октябре отца ранило в грудь. Уже лежал снег. Пуля прошла через легкое и застряла в средостении. Его отправили в госпиталь в тыл. Мама в первые дни войны окончила медучилище. Она мечтала стать учительницей, но ей, как дочери врага народа, поступать в вуз не разрешали. Отправили на фронт, но по дороге всю группу забрали в госпиталь, развернутый в Кемеровской области. В этом госпитале отец маму и высмотрел.
Извлекать пулю медики не стали. Специально приехавший для этих целей профессор ему так и сказал: если хочешь жить, живи с пулей в груди. Прожил с ней еще тридцать лет, и она же его, в конце концов, убила. Пуля закапсулировалась, немного двигалась, была видна на всех снимках. Когда уровень развития медицины уже позволял ее извлечь, операция была невозможна. Отец перенес два инфаркта. Сердце не выдержало бы анестезии. Последние одиннадцать лет он был прикован к постели.
Каждый день мама ему буквально дарила. Всю жизнь она пробыла медсестрой. И на работе в менингитном отделении, и дома. После войны родители переехали в Симферополь. Крымский климат был для отца лучше сибирского. Он был верующим коммунистом.
- Не понял?
- В смысле - идейным. Верил в идеалы коммунизма. В социальном плане был абсолютно неприспособленным. Сегодня я понимаю, что это результат пребывания в детском доме. Бабушка все время обвиняла его в неумении жить. Мы жили на окраине Симферополя, в хибарке. Двенадцать квадратных метров. Пять человек. Условия были нищенскими, а рядом всюду росли нормальные каменные дома. Отец ходил в военкомат. Там ему советовали подыскать себе ничье жилье, которого после войны было немало. Он так и делал. Но каждый раз оказывалось, что кто-то туда въезжал раньше нас. То есть отец находил, а вселялись те, кто был попроворнее и имел нужные знакомства. Отец был открытым, искренним и честным, а многие вокруг жили совсем по другим правилам. Наверное, что-то в моем характере от него. Уже в седьмом классе организовала группу девочек, которая была чем-то вроде тимуровской команды. Мы нашли семью старого беспомощного художника, который вместе с женой доживал свой век. Копали огород, я читала ему книжки. То есть уже тогда было какое-то желание помогать другим. Помню, на моем письменном столе слова со словами «Трудно тебе - помоги другому» и «Человек, помогай себе сам!». Так через всю жизнь и несу эти истины. Признаюсь, не всегда получается самой себе помогать. Тогда узнаешь, что есть друзья. Родные и любимые. Тогда понимаешь, что благотворительность - это как эстафетная палочка, которую надо передать. Состояние благодарности побуждает тебя тоже передавать эту энергию любви дальше - другим. И в них тот же зажигается огонь. Я многих таких «огненных» людей встречала. Очень не хотела быть педагогом, но стала. После минского иняза.
- Почему не крымский?
- Он, кстати, находился в нескольких сотнях метров от нашего дома. Выбор Минска был случаен и не случаен. Училась в школе хорошо. В девятом классе стала участницей движения, которое было внутри комсомола, но боролось с его бюрократизацией и формализмом. В некотором смысле это отзвук молодежных движений на Западе, пытавшихся старые «запылившиеся» модели жизни общества заменить более живыми, подвижными. В 1968 году там это действительно привело к серьезным демократическим переменам. Возникновению коммунаровских отрядов способствовала хрущевская оттепель. Они появились по всему Советскому Союзу.
В наш отряд входили ученики девятых, десятых и одиннадцатых классов. У отряда был девиз – «Наша цель - счастье людей. Мы победим, иначе быть не может!». Этакий коммунистический романтизм. Все шло от души, не по указке сверху. 1962 год. Директор школы многое нам разрешал, даже собираться в подвале. Мы там разрисовали алыми парусами (как в известной повести А.Грина) все стены, пели песни под гитару, девчонки мечтали о принцах и капитанах кораблей. Но этим все далеко не ограничивалось. Мы занимались конкретными делами. Например, у нас была операция «РЛ», то есть радость людям. Суть вот в чем. Заранее договаривались с каким-нибудь детским садом. Приходили туда ночью и из снега лепили разные фигуры, обливали их водой, а утром дети широко раскрывали рты и глаза от удивления. Или ходили в госпиталь, выступали перед солдатиками с концертами. Ездили в деревню Зуя, что в 18 километрах от Симферополя, и там работали на виноградниках. Сами организовали этакий лагерь труда и отдыха. Сегодня в Беларуси просто немыслимо, чтобы школьники нечто делали без учителей.
Так мы продержались два года. Как раз до начала брежневской стагнации. Когда я заканчивала школу, коммунаровского отряда уже не было. В одиннадцатом классе заболела. Так странно, что ни один врач не мог поставить диагноз. У меня начались очень сильные постоянные головные боли. Круглые сутки. Мне было шестнадцать лет. Положили в одну больницу, в другую. Приходили друзья, навещали, я пыталась учиться. На всякий случай удалили миндалины. Головная боль меня измучила. У нее даже цвет был - зелёный. А весь тот год был каким-то серым и проходил под знаком болезни. Когда в очередной раз меня выписали из больницы, то «от балды» написали - водянка головного мозга. Я взяла медицинскую энциклопедию и прочла, что с таким диагнозом живут не дольше восемнадцати лет. Никаким смертельным холодом на меня не повеяло.
Моя мама была мудрым человеком и ко всему относилась спокойно. Например, в детстве я была очень маленькая и совсем не росла. Мама даже думала, что я лилипутка, но водить по врачам и заставлять принимать какие-то гормоны не стала. Это было до восьмого класса. Потом за одно лето выросла на целых двадцать сантиметров. Сейчас считаюсь если не среднего роста, то что-то вроде этого. Точно так же было и с этим страшным диагнозом. Можно спорить, насколько правильна такая модель поведения, но в моем случае она была верной. Не было зацикленности на болезни. Мама просто выбросила эпикриз.
Медики решили, что мне нельзя заниматься умственной работой и, значит, куда-либо поступать вообще. Школьный аттестат выдали по итогам года, без привычных экзаменов. Естественно, во все близкие вузы мне путь был закрыт. Я хотела стать психологом, но таких факультетов было на весь СССР только два, в Москве и Ленинграде (так тогда назывался Санкт-Петербург). Конкурс там был совершенно сумасшедший. Я решила не рисковать, но непременно стать студенткой, даже если отведено жить всего несколько лет. Именно в тот год вступительные экзамены у будущих психологов появились по математике, физике, химии, где я была не сильна. Хорошо шел немецкий язык, а тут как раз по телевизору показали Минский институт иностранных языков. Туда и решила ехать, хотя рядом был свой. Романтика.
Надо отдать должное моим родителям, которые разрешили поступление за тысячи километров от дома. К тому же больному ребенку.
Даже не знаю, смогла бы я сделать что-то подобное. В Минск приехала вместе с сестрой. Голова болела так, что читать сама не могла. Сестра читала, я слушала и писала. Набрала полупроходной балл и «пролетела». Еще одно неприятное совпадение - в тот год было два выпускных класса, десятые и одиннадцатые. Конкуренцию это увеличило значительно. Я приехала из другой республики, естественно, меня первую и пробросили.
Отец тогда уже был прикован к постели и написал Машерову просьбу, где указал, что воевал именно за Беларусь. В итоге до первой сессии стала свободным слушателем, чтобы была возможность посещать лекции, а потом и студенткой. Разумеется, никакого общежития и стипендии не было. Жила сначала на вокзале. По ночам все время там ходил милиционер, смотрел, чтобы в зале никто не ночевал. Сломалась на третий день и на занятиях разрыдалась. Однокурсницы узнали от меня, в чем дело, и предложили тайно жить с ним в общежитии, спать на раскладушке. Так я узнала, что такое женская солидарность. Через несколько месяцев заселение разрешили официально. В Беларуси головные боли прошли. И с тех пор их не было. Наверное, была какая-то аллергия…
- Как вы познакомились с Грушевым?
- Это судьба. Он учился в БГУ, на последнем курсе философского факультета. Мои подруги про него говорили так: симпатичный молодой человек с затуманенным философией взглядом. Он был самым молодым.
Единственным студентом без трудового стажа, так как это было на их факультете обязательным условием. Сегодня я знаю, что он не мог не убедить приемную комиссию. Я только закончила с отличием иняз и была оставлена на кафедре немецкого языка. Близился Новый год. Девочки из комнаты общежития, где я раньше жила, хотели его встретить в компании с мальчиками, но никаких близких друзей у них не было. И здесь во мне сработали гены благотворительности, так как лично мне это абсолютно было не нужно. Поехала в общежитие БГУ к каким-то своим знакомым.
Стала там все выяснять. Желающие нашлись. Один из них сказал, что захватит с собой друга. Это был Гена. В отличие от тех, кто поднимался на четвертый этаж по пожарной лестнице, он каким-то образом сумел убедить суровую вахтершу пропустить его к нам. Сидели на одном стуле, ели из одной тарелки. Судьба.
Расписались в октябре 1972 года. В следующем году родилась Марина. Еще через пять лет появился Максим. Чувствую себя виноватой перед детьми. Они были сиротами при живых родителях. Это моя самая большая боль. Появился «большой ребенок» по имени Чернобыль. В некотором смысле он нас «украл». Это не было выбором. Такое чувство, что за нас кто-то все решил.
- Может, это и стало счастьем?
- Ни в коем случае!
Состояние счастливости - качество личности. Счастье не может возникнуть ниоткуда. Оно должно прийти из тебя. Себя считаю очень счастливым человеком. И должна отработать. Я заплатила за это высокую цену и знаю, что счастье - не сироп, не сладкий бисквитный торт. Это неведомая энергия, которая тебя питает, возвышает, мотивирует, заставляет идти дальше. И даже когда ты ее перестаешь ощущать, то все равно точно знаешь, что она есть, и стремишься ее вновь испытать. Счастье в тебе самом, словно какое-то семечко, которое в благоприятных условиях может прорасти. Иногда это просто глоток воды. Для птицы счастье - летать в облаках. Для крота - зарыться под землю. Для каждого оно свое. Каждый рожден быть счастливым. Для меня это резервуар энергии, где можно заряжаться и отдавать.
Другие главы из книги А.Томковича "Женщины":
Обсудить новость на Форуме