18:12 19.10.2006 | Все новости раздела "Объединенная Гражданская Партия"

Ай да сукин сын!<br>Односельчане художника Алеся Пушкина считают, что он живет на деньги ЦРУ

16:15, 19 Октября | Вероника Черкасова

До революции у деревни Бобр были замечательные отношения с Богом. В небольшом местечке нашлось место и для костела св. Девы Марии, и для церкви св. Николая. Но костел большевики разрушили, построив на его обломках здание сельсовета. Церковь же в 1936-м местные атеисты разобрали на дрова и продали в Украину.

Тринадцать лет назад усилиями верующих церковь в Бобре начали строить во второй раз. Роспись храма стала вкладом местного художника Александра Пушкина в богоугодное дело. Деньги на краски собирали всем миром, по рублю. Случались и чудеса. Как-то приехал незнакомый человек, который незаметно сунул в карман художнику какую-то бумажку. Развернув ее дома, Пушкин увидел стодолларовую купюру.

За роспись церкви художник денег не взял, а вместо гонорара попросил у местного батюшки разрешения нарисовать сцену Страшного суда. Не предполагавший подвоха священник согласился. Сегодня посмотреть на Страшный суд по версии Пушкина приезжают даже из Америки. А все дело в том, что вместо канонических героев Священного писания Алесь разместил в аду нестандартную компанию.

Возглавляют ее ныне здравствующий президент и глава Белорусского экзархата митрополит Филарет. Кроме них, по мнению Пушкина, гарантированно попадут в ад стукачи, омоновцы, дубинками воюющие против своего народа, а заодно и художники, которым тоже не светит царствие небесное, ибо пребывают они в грехе за свою гордыню.

Свод притвора церкви украшает лик Христа, держащего в руке раскрытое Евангелие. Страницы книги и лента, окаймляющая святой образ, пусты, но отнюдь не из-за лени иконописца. Просто белорусский художник Александр Пушкин убежден, что в церкви, построенной для белорусских прихожан в белорусском селе Бобр, Господь наш Иисус Христос должен разговаривать со своей паствой на ее родном, белорусском языке.

Три раза он обращался к митрополиту Филарету с письменной просьбой благословить написание “Отче наш” и слов из Евангелия от Матфея на Богом данном нам языке в утвержденном каноническом переводе, но ответа так и не получил. Более того, построенный еще в 1995 году храм до сих пор не освящен.

Тем не менее церковь стала достопримечательностью. Местные бабки — основной контингент прихожан — постепенно к необычной фреске привыкли, хотя заезжим корреспондентам, косясь на рослого Пушкина, говорят, что, будь они помоложе да пошустрее, непременно добрались бы до росписи и закрасили ее. Или пририсовали известной особе бороду, чтобы изменить до неузнаваемости родной образ. “Но мы старые, не можем, — горюют старушки, — а Саша упрямый, исправлять не полезет”.

«От наград отказался»

Хату Пушкина в деревне не спутаешь ни с чьей. Под стрехой висит бело-красно-белый флаг, рядом — герб “Пагоня”. В окна через витражи протискивается скупое зимнее солнце, на печке греется кот с басурманским именем Хасан. На стенах — картины, картины, картины…

Художником Пушкин стал по решению отца, который, выбирая сыну профессию, руководствовался отнюдь не любовью к искусству. В 70-х гг. на станции Бобр был свой живописец, который исправно снабжал наглядной агитацией весь Крупский район. На деньги, вырученные за неустанное клонирование вождей революции, он построил громадный дом и поднял хозяйство.

Присмотревшись к таким успехам, отец Алеся понял, что лучшей доли сыну не пожелаешь, и волевым решением отправил его учиться в Минск. Кто ж знал, что к тому времени, когда он закончит вуз, наглядная агитация станет ненужной, а доля художника будет голодной и незавидной.

Пушкин легко поступил в белорусскую Академию художеств, но вскоре его забрали в армию. Служил в Афганистане, вел дневник, который местные замполиты никак не могли прочесть, потому что был он на белорусском языке. Когда стукач-соотечественник перевел написанное, Пушкин угодил на гауптвахту. “Путевые заметки” о плюющих вслед ограниченному контингенту афганских женщинах, о “зачистках” и прочих превратностях войны армейское начальство квалифицировало как разглашение государственной тайны.

В военном билете Пушкина при демобилизации была сделана запись: “От наград отказался”.

Вернувшись в Минск, Алесь восстановился в академии. На распределении попросился в Витебск, а потом вернулся домой, в Бобр.

Его борьба

В перестроечные времена Пушкин зачастил в Вильнюс. Там он посещал многотысячные митинги “Саюдиса”, слушал выступления Ландсбергиса и не поверил своим глазам, увидев на кафедральной площади плакат “СССР — тюрьма народов”. Это впечатлило. В 1988 г., во время проходившего в Вильнюсе первого съезда белорусских объединений, оформлял зал, ночевал в нем, а утром, захваченный волной всеобщего энтузиазма, Алесь вылез на трибуну и произнес бессвязную, но пламенную речь, которую завершил призывом построить новую Беларусь без жидов и коммунистов. После этого выступления даже Зенон Позняк обозвал Пушкина провокатором, подосланным КГБ, и потребовал его осудить.

