14:12 05.09.2006 | Все новости раздела "Объединенная Гражданская Партия"

«КГБ потерпел поражение в собственной стране»

13:02, 5 Сентября |

6 сентября исполняется 15 лет с того дня, когда президент СССР Михаил Горбачев признал независимость Литвы, Латвии и Эстонии. Первую трещину в едином Советском Союзе пробила Литва. К тому времени, когда первый советский президент официально признал ее суверенитет, она уже больше года фактически жила самостоятельно, а попытки удержать Литву силой, вылившиеся в кровавые январские события 1991 года, оказались безуспешными.

О тех событиях «Времени новостей» рассказал вице-председатель Социал-демократической партии (СДП) Литвы и директор Института социально-экономических исследований Витянис АНДРЮКАЙТИС. Сын одного из основателей этой партии и хирург по профессии, он стоял у истоков возрождения СДП в 1989 году и являлся активным деятелем литовского движения за независимость «Саюдис». С 1990 по 2004 год Витянис Андрюкайтис был депутатом сейма, а в 1997 году даже выдвигался в президенты. Он также входил в состав Конвента Евросоюза, принимал участие в разработке конституции ЕС.

— Выход из Советского Союза первоначально не предусматривался программой «Саюдиса». При каких обстоятельствах впервые прозвучал этот призыв?

— Точно ответить на этот вопрос сложно. Процесс формирования «Саюдиса» был спонтанным, движение объединило много инициативных групп и десятки тысяч людей разных взглядов. Я идею независимости вынашивал всю жизнь, мой отец Альфонсас Андрюкайтис в 1979 году подписал меморандум к СССР и странам Запада с требованием обсудить вопрос об аннексии Балтии по пакту Молотова—Риббентропа (подписан 23 августа 1939 года. — Ред.). Текст самого пакта был известен в Литве еще в середине 60-х годов. Он вошел в книгу, которую писал отец. Знали о нем и в нашем МИДе, не говоря уже о западных «радиоголосах». Так что у литовской интеллигенции информации было достаточно.

Пожалуй, впервые лозунг о суверенитете Литвы прозвучал в 1988 году в Вильнюсе на митинге возле памятника Адаму Мицкевичу, организованном «Лигой свободы Литвы». А затем в октябре того же года на учредительном съезде «Саюдиса» в выступлении Роландаса Паулаускаса. Тогда это было расценено как провокация, но уже 16 февраля 1989 года в Каунасском театре оперетты была принята Декларация о стремлении к независимости.

— Как вырабатывалась позиция по этому вопросу в вашей партии и партии Альгирдаса Бразаускаса?

— Наша партия всегда боролась за независимость Литвы, и с самого начала вопрос этот был бесспорным. А в партии Бразаускаса ситуация была иной. Сам он пришел к руководству Литовской компартией только к осени 1989 года и вывел ее из состава КПСС. Тогда внутри партии, объединявшей более 200 тыс. человек, были разные течения — от консерваторов-лигачевцев до сторонников радикальных изменений. Не следует забывать, что и «Саюдис» создала интеллигенция, большинство в которой составляли члены компартии, и в структурах движения участвовало не менее 100 тыс. коммунистов. Была масса районов, где учредителями инициативных групп «Саюдиса» были первые секретари компартии. Яркий пример — поэт Юстинас Марцинкявичюс, который инициировал смену руководства в партии и был одним из первых глашатаев независимости. Сам Бразаускас в то время был настроен менее радикально, но хотел, чтобы партия могла идти вместе с народом. Он определился только к декабрю 1989 года, когда на XX съезде ЛКП было объявлено: «Литва без суверенитета — Литва без будущего».

— Существует мнение, что причиной беспорядков, спровоцировавших насилие в январе 1991 года, стала ошибка правительства Казимиры Прунскене, «отпустившей» с Нового года цены. Они «скакнули» и шокировали население...

— Это наивное заблуждение, хотя цены нужно было отпускать постепенно. Но даже если бы все было сделано аккуратно, повод для применения силы нашелся бы. Потому что проектирование подобного рода сюжетов наверняка началось сразу после 11 марта 1989 года — дня провозглашения Литвой независимости. Ведь это был вызов Москве, вызов КПСС. Еще во времена правления Юрия Андропова была создана группа аналитиков, которая искала выход из критической ситуации, сложившейся в СССР. Уже тогда указывалось на опасность сепаратизма национальных окраин. Почему Москва так яростно отрицала наличие пакта Молотова—Риббентропа? Потому что боялась, что он станет детонатором этих настроений.

Вспомним, какой конфликт начался, когда в 1989 году Верховный совет Литвы отменил верховенство советских законов над литовскими, лишил военных избирательного права, а компартию — руководящей роли, ввел многопартийность и экономическую самостоятельность. В феврале 1990 года вышло постановление Верховного совета Литвы, признавшее незаконным вступление Литвы в СССР. Плюс выход ЛКП из КПСС. После этого Бразаускаса вызвали к Горбачеву для объяснений. Естественно, КГБ искал способы вмешательства в события. Весной 1990 года началась экономическая блокада, была создана «пятая колонна» — организация «Единство», сепаратистские выступления литовских поляков. Нагнеталось напряжение, создавалось впечатление, будто в Литве зреет недовольство. Я уверен, что акции, прошедшие почти синхронно во всех трех балтийских республиках, были звеньями одного плана.

Январским событиям благоприятствовало начало войны в Персидском заливе, отвлекшее на себя мировое внимание. С другой стороны, сама январская акция показала, что в Москве также была сложная ситуация. Стало очевидно, что КГБ и консервативное крыло КПСС потерпели поражение в собственной стране, большинство населения осудило насилие в Литве. Да и не только в самой Литве, но и в Латвии и Эстонии, где большой процент русского населения, вмешательство не получило массовой поддержки.

— Какой вам представляется роль Горбачева в январских событиях?

— В январе 1990 года, когда он посетил Литву с целью уговорить ее остаться в составе СССР, он имел возможность убедиться, что народ настроен решительно. Поэтому сомнения его наверняка обуревали. Однако будь он столь же решителен, как Борис Ельцин, трагедии бы не произошло. Я не могу судить в силу ограниченности информации, произошли ли эти события по его приказу, но не сомневаюсь, что он им поначалу благоволил. И лишь когда увидел, что ничего не выходит, остановил. Так что ответственность за январские события с него не снимается. Мне кажется, что и местные военные не планировали акций против гражданского населения. Наверное, они готовились к долговременным действиям — стимулировать недовольство, дискредитировать власть, создать «правительство национального спасения», для чего потребовалось взять под контроль СМИ. Но из этого ничего не вышло. Благодаря журналистам весь мир увидел, как железная техника идет против безоружных людей.

— Вспомните, где и как вы провели ночь на 13 января, когда у вильнюсской телебашни пролилась кровь. Что бы вы отметили в своих мемуарах?

— В ту ночь я был у здания Комитета по телевидению и радиовещанию. Будучи членом Верховного совета Литвы, в тот вечер я с коллегами объезжал узловые места города, чтобы посмотреть, что там происходит. И когда с вокзала выехали на проспект Красной армии (ныне проспект Добровольцев. — Ред.), то увидели, как в сторону комитета поворачивают бэтээры и танки. Мы поехали вслед. И увидели толпу людей, заслонивших вход в здание Комитета по телевидению и радиовещанию. Все, что широко известно из телехроники этого штурма, видел своими глазами. Это было около полуночи, и оттуда мы хорошо слышали, как началась стрельба у телебашни. Это ведь недалеко. И тогда я поспешил в парламент, где доложил тогдашнему председателю Верховного совета Витаутасу Ландсбергису об увиденном. Тут же мы узнали, что есть жертвы, причем один человек был убит и возле здания комитета. Позвонил министру здравоохранения, и мы с ним организовали в здании парламента медицинский пункт с операционной и реанимацией.

— После января 1991 года и вплоть до августовского путча в Москве в Литве существовали национальное правительство и независимые СМИ, и одновременно в столице было полуоккупационное положение, когда военные занимали здания Высшей партшколы, Дома печати, Комитета по теле- и радиовещанию. При их поддержке наступательно действовала Компартия Миколаса Бурокявичюса. Некоторые называют этот период «двоевластием». Вы согласны с таким определением?

— Категорически нет. Такое определение больше подходит для предшествующего периода — с марта 1990 года, когда Литва провозгласила независимость. Ведь до 1991 года предприятия еще работали в составе союзных министерств, Литва жила по союзным законам и указам, действовавшим вперемешку с местными.

Мне кажется, о двоевластии и даже троевластии в тот период можно говорить применительно к СССР, где, с одной стороны, уже начался «парад суверенитетов» и набирала силу ельцинская группировка (еще в июне 1990 года объявившая о независимости России). С другой стороны, в горбачевской команде произошел раскол и активизировались самые консервативные силы, приведшие к путчу.

На этом фоне всякие сомнения насчет независимости Литвы исчезли, и с подачи Исландии уже начался процесс ее дипломатического признания. Началось обустройство национальной границы, таможни, экономические реформы. И чрезвычайно важное событие — 29 июля Литва и Россия подписали договор о сотрудничестве, в котором Ельцин признал независимость Литвы. А Горбачев не знал, что делать с российской независимостью, к тому же из 15 союзных республик только девять соглашались подписать новый Союзный договор.

В сущности, не получая никакой поддержки населения, российский гарнизон жил, забаррикадировавшись в оккупированных им зданиях. Моральное разложение солдат было ужасающим. Особенно после того, как в феврале прошел референдум и 89% населения высказалось за независимость Литвы.

— Что можно сказать, сравнивая отношения Москвы и Вильнюса при Борисе Ельцине и Владимире Путине?

— Непростой вопрос. Если отрешиться от СМИ, политизирующих реальные процессы, то, на мой взгляд, преемственность во внешней политике от Ельцина к Путину очевидна. Ведь при Путине мы подписали договор о границе, договор о реадмиссии, вступили в ЕС и НАТО, не встретив особого сопротивления, договорились о калининградском транзите. Это значит, что по большому счету наши отношения развиваются нормально. Есть разногласия по отдельным вопросам, но это естественно. Однако если почитать и послушать отдельных обозревателей, то создается впечатление, что идет «холодная война». Можно критиковать политику Путина, но ведь не меньшей критики заслуживают и многие действия ельцинской администрации. Например, я не могу разделить восторга тех, кто хвалил Ельцина за то, что по его приказу в 1993 году из танков расстреливали демократически избранный парламент. Не понимаю я возмущения в адрес Путина по поводу того, что он начал ограничивать в России власть олигархов. Лично для меня странным выглядит утверждение, что ЮКОС и Ходорковский — это «демократия», а «Роснефть» не демократия. Но разве не возникает вопрос, как была сформирована корпорация ЮКОС?

Я всегда выступал за более тесное сотрудничество Евросоюза и России (Литва вступила в Евросоюз в 2004 году. — Ред.). Есть масса возможностей для реализации общих проектов — железные дороги, автомагистрали, нефте- и газопроводы, наконец, безвизовый режим. Почему бы Литве не инициировать установление безвизового режима между нашими странами, чтобы россияне могли беспрепятственно ездить к нам отдыхать. Что в этом плохого? Я считаю, что позиция неоконсерватизма, перекочевавшая из Америки в наш МИД, это большое и вредное заблуждение. Литва по своему геополитическому положению создана для того, чтобы не разъединять, а соединять людей, строить мосты между ними. Вильнюс должен стать международной столицей, соединяющий Восток и Запад. И я надеюсь, что в литовскую внешнюю политику придут «мостостроители».

Беседовал Владимир СКРИПОВ, Вильнюс

Ссылки по теме: