14:30 12.05.2016 | Все новости раздела "Белорусская социал-демократическая партия (Грамада)"
«Одна на всех»? Постпамять как голоса тишины
День Победы – самый живой из уцелевших советских праздников. Поскольку ежегодно выводит на призрачный парад миллионы погибших. В беларуском раскладе 9 мая парадоксально сопрягает две легенды: геройскую, о стране-победительнице, и травматичную, о народе-мученике. День памяти жертв сплавлен с днем державного триумфа. Что создает странный эффект парадного марша на пепелище и не менее странное эмоциональное раздвоение: то ли плакать, то ли петь. То ли скорбеть, то ли кричать «ура!». Пьем за Иосифа Виссарионовича – или за прадеда Лешу? Впрочем, именно внутренняя конфликтность праздничного сюжета и позволяет ему оставаться публично значимым. Так как работает сразу на двух этажах смыслов: в режиме управляемого патриотизма и в низовой народной памяти.
Память – плохой эксперт и никудышный свидетель. Она изначально фрагментирована и отредактирована даже на личном уровне – нашей способностью к рефлексии (или блестящим отсутствием таковой), степенью включенности в события, частными обстоятельствами и преходящими настроениями. С коллективной памятью еще сложней. Ее публичная легализация всегда избирательна и форматируется посредством контроля и отбора cогласно господствующей идеологической матрице – с утвержденным сверху списком героев и сюжетов, разрешенным словарем, адаптацией к дискурсу власти и неизбежными цензурными изъятиями. Событие памяти (термин Александра Эткинда), таким образом, становится искусственным конструктом – результатом идеологических манипуляций, продуктом целенаправленной режиссуры глобальной исторической «правды».
Это означает, что мы живем в поле разрешенных смыслов и утвержденных событий. И любые парад/шествие/велопробег/моторейд/дискотека/распродажа в честь Великой Победы демонстрируют никак не степень сознательности граждан, а всего лишь их готовность разделить определенный набор социальных конвенций.
Вид сверху: наследники побед
Независимая Беларусь до сих пор в мае поет военные песни. Начальство грезит о дисциплине и порядке, тревожно высматривая врагов. Фашист у нас вечно живой: его регулярно извлекают из пыльного чулана, чтобы в очередной раз полюбоваться собственной боевой лихостью и моральной правотой.
Советская победная мифология пригодилась новой беларуской власти как универсальный рычаг мобилизации электората («наша победа»), знак лояльности восточному соседу и безотказный пропагандистский ресурс местного значения. Тут сошлось сразу все – и идея «общей судьбы и общей победы» (особенно востребованная в ходе продвижения идеи Союзного государства), и миф самой партизанской из советских республик, и пресловутое «лишь бы не было войны». И, разумеется, самый простой способ придать вес свежему руководству: в отсутствие собственных глобальных достижений подключиться к проверенному геройскому концепту «спасителей человечества от коричневой чумы». Присвоение советского триумфа новым поколением местного начальства стало отличным инструментом борьбы против идейных оппонентов: мы страну от фашистов спасли, а те, кто против нас – сами фашисты!
Инерционная боевая легенда пришлась впору инерционной стране. Победная сказка советской империи пережила создавшую ее державу – но осталась востребованной там, где продолжали жить и думать по-советски. У нас она оказалась ключевой, поскольку прежними остались агитационный прессинг и пропагандистский задор. Поскольку клясться победным союзным прошлым оказалось не в пример легче, чем строить независимое будущее. А ностальгия по большой стране с ракетами в кулаке прочно срослась с любовью к громогласным командирам и их жестким директивам.
Эта память хороша тем, что всегда под рукой. И позволяет окказионально выдернуть из военного сюжета любой кусок. Где надо мы – жертвы врагов, при случае – защитники рубежей, по красным датам – герои-триумфаторы. Война в Украине слегка подорвала нашу монополию на всенародную жертвенность, но был найден отличный встречный ход – многофигурная постановочная композиция по мотивам финального акта боевого спектакля: переговоры и мирные соглашения. Итогов особых, правда, нет, в Донбассе по-прежнему жертвы с обеих сторон – но кому до этого дело? Важно другое: выгоревшая гимнастерка в очередной раз предъявлена восхищенной Европе. Смотрящий за миром по региону, комендант покоя – тоже военная роль. Свежая. Пока еще незатертая. В очередной раз сработавшая на власть: «Какие еще перемены? Вы что – хотите, чтобы было как в Украине?».
Страна живет назад – туда, где на горизонте светит золотая звезда Победы. И главным противником разрешенной памяти оказывается не другое будущее, а другая память – которая автоматически попадает в разряд идеологических диверсий и политических провокаций. Регулярные обещания главнокомандующего «не допустить пересмотра итогов» означают по сути лишь одно: власть намерена до последнего защищать этот пропагандистский ресурс и свой статус наследников победы. Возможно потому, что другого ресурса авторитета – и другого убедительного публичного статуса – у нее просто нет.
Конкуренция интерпретаций невозможна в неконкурентном политическом поле. Поэтому борьба власти с «ревизионистами» и «похитителями Победы» есть форма прямой идеологической самозащиты: управляемая память есть один из важных ресурсов (само)идентификации авторитарной власти и ее электората. В таком контексте она сама по себе является политической акцией – как и критика ее ключевых положений.
Вид снизу: гимнастерка-шоу
Специфика нашего Дня Победы в том, что он вроде как и не наш. Практически все смысловые блоки – от публичной риторики и «Бессмертного полка» до отрепетированных массовых акций и праздничной языковой политики (а что, воевали только на русском?) – заимствовано у Большого Брата. Главный креативный выброс прошлого года: агитпоезд БРСМ с бинтованием «раненых» прямо на перронах и плясками победы на каждом полустанке. Ну еще цветок яблони с красно-зеленым бантиком. В этом году наставили бигбордов с балеринами, спортсменами и прочими звездами нации по схеме «я и мои фронтовики». Плюс венок от главного в виде державного флага. Гимнастерки детям и активистам раздали. Вот и все «цветы победы».
Незатейливость патриот-дизайна обнажает необратимую уценку смыслов. Советский День Победы четко ложился в общий сюжет строительства коммунизма и обозначал ясную перспективу: вы защитили, мы достроим! В публичном поле жертвенность имела внятное обоснование и ясный смысл: в войну люди защищали собственный (как тогда казалось) проект и осознанный (вероятно) идейный выбор. Больше, чем просто страну проживания.
В нынешнем беларуском контексте такого ясного сверхсмысла не читается. Механически переключить регистр с имперского на локальный никак не выходит: за какую страну, собственно, сражались в ту войну? За Беларусь? За «союз нерушимый»? Может, за нашу свободу? А от кого ее защищали? И защитили ли? А сколько сторон было в партизанском движении? Говорите, «мы победили»? А «мы» – это кто?
Колючие вопросы. Неудобные. Проще всего сделать вид, что вопросов нет. И никогда не было. Слава героям-победителям! Девочки, ваш выход! Оркестр, плясовую!
Но стоит вычесть из праздника способную реально волновать сверхидею – и остается убогая сельская дискотека с ее ключевыми игроками: докладчиками и ряжеными. Режиссеры (как бы) ликования и их (как бы) сознательная массовка. Реконструкторы энтузиазма. Флажком помахал – и на пиво. Спасибо деду за победу!
Весь бред майского шоу патриотов легко списать на державный агитпроп. Но проблема не только в нем. Поддельная память для многих – естественная среда обитания. Отформатированный державным дискурсом электорат готов ее защищать как свою ментальную родину. И стоять до последнего за георгиевские или красно-зеленые ленточки. Граждан легко понять. Граждане защищают не режим, а себя – свой личный психологический комфорт. Жизнь в партизанской республике победителей. Это низовой эго-патриотизм – набор условных реакций на простейшие пропагандистские сигналы, складывающиеся в прозрачную и ясную лубочно-мифологическую картину мира.
В каждой семье есть другая память. Непарадная. Потаенная. Но сам про нее не скажешь. А спросить обычно некому. Пока власти не понадобится очередной «Бессмертный полк». Возьми своих мертвых и покажи народу.
Вид в лоб: после мая
Утром 10-го глянешь во двор – пустые бутылки. Мятые флажки. Пакет из-под чипсов. Отметили. Отметились.
Есть майские акции. Нет события памяти. Хотя бы потому, что помнящих с каждым годом все меньше. Мы живем в постпамяти (термин Марианны Хирш) – в поле эмоционального эха, помноженного на веер интерпретаций прошлого. В ответ на бодрое «Я помню! Я горжусь!» так и тянет спросить: «А что именно ты в свои двадцать (тридцать, сорок…) помнишь? Войну? По Окуджаве или по Высоцкому? Профиль Сталина? Советское кино? Отцензурированные мемуары? Заученные речи стариков с орденами? Или то, о чем не говорили? Пачки доносов? Заградотряды? Трупы на обочинах? И как с фронта победители шли в лагеря? Старые фотки с наивными глазами давно ушедших? Их тоску, боль и отчаяние? Или тот страх, о котором они никому так и не рассказали?».
Про «одну на всех» Победу нам говорят поэты и пропагандисты. В первом случае это лирическое преувеличение, во втором – манипулятивный прием. Итог второй мировой – мощный социальный шок с остаточным эффектом в миллионы покореженных судеб. Именно из этих частных историй и должна в итоге сложиться общая – не генеральская или президентская, а низовая – история войны. Но для этого надо отключить опцию победного угара.
В мае с нами говорят пустота лозунгов и эхо несказанного. Первая громогласна и повсеместна, но бессмысленна и бесполезна. Второе должно бы стать главным. Но вот ему празднества точно ни к чему. Постпамять – не игра размалеванных марионеток, а умение видеть поверх разрешенного. Не пляска слоганов, а тишина умолчания. Горькое послевкусие того, что случилось не с тобой.
Обсудить новость на Форуме