На следующий день Пушкина осудили-таки, и не где-нибудь, а в газете “Правда”. В советские времена это было серьезно. В академию на имя Пушкина посыпались письма с диаметрально противоположными суждениями, в общежитие потянулись ходоки: от ортодоксальных иудеев в кипах до сумеречных мужчин без шеи, которые вполголоса интересовались, сколько штыков насчитывает организация, которую возглавляет Алесь.

Сегодня Пушкин говорит о своей выходке, как о запоздалом ребячестве. Не так давно редактор газеты “Рабочий” Виктор Ивашкевич поинтересовался у него: “Ну что, Алесь, евреи уехали в Израиль, коммунистов тоже не видно, а стала ли лучше наша жизнь?..”
Но для Пушкина тогда все только начиналось. 25 марта 1989 г., в очередную годовщину БНР, он вышел на главный проспект столицы, увешанный плакатами в защиту белорусского языка и белорусского флага. Пройти удалось всего сто метров, после чего его арестовали. Это был первый, но далеко не последний устроенный им перформанс.

В очередную революционную годовщину Алесь одел венки из колючей проволоки на памятники Марксу и Ленину, стоявшие на центральной площади Витебска. Следующий свой подвиг художник приурочил к путчу 1991 года. Ранним утром 19 августа он забрался на самый верх Витебской ратуши и вывесил там бело-красно-белый флаг. А чтоб не сняли сразу, рядом поставил табличку “заминировано”. Флаг провисел полдня, пока его не убрали прибывшие саперы. Так что активная гражданская позиция художника не давала спокойно жить ни самому Саше Пушкину, ни органам охраны правопорядка.

Над тем, как отметить окончание легитимного срока президентства Лукашенко, Алесь Пушкин думал долго. И придумал. Выкрасил в красный цвет тачку, одолжил у богатого на корову соседа мешок навоза, нашел предвыборный плакат президента, тот самый, на котором он, прижав руку к груди, парит над толпой своего электората. Чтобы без лишних вопросов довезти навоз до Минска, аккуратно упаковал его в целлофановый мешок и арендовал местное такси.

Возле Театра им.Янки Купалы шел вечный ремонт, а потому никто не обратил внимания на человека с тачкой. Ровно в 12.00 Пушкин со своим богатством подошел к Администрации президента. С дежурным милиционером Алесю повезло: сначала блюститель порядка принял художника за местного озеленителя, а потом попросту растерялся. “Так надо!” — убедительно сказал ему Пушкин, вывернув навоз аккурат перед дверью администрации, накрыв его предвыборным плакатом с портретом президента и воткнув в эту беду предусмотрительно захваченные с собой вилы.

Арестовали его тут же.

— Фамилия ваша, имя-отчество? — спросили милиционеры.
       — Не скажу! — гордо ответил им Алесь.
       — Почему? — удивились стражи порядка.
       — Имя мое неизвестно, подвиг мой бессмертен, — торжественно возвестил художник.

Потом был суд, на котором Пушкину за злостное хулиганство с особым цинизмом дали два года условно.

Окончательный диагноз

— Алесь, одни говорят, что “Бог жыве на Беларусi”, другие — что он давно позабыл о нашей стране. Где он, по-вашему?
      — Да здесь он, здесь! — длинноволосый Пушкин поднимает очи долу и с постным лицом голосом церковного проповедника вещает: “Ибо так возлюбил нас Господь, что дал нам большие страдания. Убелюсь страданиями, аки славою”. Беларусь — избранная страна, ибо претерпевает без меры, — ставит он диагноз замордованной родине.
     — Что ждет Беларусь? — я безуспешно пытаюсь задавать серьезные вопросы.
     — У Беларуси есть два пути развития: наихудший и маловероятный, — дипломатично отвечает Алесь.

Он считает, что на борьбу с властью оппозиция не должна брать деньги у Запада. Революция, сделанная на чужие доллары, обречена на неуспех. Подлинна лишь выстраданная свобода. Если народ свободу не выстрадал, а купил за чужие деньги, он с легкостью отдаст ее снова.
В Бобре местного уроженца Пушкина своим не считают. Художник для белорусской деревни — явление непонятное, а потому на всякий случай враждебное.

“Наш народ с удовольствием скорбит о благополучии ближнего”, — со знанием дела говорит Алесь. Односельчане твердо убеждены, что на средства от продажи картинок не прожить, а благоденствует Пушкин на деньги ЦРУ, которое щедро платит ему за подрывную деятельность против президента.

Кто-то считает его чудаком, кто-то — сумасшедшим. И то правда: разве нормальный человек попрет против власти с тачкой навоза, зная, что все так или иначе закончится кутузкой? Или станет рисовать в аду действующего президента и здравствующего церковного иерарха? Но разве нормальнее его те, которые молчат, когда унижается их родной язык, попираются национальная культура и человеческое достоинство?

Выйти на площадь и потребовать человеческой жизни — страшно. В сегодняшней Беларуси — страшно вдвойне. Но если это чувство становится сильнее, нежели страх увидеть голодные глаза своего ребенка, преждевременно состарившуюся от унизительной нищеты жену, мать, умирающую оттого, что нет денег на непомерно дорогие лекарства, то это не что иное, как диагноз народу, который по приказу сверху перепутал добро со злом.

Опубликовано в газете «Салідарнасць» 20.02.2004

Ссылки по теме: