13:48 01.12.2006 | Все новости раздела "Объединенная Гражданская Партия"
Министерство непечати
12:02, 1 Декабря | Александр Добровольский,
“Цензура” — в СССР такого официального термина попросту не существовало. Газеты, журналы не имели права использовать его в своих публикациях, рассказывающих о советской действительности, — за выполнением этого правила внимательно следили… сами цензоры, сотрудники могущественной организации под названием Главлит.
Как действовала эта закрытая государственная структура? Кто и по каким инструкциям решал: “запретить” или “разрешить”? О неизвестных до сей поры фактах из практики работы советской цензуры корреспонденту “МК” рассказал один из бывших руководителей Главлита Владимир СИМАНЬКОВ.
— В Главлите работали по девяти направлениям, в том числе проверяли сценарии для новых кинофильмов и спектаклей (хотя сами спектакли не “закрывали” и фильмы на полку не отправляли!), контролировали вывоз рукописей за рубеж и ввоз иностранных изданий, рассылали приказы об изъятии литературы из библиотек… — поясняет Владимир Яковлевич. — Но больше всего времени тратилось на проверку готовящихся к изданию книг, брошюр, журналов... Даже новые этикетки для бутылок со спиртным, для спичечных коробков нужно было проверять! И все это по нескольку раз. Поставив штамп “Разрешается…”, сотрудник Главлита дописывал: “…в набор”, “…в печать” или “…выпуск в свет”. Ни одна типография не имела права работать с текстом, который не прошел цензорский контроль.
Все вопросы, касающиеся СМИ, решались в отделах пропаганды и культуры ЦК, а воплощались в жизнь Главлитом. Даже открытие заводской многотиражки — по распоряжению ЦК. Свое решение они спускали в Главлит, который издавал соответствующий приказ. Причем с обезличенной формулировкой: “разрешено издание такой-то газеты, объем, тираж…”.
Коротко и непонятно
6 июля 1922 года Совнарком РСФСР учредил новый контролирующий орган: Главное управление по делам литературы и издательств при Наркомпросе. Сокращенно — Главлит. Владимир Симаньков проработал здесь 44 года, долгое время занимая должность начальника III управления, которое контролировало всю литературу, издававшуюся на периферии.
— Я пришел в Главлит вскоре после демобилизации, в 1947 году. С самого начала некоторые вещи показались мне нелепыми. Вот, например, парадокс: работникам Главлита полагалось проверять перед каждым очередным изданием сочинения классиков — Пушкина, Лермонтова, Гоголя… Но ведь их штудировали уже десятки раз до того, все вычитано до последней запятой!
Позднее, когда в 1957 году у нас появился новый руководитель — Павел Романов, в работе Главлита начались перемены. Стали готовить новую редакцию “Единых правил…”; переиздаваемые произведения освободили от контроля [...............]*...
Важнейшей задачей Главлита была охрана госсекретов.
— У нас существовало два этапа проверки: контроль предварительный — на всех стадиях подготовки к печати — и контроль последующий, когда цензоры вычитывали уже отпечатанные книги и брошюры. Доводилось обнаруживать секретные сведения в служебных изданиях различных ведомств. Например, Ленинградское отделение Госбанка выпустило список своей клиентуры, и там оказались упомянуты многие “закрытые” предприятия.
— Но это было издание для внутреннего пользования…
— Нас все равно обязывали проверять. Дело в том, что эту спецлитературу после списания рубили на станках и продавали как макулатуру, в том числе и за рубеж!
Существовал перечень запретных для публикаций тем. Ничего нельзя было писать о КГБ, [...............]*. Или такое ограничение: нельзя публиковать фотографии, “сделанные с высоких точек”. Но что конкретно подразумевается под словом “высокие” — никаких пояснений нет… При Щелокове пришло письмо из МВД: предлагалось впредь запретить критические публикации о деятельности милиции. Целый год шла переписка по этому поводу. В итоге пришли к компромиссу: в печати можно критиковать работу отдельных милиционеров и отделений милиции!
— Как составлялся список секретов?
— Изначально был подготовлен государственный перечень секретных сведений — довольно короткий. А уже на его основе министерства составляли свои списки. В итоговом документе, по которому мы работали, насчитывалось 213 параграфов, и в каждом — по 5, 6, а то и 12 пунктов. Нельзя было, например, давать в газетах информацию о ЧП с человеческими жертвами на железных дорогах, в авиации. Существовала оговорка: “без разрешения соответствующего министерства”. Но разве эти “соответствующие” такое разрешение соглашались дать?!
Я приехал однажды в Минск. Во время разговора с тогдашним руководителем республики Машеровым тот посетовал: “У нас тут авария случилась: из-за неправильно переведенной стрелки две электрички столкнулись. Обошлось без серьезных жертв — один погиб и трое ранены. Но пошли слухи о многих десятках и даже сотнях пострадавших. Народ нервничает…” Тогда я предложил: давайте мы решим проблему своими силами. И попросил Машерова связаться по “вертушке” с главным редактором “Красной звезды” и сказать, что с ним сейчас будет говорить один из руководителей Главлита. “У вас материал о катастрофе проходил, но его сняли. Разрешаю его публиковать, но только чтобы абсолютно точно все обстоятельства были даны”. Я по должности имел право взять на себя такую ответственность…
Работники Главлита обязательно проверяли перед публикацией в бюллетенях стенограммы всех докладов на партийных съездах и пленумах (хотя формально они контролю не подлежали). В них находили секретные сведения чаще, чем где бы то ни было.
— Профессора, академики тоже были под контролем. В 1957 году проходило крупное совещание, на котором выступали ведущие советские ученые. И в трех случаях нам пришлось убирать из их докладов совершенно секретные сведения. Среди “нарушителей” оказался авиаконструктор Туполев. В своем сообщении он упомянул о создании нового типа самолетов, предназначенных специально для авианосцев. А один из новосибирских ученых докладывал об исследованиях в области турбулентности. В нашем “Перечне…” эта тема указана среди тех, о которых вообще упоминать нельзя, поэтому доклад сибиряка был изъят из бюллетеня. Но года через три вдруг в Новосибирске выходит брошюра на эту тему. Как так? Оказывается, там комиссия экспертов, формально рассмотрев возможность публикации, дала “добро”. Звоню руководителю цензоров в этом регионе: “Немедленно задержи тираж! И все уже разосланные экземпляры собери!” Один экземпляр куда-то запропастился — искали 2 месяца, пока не обнаружили его в одном из кабинетов ЦК партии [...............]*…
— А если бы брошюра случайно не попала к вам в руки? Тайна “ушла” бы?
— Нет. Готовые экземпляры изданий всегда присылали для проверки в главное управление. Случаев, когда в Москве выявляли ошибки цензоров на местах, было немало, но ответственно заявляю: за те 44 года, что работал в Главлите, по нашей вине ни разу не произошло утечки секретов через открытую печать!
Часть периодических изданий была освобождена от цензуры — журналы по сельскому хозяйству, лесоводству, медицинские издания… Считалось, что в них-то никаких гостайн появиться не может. И тут случались порой проколы.
— В журнале “Мясо-молочная промышленность” опубликовали статью с подробным описанием изобретения советского инженера: “Отделение мяса от кости”. Процесс этот был трудоемким, а человек придумал, как его автоматизировать. Канада за приличную сумму уже готова была купить у СССР эту технологию. И вдруг проходит эта публикация! Конечно, канадцы ничего платить не стали, приобретя промышленный секрет за 40 копеек — цену одного экземпляра журнала.
“Пропавшие” заводы
— Народу в Главлите трудилось много?
— Это популярное заблуждение — мол, цензоров в СССР было чуть ли не сто тысяч. На самом деле в системе Главлита никогда не работало больше 2400 человек.
В среднем только по нашему “периферийному” III управлению в год запрещалось цензорами от 10 до 30 тысяч публикаций. Часть текстов — думаю, 10—15% от общего количества, — снимали вообще без всякой пользы для сохранения гостайн.
В конце 1960-х, когда из-за военного конфликта с китайцами на острове Доманском обострилась обстановка на востоке страны, “сверху” ввели дополнительные ограничения: запретить вообще все публикации, касающиеся наших дальневосточных экономических показателей, — от выпуска текстиля и до уловов рыбы. Редакторы местных газет, издававшихся в тех регионах, буквально взвыли: нам нечем заполнять полосы, впору вообще закрываться! Бессмысленное распоряжение отменили только после улучшения обстановки на советско-китайской границе.
Одна из наиболее трудных проблем, с которой так и не удалось справиться, — существовавший запрет на упоминание в открытых изданиях предприятий, работавших на “оборонку”. А ведь таких заводов в Союзе было — на 5 министерств! Да и как “закроешь” в печати какой-нибудь машиностроительный гигант, будто его и нет в природе? Что страшного, если пропускать публикации о профсоюзной, партийной жизни такого предприятия?! Но в КГБ нас не поддержали. Тогда я попросил сотрудников, которые контролировали зарубежные издания: посмотрите, как “капиталисты” анализируют советские издания. Скоро получил материал из французской газеты. Там рассказывалось, что на основе советской открытой печати удалось “вычислить” все наши секретные предприятия в Средней Азии. Помогли в этом… выборы. Практически каждый директор крупного “почтового ящика” выдвигался депутатом в советы разного уровня или был включен в списки избирательных комиссий. Но по закону требовалось публиковать в предвыборных материалах информацию о том, где он работает. Пытались, конечно, “маскироваться”: указывали какое-нибудь общее название — “директор механического завода…”, “…приборостроительного…”. А после выборов упоминание о таком предприятии сразу же исчезало. Для зарубежных аналитиков это было верным признаком: завод — оборонный. Французскую статью мы отправили с соответствующими комментариями в КГБ, но и этот аргумент чекистов не переубедил.
— Еще один “эталон” советской цензуры, укоренившийся в умах граждан, — лиловый штамп “Запрещено”…
— У нас действительно были штампы “Ограничивается” и “Генерально ограничивается”. Их использовали при “отбраковке” ввозимой в страну иностранной литературы — антисоветчины, порнографии. СССР подписал Международную почтовую конвенцию, согласно которой госорганы имели право пресекать получение библиотеками и частными лицами некоторой иностранной литературы — либо вообще запрещать ее ввоз, либо вырезать отдельные страницы из журналов и брошюр. Здесь тоже случались перегибы. Например, изымали импортные настенные календари с картинками красивой западной жизни. Самое смешное, что потом “конфискат” раздаривали работникам ЦК.
В Главлите существовало II управление, сотрудники которого работали на Международном почтамте. Им подвозили целые тележки с распечатанными конвертами, бандеролями, папками. Каждую цензоры просматривали, чтобы выяснить содержание типографской продукции, присланной из-за рубежа.
2000 авторов — вне закона
— Была ли политическая цензура?
— Она была со времен начала книгопечатания! Постановление ЦК гласило: “Не оставлять без внимания политически ошибочные формулировки и положения, встречающиеся в печати”. А в официальном “Положении о Главлите” имелась весьма расплывчатая формулировка: “Не разрешать к публикации материалы, дезориентирующие общественное мнение”. У нас работал IV отдел, который контролировал художественную и политическую литературу.
Появлялись надуманные придирки, но их инициаторы оставались для всех анонимами... Вот, к примеру, почему-то решили перекрыть кислород писателю Василю Быкову. На сей счет поступает звонок из ЦК заместителю начальника Главлита. Тот готовит соответствующее распоряжение и в оригинале делает пометку: документ издан на основании указания, полученного по телефону такого-то числа от такого-то должностного лица. Но в тексте письма, разосланного на места, об этом — ни слова.
Однажды из журнала сняли стихотворение белорусского поэта Пимена Панченко “Могилы”. Автор в нем сокрушался, что могилы наших солдат приходят в запустение, никто о них не заботится… А через месяц в том же журнале я прочитал совсем другой стих того же автора — “Могилы героев”: захоронения воинов Великой Отечественной везде ухожены, огорожены, утопают в цветах… Я звоню Панченко, с которым был знаком: “Как же так?” А он в ответ: “Я сделал это специально, чтобы твои подчиненные думали — если еще способны думать, — что они творят!” И трубку повесил.
Иногда запреты были оправданны. Например, в журнале “Простор” начали печатать “День шакала” — документальную повесть о покушениях на де Голля. У французского автора получился настоящий учебник для террористов! Когда поняли это, публикацию продолжения повести в последующих номерах запретили…
Самым для меня мучительным всегда был вопрос с изъятием и уничтожением книг. Тут нужно сразу уточнить: Главлит по собственной воле ни одной книги не изымал. В каждом случае к нам поступало прямое распоряжение из ЦК КПСС, и на основании его мы готовили соответствующий приказ и рассылали его на места. В приказах всегда упоминали конкретные книги, а не вообще произведения данного автора. По установленному порядку в библиотеках существовал так называемый спецфонд, туда передавали 2 экземпляра, остальные шли под нож. Изымали не только произведения тех, кто “провинился” перед властью, но и книги, в которых были упоминания об этих “провинившихся”. Существовали огромные списки обязательных к изъятию книг — автор, название, год издания… Над их составлением работали по заданию ЦК специалисты-библиографы… Причем эти списки велись буквально с первых лет советской власти.
— Под грифом “Совершенно секретно” имелся у нас “список лиц, все произведения которых подлежат изъятию”. В нем насчитывалось около 2 тысяч фамилий — главным образом те, кто проходил по печально известным “сталинским процессам”. Однажды я попросил подготовить библиографию по этому перечню. И выяснилась парадоксальная вещь: каждый третий, внесенный в главлитовский “черный список”, вообще никогда никаких книг или статей не писал!
— А журналы из библиотек изымали?
— Нет, журналы — даже если в них были статьи Зиновьева или Бухарина — не трогали. Ведь иначе нарушилась бы целостность годовой подшивки! За все годы работы в Главлите могу припомнить лишь единственный случай, когда все-таки было приказано изымать журнал — тот номер “Нового мира”, в котором напечатали солженицынский “Один день Ивана Денисовича”.
Многие произведения попадали “в опалу” несправедливо. Вот, скажем, “В окопах Сталинграда” Некрасова — замечательная повесть о войне, вдобавок прошедшая в свое время все стадии цензорского контроля. Стоило автору эмигрировать — тут же отправили книгу под нож. Или другой случай: в числе ближайших помощников Берии был Цанава, который руководил КГБ Белоруссии. Он написал две книги, посвященные партизанскому движению. После ареста своего “хозяина” Цанава был тоже схвачен, осужден — и сразу вслед за тем появился приказ Главлита: книги его изъять. А в них ведь ни-че-го антисоветского нет!
Когда в середине 1980-х наметилась демократизация в стране, по предложению Главлита ЦК дал “добро” на отмену всех прежних распоряжений об изъятии литературы.
— Но практика изъятия книг не исчезла. Я сам убедился в этом, приехав лет 10 назад отдыхать в один из санаториев. Из местной библиотеки вывозили и сваливали в котельной стопки книг и брошюр. Мне пояснили, что уничтожают литературу, “не подлежащую выдаче читателям”. Оказывается, в 1996 году появилось письменное распоряжение Минкульта, в котором предлагалось в обязательном порядке “изъять материалы XXIII—XXIV съездов КПСС, пленумов ЦК КПСС с 1964 года, тематические сборники “КПСС о формировании нового человека”, материалы о деятельности ВЛКСМ и ВЦСПС”, а кроме того — изъять произведения многих лидеров партии 1970—1980-х годов — Андропова, Косыгина, Мазурова, Щербицкого… (всего 30 фамилий).
* * *
В 1990 году появился новый закон о печати, в котором были отменены многие прежние положения о Главлите. А в принятой затем Конституции РФ появилась статья 29 пункт 5: “Гарантируется свобода массовой информации. Цензура запрещена”.
— Работа Главлита сошла на нет, — рассказывает Симаньков. — Отныне мы имели право работать на договорных условиях с издательствами, давая им лишь “консультации”. Такая “вольница” сразу сказалась на уровне сохранения российских секретов. В одном из своих недавних интервью глава ФСБ Патрушев сообщил, что только за последние несколько лет в России осуждено 29 человек за разглашение сведений, содержащих гостайну.
Я специально интересовался конституциями многих стран. Ни в одной из них нет такого пункта: “Цензура запрещается”! Сам термин, может, и отсутствует, но везде есть фактический контроль за СМИ — в Италии, Франции, США… По моему убеждению, это правильно. Каждое государство держится на четырех китах: армия, полиция, суд и цензура — для охраны государственных секретов во всех открытых публикациях. Именно такой цензуры не хватает в нынешней России, и это чревато огромными бедами для нашей страны! А вот подпускать “проверяющих” к осуществлению идеологического контроля в печати нельзя на пушечный выстрел! История Главлита служит убедительным тому примером.
* На этих местах должны были быть подзаголовок и фрагменты текста. Но их “вырезала” внутренняя цензура “МК”. Именно так поступали в советское время.
Обсудить новость на Форуме